Теперь торговые ряды разительно изменились. И, ясное дело, не к лучшему.
Во-первых, было тихо. Это вообще не умещалось в умекак это в торговом месте может быть так тихо? Никаких веселых людей с дудками не было. Немногочисленные гости ходили тихо, чуть не по струнке, даже бранилисьи то вполголоса. Наконец, и сами торговые люди заместо того, чтобы зазывать покупщиков, хватать их за рукава и расхваливать товар, угрюмо стояли у своих лавок, пялясь в пространство. Только грамотей, стоя за писчим прилавком, уныло перечислял свои услуги: «Челобитные, жалобы, кляузы, ябеды, доносы, письма подмётные В Ночной Дозор, в Высшее Благочиние, в Мытную избу, тако же слово и дело Налетай, подешевело» Налетать никто не спешил. Наоборотнемногочисленные посетители рынка старались прошмыгнуть мимо грамотея по-быстрому.
Во-вторых, нечем было даже горло промочить. Сбитенщики и квасники, обычно шумные и говорливые, отсутствовали вовсе. В начале, правда, стояла бочка, охраняемаятут другое слово не подходиловоенного вида человеком. Князь подошел и осведомился, что в бочке. Оказалось, что в ней квас, и стОит он девять медниц кружка. У князя к поясу была привешена внушительная мошна копеек на сорок, медные чешуйки составляли примерно половину. Однако девять медниц показались Серебряному ценою непотребною, о чем князь и не смолчал. Военного вида человек тут же сказал, что дело то пустое: оказывается, бочка с квасом не его. На вопрос «а чья же» продавец только рукой махнул, а потом тихо сказал «отжали». Князь всё же заплатил, сделал два глотка. Квас был жидким и дряннымкак грязная вода. Серебряный плюнул и кружку допивать не сталпоставил на лавку и пошел прочь. Краем глаза заметив, как продавец выливает недопитое обратно в бочку.
Что касается прочих товаров, предложение если чем и удивляло, так это скудостью и непотребными ценами. Нет, так-то вроде всё быловот грибочки, вот огурчики, вот плетеные туески. Но прилавки, мягко говоря, не ломились, торгуемого было маловато. Да и то, что было, выглядело как-то неказистоили, как говорили в Новгороде, второй свежести. Даже прицениваться не хотелось. Князь всё же подошел к мужику, торгующему солеными груздями. Тот торопливо стащил перед Серебряным шапку, поклонился как должно, но не более. Вместо того, чтобы рассыпаться перед богатым покупателем мелким бисером, расхваливая свое добро, мужик угрюмо подвинул Серебряному мису с груздями, в которую была положена длинная острая лучина. Князь лучину взял, наколол грибок, попробовал. Тот оказался не то чтобы кислым или там гнилым, нет. Но и не порадовал.
Ряд с дичиной удручил особенно. Битый заяц шел за семь копеек, хотя князь помнил, что красная цена ему по осени завсегда была четыре, без торга. За бекаса, который в старые времена дороже трех копеек и не предлагался, спрашивали пятак. Стало ясно, почему на торгу мало народупри таких-то ценах.
Второй раз князь задержался возле старухи в черном, предлагавшей квашенья. Привлекла его капусточкана вид сероватая, но на дух хорошая. Капуста и впрямь оказалась хорошей, так что князь, не постеснявшись, умял плошку прямо у прилавка. Компенсировал он это парой медниц. Старуха без радости на лице запихала чешуйки куда-то в тряпьё, поблагодарила без чувства.
Никита Романович не успел пройти ряда, как вдруг по нему прошло шевеление. Торговцы стали делать какие-то странные движения: кто жался, кто горбился, кто прикрывал товар тряпицей. Губы у всех тихо шевелились. Князю показалось, что он расслышал что-то вроде «Господи, пронеси, только не меня».
Оглянувшись, князь увидел и причину такого смятения. Вдоль ряда двигалась ватажкапятеро, одетые в длиннополые одеяния, напоминающие монашеские рясы. Однако ничего богомольного в них не было. Морды у ватажников были наетые, глазкинаглые, зыркающие, а не опущенные долу, как у настоящих монасей. На поясе у вожака висел шестопёр, остальные были вооружены дубинками. По всему было видно, что заявились они сюда не для богоугодных дел.
Не дойдя до князя буквально десятка шагов, подозрительная компания затормозила у лавки, где мужик в бараньей шапке торговал мочёностями.
Вожак, не здороваясь, запустил руку в кадушку, достал яблоко, надкусил, швырнул оземь. Достал второе, снова надкусил, снова швырнул. Мужик в шапке смотрел на это как баранжалобно и кротко.
Дерьмо твои яблоки, заключил вожак. Чо уставился?
Ить, барин этого того понеже иже херувимы, забормотал мужик. Серебряный поморщился: крестьянская привычка валять дурака перед старшими попортила ему в армии немало крови. Приходилось прибегать и к рукоприкладству, чтобы заставить вчерашнего хлебороба разговаривать нормально и понимать сказанное. Так что князь решил, что мужик сейчас отхватит люлей. Но вожак удовлетворился тем, что достал третье яблоко, пожевал и харкнул прожёванным мужику в лицо. Тот даже утереться не попытался: так и стоял оплёванный.
Толстомордый слушать мужика не стал, а протянул руку характерным жестом.
Десять копеек с тебя, сообщил он.
За что? взвыл мужик.
За эту вожак почесал в бороде, вспоминая слово, за искпертизу. Я твоим яблокам цену определил. Цена имдерьмо. Я ими рот весь перепачкал, тьфу, он снова плюнул в мужика, но так, чтобы не долетело. За такие великие труды мне награда полагается. Давай плати.
Нету у меня десяти копеек! взвыл мужик. Нету!
Нету, говоришь? почти ласково осведомился вожак. Это мы проверим. Эй, ребяты, посмотрите, чо там у него
Ватажники молча и быстро обтрясли мужика, сорвали с пояса кису, растрясли на прилавок. Высыпалась горсточка меди.
Толстомордый запустил в мелочь пальцы, выудил оттуда алтын. Остальное он широким жестом смахнул с прилавка в грязь.
На первый раз прощаю, сказал он. А в следующий раз придучтоб сразу как на блюдечке. Десять копеек. Запомнил?
Мужик меленько затряс головой.
Живи покеда, пёс, снизошел вожак и повел свою стаю дальше.
Мужик с яблоками так и стоял столбом. И только когда ватажка отошластер рукавом плевок и меленько перекрестил грудь возле сердца.
Ватажка тем временем пёрла прямо на Серебряного. Вожак шагал нагло, не выказывая никакого вежества.
«Толканётубью», спокойно решил для себя Никита Романович, поправляя перевязь с саблей. Мысль была до того отчетливая, что, видимо, отразилась на лице, и вожак, похоже, ее уловил. И обошел князявпритирочку, но обошел; обдав его сложным ароматом немытого тела, гнилых зубов и еще чего-то тошнотногонад коим, впрочем, победно властвовал поистине валящий с ног чесночный перегар.
Следующей жертвой ватажка выбрала угрюмого инвалида со шрамом поперек лица, выставившего грибочки и мочёную бруснику.
На сей раз они действовали по-иному. Вожак не хамил, не совал руку в товар, не плевался. Вместо этого он растянул рыло в улыбочке и почти вежливо сказал:
По-здорову будь.
Мужик со шрамом хмуро зыркнул, склонил голову и сказал напряжным голосом:
И тебе здоровьичка, коли не шутишь.
Хорошо ли торг идет? продолжал интересоваться ватажник. Много ли прибытка?
Что Бог даст, то и хорошо, мужик с показным рвением перекрестился.
А скажи-ка ты мне, ласково вопросил вожак, как тебя звать-величать?
Ну, Гаврилка я, ответил мужик. Меченым кличут. Вот из-за этого, он показал на шрам.
Гаврилка, значит Хорошее у тебя имя, Гаврилка. Я так погляжу, и человек ты хороший. Добрый ты человек, Гаврилка. А добромуоно всё добро. Так ведь?
Мужик занервничал.
Добрыйто Господь наш Исус Христос, наконец сказал он, а люди все грешные.
Да ты, смотрю, и в божественном силен! наигранно восхитился вожак. А скажи-ка ты нам, Гаврилка, есть ли у тебя грибочки солёные?
Как не быть, мужик слегка расслабился, опаски на лице поубавилось. Вот изволь спробовать
Спробовать успеется. Ты скажи: укропчик-то в грибочки кладешь, небось?
Дык, согласился мужик.
А лист смородиновый?
Отож, мужик уверенно кивнул головой.
А перец сухой индийский? прищурился вожак.
Вопрос о перце явно поставил мужика в тупик. Он раздумчиво почесал бороду, потер под шапкой, и только после этого сказал:
Перец нонеча дорог.
Нонеча? переспросил вожак. То есть, значит, не то что давеча? рожа при этом у него сделалась хитрою. Давеча дешевле был?
И давеча был дорог, пожал плечами мужик.
Тем временемкак заметил князь, за сценою наблюдавшийодин из ватажников тихонько подобрался поближе к кадушке с грибами и провел над ней рукою. Князю показалось, что он туда что-то уронил.
Значит, и перца у тебя нет, протянул вожак. Ну а белый у тебя, часом, в рассоле не плавает? В порядке разжигания?
Как можно, мужик снова осенил себя крёстным знаменьем. Сказано же: нельзя. Значит нельзя. Я в стрельцах был, дисциплину ведаю. А ты меня не смущай, набравшись храбрости, добавил он.
Значит, нету? всё допытывался вожак. Ни единой долечки?
Нету, вот те крест, бывший стрелец в который уж раз перекрестился.
Нету, говоришь? А если найду? вожак разухмылялся так, что затряслась бороденка. Подошел к кадушке, заглянул в нее. И ловким движением руки выхватил что-то маленькое, светленькое.
Мужик аж поперхнулся.
Подкинули, пробормотал он.
Ребяты! Тримай его, еретика тупорылого, распорядился вожак.
Двое тут же повисли на плечах у несчастливого продавца, а третий ловко подсек ему ноги, так что тот рухнул на колени.
И чего теперь с тобой делать? осведомился вожак. Сразу на правёж или как? Думать будем или что?
Мужик, вздохнув, принялся отвязывать от пояса нетяжелую мошну.
Нет, Гаврилка Меченый, ты меня не понял, вожак слегка пнул стоящего на коленях продавца сафьяновым сапожком. Мне твои медячишки сейчас ни к чему. А вот место твое торговое мне глянулось. Сейчас мы о том бумагу составим, что место свое ты мне отказываешь. Вон тот человек нам бумажку-то и справит, он указал на грамотея. И видоки как раз имеются. Ребяты, вы всё видели?
Ватажники угодливо заржали.
Да не гоню я тебя, продолжал вожак, наседая на мужика. Будешь стоять как стоял, со своими кадушками. Только торговать будешь не себе, а мне в прибыток. Не боись, я тебе на жизнь оставлять буду на скромную, он сыто хохотнул. Ну что, нравится тебе?
Оно-то, конечно, того протянул бывший стрелец, оно, конечно оно действительно что касательно, то относительно дык ведь ежели случись чеготак оно и оппаньки
Ты чего несешь, гунявый? с неудовольствием сказал вожак и снова пнул мужика сапожком.
Да чего Есть тут этот как его мужик зачастил, как бы пытаясь успеть вспомнить, полковник-то наш, хранцуз, говаривал ну, вот который этот самый нюанс! извлек он, наконец, редкое слово из памяти.
Чо? не понял вожак.
А вот сейчас его-то ты и восчувствуешь, в голосе мужика вдруг прорезалось злое торжество.
Из какого-то едва заметного прохода меж рядами вышли трое в серых плащах и широкополых шляпах на иноземный манер. Эти были вооружены короткими шпагами.
Завидев их, ватажка сдулась, причем мгновенно. Вот только что были молодцы, которым сам чёрт не брата сейчас они каким-то чудесным образом преобразились в маленьких и грустных кроликов, на мордочках которых застыло одно желание: порскнуть в норку.
Серые взяли ватажку в треугольник. Действовали они четко и слаженно: чувствовался опыт. Никита Романович даже улыбнулся: по всему было видно, что пришла власть более настоящая.
Тот, что был повыше, подошел к вожаку и наставил на него указательный палец.
Ты, сказал носитель шпаги. Кто таков?
Серебряный уловил очень стёртый, но всё-таки акценттвердый, жесткий. «Немец, решил он. Давно на русской службе, но немец».
Благочинные мы выдавил из себя вожак.
Как звать? палец чуть подался вперед.
Охряпкой кличут По-хрестьянски Григорий. Службу справляю, согласно устава и наставлений
Какого дьявола ты беспокоишь моего человека? серый чуть повысил голос.
Не изволь гневаться залебезил вожак. Этого того по инструкции Грибочки вот спробую!
С какой целью? перст придвинулся к толстомордому еще на вершок.
Эта того кабы чего не вышло! затрепетал Охряпка. Нет ли в тех грибочках какой сустели али блуда
И много ль нашлось сустели? перст придвинулся еще, почти упершись в бороду вожака. Тот икнул, отстраняясь от страшного пальца.
Он место хотел под себя взять, подал голос Гаврилка.
Что, правда? человек в сером, заломив бровь, полуобернулся на реплику, будто бы за уточнениеми с того полуразворота почти неразличимым на глаз движением врезал вожаку в поддых. Тот с хрипом согнулся пополами заполучил коленом в лицо. Из разбитогои, похоже, поломанногоноса потоком хлынула юшка.
«Нашла коса на камень», с удовлетворением отметил Серебряный. Умом-то он понимал, что серые ничем не лучше ватажников, а может и похуже, кто их тут разберет. Но сама сцена введения в рамки хама с шестопером радовала глаз. Ну, и отметил про себя техникув рукопашном бое-то воевода смыслил.
Стать смирно, швайне! негромко рыкнул серый. Вожак повиновался не пикнув, даже кровь с лица утереть не решался. Сбившиеся в кучку ватажники прятали глаза кто куда, будто происходящее их не касалось, и сопротивляться злу насилием даже не помышляли. Ну что, забрать тебя сейчас к нам, на Лубянку? Для профилактической беседы?
При этих словах колени у вожака подломились, и он повалился в ноги серому:
Не губите, ваше степенство!! Детки малые, семеро по лавкам!.. Не корысти ради, а токмо волею пославшей мя жены!..
Слушай меня внимательно, ровным голосом сообщил серый. Если мой человек тебя ещё хоть раз здесь увидит он сделал паузу, просто увидит, добавил он, ну, ты меня понял. А теперьпшли вон!
Миги ватажки не стало: то ли растаяла в воздухе, то ли мгновенно и бесследно всосалась в жидкую рыночную грязь. Серый меж тем подошел к Гаврилкетот как раз поднялся с колен и чистил портыи они о чём-то тихо переговорили. Князь подумал было, что Гаврилка что-нибудь даст своему избавителю. Но обошлось без этого: серые постояли еще и утекли прочь через тот же малозаметный проход.
Серебряный за эти дни успел уже уяснить, что все эти «силовики», как их совокупно величают в народе, являют собою не что иное, как разбойничьи шайки, прибравшие город себе в кормление. Отношения между шайками были сложные и напряженные, с четкой, хотя и подверженной колебаниям иерархией. Судя по оброненному слову «Лубянка», серые были одним из подразделений кромешниковНочного Дозора, а ватажкаблагочинниками, из Высшего Благочиния, учиненного Митрополитом для «укрепления в народе веры православной». Тут князь припомнил тот трактир на Пятницкой и ухмыльнулся, представив себе логическое завершение только что виденной сцены: как кромешники столь же стремительно расточаются в пространстве, как перед тем благочинники, предъяви он им сейчас жетон Особой контрразведки.
Жетон тот ему, к сожалению, пришлось сдать, едва лишь они с лейтенантом Петровским, после совместных приключений в Подземном Городе (не приведи Господь), добрались наконец до штаб-квартиры Службы на Знаменке, и он перестал быть «сержантом Особой контрразведки Петром Павловским».
Мощный артефакт, внушаить! усмехнулся он, протягивая одному из пары дежурящих на входе штатских (правильнее тут, впрочем, было бы сказать«в штатском») тот перечеканенный серебряный рубль на цепочке; поверх орла были выбиты «его» номер«113» и единственная галочка, копирующая, надо полагать, одинокий сержантский шеврон. А ведь простенькая, казалось бы, штуканеужто лихие люди для себя не подделывают?
При этих его словах воцарилось внезапное молчание, и все трое особистов дружно одарили его очень, нуочень странными взглядами Похоже, он сморозил какую-то несусветную глупость, либо бестактностьпростительные, будем надеяться, для провинциала.
Серебряный собрался уже идти дальше, как вдруг заметил, что бывший стрелец делает ему рукой знакмол, подойди. Его взяло любопытство и он подошел.
Я смотрю, ты стоишь, ждешь, тихо сказал продавец грибов. Подлечиться надо? От малокровия? Белый нужен?