Солдаты, прохрипел из пыли Куртц. Вы же давали присягу Убейте этого мерзавца немедленно это приказ!
Помолчи, Ганс, отмахнулся я. Скучный ты какой-то. И кстати, отдай-ка сюда свой револьвер, нужно же соответствовать легенде О, «Кольт Уокер», хорошая вещь, оставлю себе.
Вообще-то, его благородие зовут Вальтер, рассудительно сказал догадливый рядовой. И это может, пристрелить его?
Боец, ты невнимателен, пожурил я парня. Во-первых, это лишний расход патронов, во-вторых, выбивается из талантливо придуманной мной истории. Ладно, парни, поговорили и хватит, здесь наши дороги расходятся. Шуруйте к повару, повторите легенду, а мне пора.
Они молча, гуськом втягиваются в открытый рот задней кухонной двери, и мне почему-то становится их жалко.
Да, вот еще что, вспоминаю я. Скажете, что безуспешно пытались оказать помощь смертельно раненому лейтенанту, но было уже слишком поздно. Он истек кровью и погиб как герой. Ему все равно, а кому-то из вас, возможно, обломятся сержантские нашивки. Все. Счастливо!
И я вижу одну или две поднятые в прощальном взмахе руки.
* * *
Я подождал, пока из крохотного прудика стечет иссиня-черная после купания Бата вода и искупался сам. Погоня, ярясь взмыленными лошадьми и стреляя в воздух из револьверов, так и не объявиласьда, слабо в этих местах с несением службы. Мексиканцы могли бы снова отвоевать весь штат себе обратнода только в их войсках творится такая же чертовщина. Но я, как говорится, буду последним, кто станет на это жаловаться.
Мы перекусили какой-то легкой снедью, которую предусмотрительный пройдоха умудрился стянуть из деревни, и отправились дальше. Солнце, для разнообразия, было на нашей сторонеоно упряталось за тонкую пелену облаков, а ветер гонял по прерии пыльные смерчи, затрудняющие наблюдение. Вдалино уже куда ближе, чем раньшевырастали желтоватые, морщинистые, как стариковская кожа, горы.
Мистер Хуан?
Можешь опускать обращение, парень, кроме нас двоих здесь все равно никого нет. Кроме того, это вовсе не мое настоящее имя.
Настоящего я все еще не помнил.
Похоже, из форта за нами нет погони.
Все ждал, пока ты заметишь.
Это потому, что ты что вы там всех
Убил? Именно так, парень. Что мне тамошняя рота ленивых и еле живых от жары ненес? На один зуб. Порешил их там всех. Выпотрошил, как куриц. А потом сожрал.
На самом деле, когда я отпирал ворота там, в форте, я был весь мокрый, словно мышь. Потому что за спиной, на кухне, в компании шефа Кука, сидело пятеро здоровых деревенских парней, и, как я и говорил, в голову им могли прийти самые неправильные мысли. И все мое безумное, нечеловеческое везение мне бы не помогло. Поэтому брус, запирающий ворота, я снимал очень неторопливо и аккуратно, и открывал их тоже медленно, с полным пониманием протирающих в спине дыру полудюжины злых глаз.
А потом просто уселся на козлы, хлестнул вожжами застоявшихся лошадок и, не мешкая, укатил, сделав знак ожидавшему снаружи с заводными лошадьми Бату следовать за мной. В галоп мы сорвались уже чуть позже, метров через сто. Играть роль неуязвимых и дерзких демонов следовало тщательно.
Я бы не удивился, сэр, замечает Бат, совершая челюстью жевательные движения. Нет, сэр, не удивился бы. И однако, грех жаловаться. Погони нет, груз при нас, и при всем этомни царапины, ни самой завалящей ссадины! Дело, конечно, скверно пахнет, да и без мокрухи не обошлось наверняка, но на моих руках крови нет. Нет, сэр, ни капли.
Рад за тебя, Батхорн. Тот, кто боится замарать руки, напоминает мне человека, который хотел бы поесть, но не желает брать в руки ложку. Можно, конечно, есть и так, но цивилизованные люди давно придумали более удобные инструменты. Не стесняйся их использовать, здесь все свои.
Сквозь вязкую дневную тишину проклевывался острым цоканьем перестук копытмы медленно въезжали на плоскогорье. Скорость теперь придется сброситьэтот фургон определенно не предназначался для гонокно и торопиться больше не нужно, любую погоню мы увидим теперь издалека.
Черт!
Накаркал, парень, я приглядываюсь. Так и есть, со стороны перевала приближались трое всадников. Формы не видать, только это ничего не значит по нынешним временамможет, регулярная армия, потрепанная в пограничных стычках, может милиция, а может, простые бандиты. Честно говоря, на наше дальнейшее общение эта разница не очень сильно повлияет.
Стоять! повелительно поднимает руку передний всадник. Здоровенный могучий детина, заросший пыльной бородой, в широкополой шляпе и желтоватом плаще. Как ему не жарко на солнце-то? Хотя здесь, вроде бы, климат чуть холоднеене равнина все же. Кто такие, куда направляетесь?
Торговцы мы, заискивающе улыбается Бат, сверкнув мелкими зубами. Направляемся из Форта-Стенли в впрочем, куда нас занесет в своем всеведении Господь наш Иисус.
Аминь, парень, хмуро отвечает бородатый. Мы разыскиваем опасного преступника, перерезал уйму людей в Абсолюшене и других местах. Особенно не жалует одиноких путников.
Он спешивается. Поганые дела, значит, будет досматривать фургон. Уравняем шансы.
Спешиваюсь тоже.
Вы рассказываете ужасные вещи, сеньор. Как же выглядит этот жестокий каброн, этот брибон десграсьядо?
Бородатый глядит подозрительно, но вынимает из-за пазухи какую-то бумагу.
У меня тут записано, бормочет он. Парни за его спиной с лошадок слезать не спешат, контролируют. Да и плевать, Скользкий Бат знает, что делать, если дела, как говорится, пойдут на юг. «Высокий мужчина» ну, это понятно а, вот: «мексиканец. Усатый, загорелый. Голос хриплый, грубый.»
Весьма подробное описание, эсе, соглашаюсь. Но есть одна бедапод это описание подходит половина жителей Нью-Мексико и Техаса. Даже я, к примеру.
Громила неразборчиво хмыкает.
А ведь так и есть, амиго так и есть голос грубый мексиканец загорелый, усатый Эй!
Нож выныривает из моего левого кулака, как подсеченная рыба из водыбыстрой ослепительной вспышкой. Я опасался, что под бородой может скрываться защитный кожаный воротнекоторые из моих знакомых такие носили. Это не остановило бы нож до конца, но сильно затруднило бы мою работу. Но парень, похоже, надеялся только на бородуи острие мягко входит под подбородок.
Правой рукой я в это время взвожу курок и стреляю с бедра. Стрельбе с бедра нужно долго учиться, но я не учился, и я промахиваюсь.
А-а-а-а хрипит мертвый здоровяк. Из-под бороды и шейного платка что-то неприятно чавкает и пахнет горячим металлом. Он пытается упастьно меня не проведешь, хмурые ребята верхом играют с ним заодно и наверняка укокошат меня сразу же. Нужно помочь ему удержаться на ногах.
Вашему командиру плохо, парни! рявкаю я, горбясь, словно карлик из Нотр-Дам. Ниже силуэт, больше шансов. Есть среди вас медик?
Хрясь! В плечо хрипящему врезается пуля, разбрызгивая вокруг красное. Что за люди, по своим же стреляют. Никакого понятия о чести и субординации.
Взвести курок. Ствол на разорванное плечо. Взять прицел.
Бах!
Жара. Конское ржание. Одуряющий запах металла под носом.
Чертов мокроспинник! орет кто-то с той стороны. Ты заплатишь мне за эту кобылу! У бедняжки дыра в брюхе размером с кулак!
Я ведь спрашивал насчет медика, бато! ору я. И что стоило ответить!
Бах!
Голубой дым над желтым песком. Серые скалы вдалеке. Невозможно синее небо. Красная кровь. Запах пороха и испражнений.
Парень, который жаловался на свою лошадку, больше не жалуется. У него есть на это веская причинаотсутствующая голова. Ладно, голова на месте. Большая часть. Зато нет меньшей. Вместо нее какое-то месиво из желтых и белых осколков лицевой кости. Хороший был у лейтенанта Куртца револьвер. То есть это лейтенантбыл, а револьвер имеется и сейчас.
Остался всего один молчаливый мерзавец. Эль Силенсьозо. Но он вовремя спешился, спрятался за трупом лошади и не подает признаков жизни. Неприятно. Притворяться мертвецомкак это низко. Того и гляди настоящие мертвецы могут принять за своего и прихватить в долину смерти темной.
А почему бы и нет?
Кряхтя, забрасываю тело бородача на его же лошадьта храпит, дико глядит огромным черным глазом, но не сбегает. Шлепаю ее плашмя револьвером по крупуиди, мол. Прочь, уходи, не задерживай. Иди к своим.
Потому что свои для тебямне совсем чужие.
Лошадка нерешительно переступает копытами и приближается к тому месту, где залег последний противник. Труп, переброшенный через седло, покачивается, словно прикидывает, в какую сторону будет удобнее свалиться. Я знаю правильный ответ, но не подсказываю. Ни в какую.
Фитиль у динамитной шашки, спрятанной под телом, догорает, когда до цели остается метра полтора. Взрыв звучит неубедительнона открытом месте-то я впервые работаюно результаты меня устраивают. С коротким придавленным ржанием лошадь заваливается на бокей перебило позвоночник. Залегшего молчуна сечет осколками и ошметками плоти, и он с диким воплем подскакивает из укрытия. И я спокойно влепляю пулю ему в корпус. Вот и все.
Говорятубивать может не каждый. Говорят, трудно смотреть в лицо человеку, которого лишаешь жизни. Говорят, нелегко настроить свой мозгдорогую игрушку, подаренную царю вселеннойна готовность отобрать у другого то, что тебе самому ни к чему.
Ерунду говорят. Все зависит от цели. Если у тебя цельпройти дальше, а у врагазадержать насколько возможно, то побеждает тот, чья задача важнее. Как это определить? Легкочем ты готов пожертвовать ради ее достижения? У меня, к примеру, нет ничего. А у кого нет ничего, у того есть все.
А значит, я готов пожертвовать всем.
Поэтому я побеждаю.
Осталось разве что собрать оружие да припасыиз тех, что не слишком заляпаны кровью и кишками и не воняют дерьмом из конских потрохов. А также достать моего отважного напарника из-под фургонавпрочем, именно это он и должен был сделать по нашему уговору. Спрятаться и не отсвечивать, пока не уляжется пыль.
Я достаю. Напарник пылен, бледен и ворчлив.
Черт возьми, мистер, Бат мельком оглядывает поле боя, бледнеет еще сильнее, затыкает большие пальцы за ремень и снова принимается нервничать. Мы начинаем оставлять за собой слишком много окровавленных трупов, вам не кажется?
Заткнись, Батхорн. Я сплевываю, и плевок, кажется, испаряется еще в прозрачном чистом воздухе. Так решаются все вопросы между людьми. Минута странных, дерганых движений, вонючие облака дыма от выстрелов, темное пятно на землеи дело сделано, спектакль окончен, загорается свет, и все вроде бы осталось как прежде, только один актер стоит, а другой лежит. И тот, что стоит, называется победителем. К твоему сведению, мы никогда и не прекращали это почтенное занятие.
Часть 6
Болела голова. Все тело ныло, будто я без конца катался покатом на каменной мостовойтупо, глухо, без точной локализации. Нет, не похоже было, что меня билипросто организм отказывался работать как следует. Организму, похоже, было плевать на жизнь, и небо, и бабочек, кружащихся в неподвижном воздухе. Он просто хотел уснуть и не просыпаться.
Крайнее нервное истощение.
Я попытался открыть глаза, и вдруг сообразил, что они и без того давно открытытолько толку из этого не было никакого; передо мной колыхалась какая-то серая муть, раскрашенная кое-где неяркими розовыми полосами. И влетали в ослабевшие уши едва слышимые звукито ли шорох, то и хихиканье. А что с запахами? Я втянул в легкие воздух. Нет, запахов тоже не чувствовалось. Что это за место, в чем дело?
Вы меня слышите, мистер Ленарт?
Голос прилетел из ниоткуда, он словно раздавался откуда-то из глубины черепа. Знаю я этот голос, он называется шизофрениейкогда ты начинаешь беседовать с людьми внутри своей головы. С другой стороны, может быть, за этим пологом серой дымки кто-то стоит и дожидается моего ответа? Нельзя исключать и такую возможность.
Я кивнул, но вдруг сообразил, что из-за чертового тумана мой собеседник может меня не увидеть, и потому кивнул еще несколько раз. Неожиданно это оказалось очень удобно и успокаивающе, поэтому и решил пока не прекращать. Быстрые движения головы почему-то расслабили меня, потянуло в сон. Вот только спать было нельзя: спящий человекуязвимый человек.
Нет, никакого сна пока.
Мистер Ленарт?
В голосе появилась тревога.
Я решил покачать корпусом из стороны в сторонувдруг он и вправду меня не видит? Это ощущалось еще лучше, возможно, стоило бы вскочить со стула и попрыгать в полный ростэто помогло бы мне прочистить мысли и наконец понять, где я нахожусь, но сделать этого не удалось.
Постойте-ка!
Я ведь и вправду сидел на стуле! Более того, я был пристегнут к нему какими-то эластичными ремешками, тонкими и не слишком прочными на вид.
Ну, вот, кое-что начало проясняться.
Я радостно засмеялся.
Мистер Ленарт, вы понимаете, где находитесь?
Пожалуй, стоило ответить; этот голос, наверное, не собирался от меня отставать. Я сосредоточил взгляд и представил, что где-то далеко впереди передо мной стоит на одинокой скале приземистый красно-белый маяк. И он все светит своим фонарем, он все светит, а волны вокруг скалистого острова все кипят, и вздымают острия белоснежной пены, и бородатый смотритель, попыхивая трубкой, качает головой, и закрывает накрепко все двери, но маяк все светит, указывая мне путь
Эврика!
Острый, отточенный, словно грифель карандаша, луч сверкнул из мутной хмари и развеял мрак. Тьма рассеялась. Я сидел посреди белой комнаты, стены которой были выложены правильными шестиугольниками, тоже белыми. Слева было широкое окно с закругленными углами, справанизенькая белая кровать. Прямо передо мной стоял приземистый столик на одной ножке, как в кафетерии, а с другой стороны за ним сидел человек в белом халате и очках на бритом лице. Высокий, тощий, как щепка, и лысый как картошка. В руках он держал секундомер.
Ну что ж, пора бы вспомнить правила вежливости.
Здрасьте, сказал я. Голос звучал хрипло. Может, я слишком долго до этого кричал. А может быть, он у меня всегда был таким.
На секунду меня охватила паника. Я не помнил, кем был раньше.
Мистер Ленарт, человек передо мной бросил взгляд на окно справа. Вы понимаете, кто вы, и где находитесь?
Само собой, сказал я. Можно мне воды?
Разумеется, человек снял очки, отложил секундомер, наклонился и достал из-под стула пластиковый кувшин с водой, налил немого в тонкий пластиковый же стаканчик, подошел и влил воду мне в рот.
Какая все же гадость эта ваша вода. Мокрая, безвкусная, без всякого стержня внутри. Гадость. Никогда ее не пью.
Человек вернулся на свое место, поставил кувшин на столик и уселся, закинув ногу на ногу. Секундомера я больше не виделтревожный признак, но зато из нагрудного кармана у него торчал тоненький карандаш. Отличная новость! Каран д'Ашзвучит почти как французская аристократическая фамилия.
В таком случае, не сочтите за трудназовите свое имя, должность и звание, сказал он. Я буквально слышал шорох шестеренок за этим чертовым окном слева. Кого они там держат? Разумеется, монстров. Чудовищ, которые несомненно должны испугать меня, заставить сотрудничать. Склизкие, холодные рыбины, вот что там находитсямерзкие на ощупь, будто шелк перед тем, как он начинает гнить. И еще сухие, дымящиеся сухим песком насекомые, возможно, бурого цвета. Но ничего. Без моей оплошности они оттуда не выберутся. А если я сыграю умно, не видать им этого как своих ушей.
С удовольствием, мистер о, а кто вы такой? очень натурально удивился я. Довольно невежливо допрашивать связанного человека, не представившись самому. Кто вы? Что это за место? Я требую ответов по всей форме.
Последнее вырвалось у меня довольно случайно, но человек кивнул и снова нацепил на нос очки.
Это вполне естественно, мистер Ленарт, донеслось до меня. Меня зовут доктор Химмель, я ваш лечащий врач здесь, в больнице Сан-Квентин.
Слова звучали путано и глухо сливаясь в неразличимый гул. Бу-бу-бу Но я был сильнее этих пошлых букашек, я открыл глаза пошире и уставился на доктора Химмеля напротив.
Почему Сан-Квентин?
Что же, я вижу, у нас начинает налаживаться полноценный разговор, доктор сделал карандашом пометку в блокноте, который держал на коленях. Это хорошо. Я вижу в этом положительный знак. Видите ли, мистер Ленарт, так уж принято, что сотрудников Корпуса, которые хм стали профнепригодны в ходе выполнения своих обязанностей, обычно отправляют сюда. Мы их лечим, пытаемся реабилитировать, если это удаетсяредко, должен признатьи возвращаем на службу. Если имеется такая возможность, конечно. Относительно вас я пока достаточно оптимистично настроен.