Да как бы растерянно сказал князь, пытаясь понять, что ему предлагают. Судя по тону продавца, это было что-то не вполне законное.
С отдушечкой возьми, частил мужик, есть на курячьих говнах прямо в самую нОздрю шибает За сорок копеек уходит, но тебе за тридцать отдам, прошептал он одними губами.
Князь ушам своим не поверил. За тридцать копеек можно было купить два с лишним пуда лучшей пшеницы или большого осетраво всяком случае, в прежние времена. Дальше пошел какой-то вовсе уж странный разговор, намеками и околичностями, который бывший стрелец вскорости прервалс опасливым недоумением: «Ты совсем, штоль, не московский?..»
А ведь даон и вправду не московский уже! Уж к добру или к худуно точно, «совсем не московский» Что именно ему предлагали, за эдакие-то деньжищи, Серебряный так и не уразумелда и узнавать не тянуло вовсе.
Обратно к месту своей временной дислокации Никита Романович шел привычным уже маршрутом, по Ильинке. Приостановился степенно перекреститься на купола Илии Пророкаи сердце его стукнуло тревожно, но и радостно.
Петушок на коньке углового дома отворотился, наконец, от Кремля.
Глава 8
На Западном фронте без перемен
Подумал бы, владыка, на досуге!
Хозяйственно на дело посмотри!
Чем лучше платят, тем надежней слуги.
Да только мрут московские цари.
В порфире Гришка, без кафтана Тришка,
за вором вор, и следом тоже вор.
Чесночная боярская отрыжка,
что в воздухе висит как шестопёр.
От сотворения мира лето 7068, сентября месяца день четырнадцатый.
По исчислению папы Франциска 24 сентября 1559 года.
Москва, Кремль.
В белом охабне с кровавым исподом, в сопровождении рынды и глашатая, вышел на Красное Крыльцо из Грановитой палаты боярин Борис Феодорович Годунов.
Больше всего на свете боярин ненавидел запах розового масла, которым приходилось мазать виски и бороду, чтобы заглушить чесночную вонь. Чеснок боярин недолюбливал с детства, но по нынешним временам выйти на люди неначесноченным было решительно невозможно. Сиештука статусная: я-де вам не боязливый лох из податных сословий, яэлита, кому закон не писан! Впрочем, ученье, сокращающее нам опыты быстротекущей жизни, подсказывает, что на Руси запретительные законы в основном именно с этой целью и сочиняют
У Красного Крыльца собрались уже людишки. Не то чтобы многочай, не праздник, ожидать денежных подачек не приходилось. Однако народу было достаточно, чтобы записать мероприятие себе в плюс. Надо поддерживать коммуникацию с массами. Это выражениеи соответствующую практикуГодунов перенял у новгородских перебежчиков, которые рассказывали много интересного Впрочем, у новгородских все перенимали понемногу, даже и сам Влад-Владыч. Который как-то раз, поигрывая трубочкой, произнес: «Учитса нада у всэх, и у друзэй, и у врагов». Помолчал и добавил: «Асобэнна у врагов».
Глашатай в венгерском кафтане выступил вперед. Зычно гаркнул:
Болярин Борис Феодорович люду московскому здравствовать желает!
Прикормленные лидеры общественного мнениянищие и бродягитут же заорали:
Здравия желаем болярину Борису!
Орали с ленцой и вразброд, это Годунов приметил. Сделал себе в уме пометку: нищеброды заелись и обленились. Стоит поговорить с пиар-отделом, чтобы те провели разъяснительную работу среди ЛОМов. Особенно с группой скандирования, отвечавшей за выкрики в толпе: эти явно заслужили кнута вместо водки.
Болярин Годунов знать желает: имеет ли люд московский какую нужду али обиду? выкрикнул глашатай.
Это был важный момент: сценарий близости с народом мог поломаться именно здесь. Но всё прошло гладко. Народ не успел ещё как следует разораться, как нижнюю ступеньку крыльца винтом выкатился юрод Николканагой, в железных веригах. Весь он был покрыт грязью, борода и волосья на голове торчали во все стороны.
Вдову обиииидели! взвыл по-волчьи Николка. Обииидели!
Толпа заволновалась. Заверещали бабы из группы скандирования, ор подхватили мужики.
Дав толпе проораться, Годунов воздел длань.
Тихо! рявкнул во всю мощь лужёной глотки глашатай. Тихо! Сейчас разберемся!
Подымись, божий человек, пригласил Годунов. Что за вдова и какая у нее обида?
Не подымуся! Буууу! Ироды! Вдову честнУю обидели! Фе! Фе! Фе! юродивый присел и закрутился на пятке.
Да что за вдова? досадливо справился боярин у рынды.
Сам не ведаю, тихо повинился тот. Не иначе, Николка опять халтурку какую взял, со стороны.
Ужо ему! вполголоса посулил Годунов. Говори, Николка! (это уже в полный голос). Ничего не бойся!
Вдову Кулебякину вдовьей доли лиши-и-ли! завыл Николка. Богородица на небеси плачем изошла-а-а!
Кто такая, знаешь? прошептал Годунов.
Эту знаю, вдова купецкая, тихо и быстро ответил рында. Мерзкая баба. Полюбовников к себе водит. Мужа, бают, отравила, да видоков нет. Сейчас у сынов хочет отобрать поболее, чтобы на жизнь да на сласть хватало.
Понятно, кивнул боярин. Как я крикну, давай отмашку.
Вдову в обиду не дадим! Разберемся! величественно пророкотал он.
Рында просигналил алебардой. Группа скандирования и нищброды включились, на сей раз дружно:
Болярину слава!!!
Глашатай повел алебардой в другую сторону.
Заступник! Отец родной!!! завизжали бабы.
Годунов поклонился народу и скрылся. В Святых сенях снял высокую шапку, утер лоб. Подозвал кивком начальника пиар-отделадюжего детину со злобным лицом.
Группа скандирования совсем мышей не ловит, сообщил он. Ты уж, голубчик, того
Всех разъяснить али токмо главных? уточнил детина.
Всех, но в щадящем режиме а не как в прошлый раз. Нам такая текучка кадров ни к чему, пояснил Годунов. И вот еще что. Николка своевольничает. Взял деньги у какой-то сомнительной вдовицы.
Профилактировать? ухмыльнулся пиарщик.
Миколку бить нельзя, с грустью сказал Борис Феодорович, а убивать пока не за что. Ты там того придумай что-нибудь.
Пиарщик только плечьми пожал: дескать, а что тут придумаешь?
Николка был профессиональным московским юродивым. Работенка, конечно, та еще. Суть ее состояла в публичном вымогательстве у представителей власти каких-нибудь поблажек или потачек в пользу клиентов. Чтобы заниматься этаким промыслом, нужно было быть настоящим отморозком во всех смыслах этого слова. Начиная от совершенного бесстрашия и кончая святою жизнью. Даже чтобы нищенствовать, нужно было как минимум не мыться и ходить в лохмотьях. На брезгливых и щеголеватых москвичей это действовало. Николку же учил сам Порфирий Иванов сын, муж блаженный, который по любому морозу ходил нагишом. Хотя Порфирий в опасные дела не лез, а занимался целительством, в основном по бабской частиот головной боли до бесплодия. Николка же пошел юродствовать: он ни Бога, ни чёрта не боялся. Брал он, правда, много, но и альтернативы ему не было. Немногочисленные конкуренты в последнее время разбежались из Москвы как тараканы, опасаясь малокровия: кто в Коломенское, где эту публику традиционно привечали, а кто и подалее.
В Святые сени стремительно вошел статный молодой окольничий, чье имя Годунов постоянно забывал. Отыскав взглядом боярина, сразу направился к нему.
Здрав будь, Борис Феодорович, сказал окольничий, легко махнув поясной поклон. Годунов невольно подумал, что он так уже не смог бы: спина уж не та, отвердела. А ведь и сам когда-то стоял при царском выходе, клал до тридцати поклонов кряду Эх, где те годы
И тебе здравствовать. Дело ко мне какое?
Князь Андрей Курбский о разговоре просит, доложил окольничий. Зело настойчив был, добавил он, как бы извиняясь: ведал, что час неприёмный.
Где он сейчас?
В патриаршей палате а, вот он и сам идет уже, торопливо закончил окольничий.
И в самом деле, из палат спускался по лестнице Андрей Курбскийв венгерке смешного цвета, коричнево-бЕлковой, и в мохнатой шапке-наскуфейнице.
Говорят, в молодости Курбский был красавцем, русским витязем. Если и так, то Годунов той молодости не застал: дороден был князь, ох, дороден
После обязательных приветствий и двух-трех фраз ни о чем Курбский увлек Годунова в угол потемнее и там поведал:
На Западном фронте нехорошо.
Годунов приподнял бровь:
Мне такого не докладывали. Насколько мне известно, на Западном фронте без перемен.
Это-то и нехорошо, зашептал Курбский. Пока фронт стоит, войско наше разлагается. Людишки волнуются. Разговорчики идут, что Иоаннцарь истинный, и правит справедливо. А у нас, дескать он махнул рукой.
Это дело поправимое, пожал плечами Годунов. Болтунов чаще вешать, стукачам больше платить.
Так в этом-то всё и дело! глаза Курбского блеснули. Платить! Солдат смерти не боится и на уговоры не падок: его где ни целуй, везде задница! А вот чего ему надобно, так это довольствие: деньги ему нужны! За них он живет, за них и умирает!
И чего? не понял Годунов. Мы платим исправно, без задержек
Ага, платим! Ливонский вор серебром платит, а мы чем?
Законным платёжным средством, Борис Феодорович дернул уголком рта. Обеспеченным всеми богатствами Руси.
Да они эти бумажки немецкие знаешь на чём вертели?!
Прастытэ, щто падащёл, но тэма вашего разгавора мэня заинтэрэсовала, раздался низкий приглушенный голос, какой-то даже замогильный.
Курбский ощутимо вздрогнул. Годунов выдержал паузу и неспешно повернул голову.
Доброго тебе здравия, Владимир Владимирович, вежливо поприветствовал он верховного кромешника. Как ты, однако, ходишь тихо Вот у Андрея Михалыча сапожки подковками подбиты, стучат.
Это нэлэпостучать так свирэпо, растянул тот тонкие губы в подобии улыбки. Я нэ лублу излышнэго шума.
«Тихушник», с привычной неприязнью подумал Годунов.
При первом знакомстве Владимир Владимирович Цепень, нынешний шеф Ночного Дозора, при всей своей очевидной, как тогда казалось, полезности, вызвал у Годунова страх и омерзерние. Однако на вершине власти боязливые и брезгливые не задерживаются, так что чувства те Борис Феодорович в себе переборол. Осталось что-то вроде гадливости. Даже смотреть на Цепеня было неприятнохотя ничего такого особенного в лице его не было. Ну да, восточной внешности, не то итальянец, не то грек. В папахе и кафтане со шнурами он, пожалуй, сошел бы и за черкеса, и за казака. Цепень, однако же, ни за кого сходить не желал и одевался по своему вкусу. Он расхаживал в бархатном красном плаще и такой же скуфейке, шитой жемчугом. За поясом поблёскивала знаменитая трубочка.
Так вы гаваритэ, щто нэсознатэльныэ элэмэнты в войсках трэбуют сэрэбра? И щто ты, Андрэй Мыхайловыч, нычэго нэ можэшь с этим сдэлать?
Того я не говорил, насупился Курбский.
Но ты жэ нэ сказал, что ты можэшь с этим сдэлать? зашел с другой стороны Цепень.
Не знаю. Может, присоветуешь чего? по тону Курбского было понятно, что никаких советов от кромешника он не ждета ждет, чтобы тот наконец отвязался.
Я палагаю, надо усилыть разъяснытэльную и васпитатэльную работу, заметил Цепень, усмехаясь в усыне менее знаменитые уже, чем его трубка.
Да усиляли уж, куда дальше-то! со злостью бросил Курбский. Только ты солдата хоть ешь, хоть режь, хоть пеклом ему грозиа если евойные деньги кабатчики не берут
Я нэ сказал, щто усилывать работу надо срэди солдат. Я имэл в виду, ее надо усилыть срэди кабатчиков, Цепень наставительно поднял палец. Если кабатчик нэ жэлает принымать к оплате законное платёжное срэдство, его надо прастымулировать. Марально и фызычески.
Боюсь, они тогда все разбегутся, Владимир Владимирович, вздохнул Годунов. Новгородчина-то рядом.
Нычэго. На их мэсто придут другиэ, каторыэ будут работат на нащих условыях, Цепень покосился на небольшую группу бояр, спускавшихся с лестницы и что-то оживленно обсуждавших. Было понятно, что он их разговор слышит: слух у кромешника был отменный. Я пайду, нэ паминайтэ лихом, кончики его усов опять дрогнули в усмешке.
С Богом, пробормотал Годунов.
Ой ли с Богом, очень тихо добавил Курбский, когда человек в красном отошел на достаточное расстояние.
Но в чем-то он прав, задумчиво покивал Борис Феодорович. Финансовую реформу надо продвигать Тьфу, какая же гадость это розовое масло. Пожалуй, пойду, умоюсь.
Дай слово молвить, в голосе Курбского впервые прозвучала настоящая, непритворная мольба. Реформаэто хорошо наверное. Только, уж прости, не в ней дело. Покуда Ливонский вор в Иван-Городе сидит, нам тут покоя не будет! С каждым ведь годом сил у него прибывает! Время, похоже, на него работает, на аспида! Ударить, ударить нужно! Сейчасили никогда!
Перекрестился истово:
Дай мне тридцать тысяч войска, Борис Феодорычвсё, что есть, да заплати им серебромхоть в последний раз, но заплати! Псков взятьэтого хватит, ну а уж дальшекак говорится, эндшпиль при лишней фигуре: Новгороднам, Ливониюляхам, хер уже с ней, с той Ливонией, не до жиру, быть бы живу!
Перевел дух и продолжил:
Не веришь мнетак прикажи приковать цепями к телеге! И пусть на той телеге стрельцы стоят с ружьями заряжёнными! Чтоб стреляли в меня, ежели неверность заметят! Прикажи! Неужто убоялся ты этого упыря лихого, что на речи его прельстивые
Охолонись! голос Годунова был негромок, но тверд настолько, что воевода враз замолчал. Воюешь ты славно, Андрей Михалыч, а в эти дела не лезь. Тут расчет высший, государственный.
Беду чую, понурился Курбский; уголки губ его ушли вниз, обозначая обиду. Вот чую и всё тут. Иоанн что-то готовит.
Ты же сам сказал: время на него работает. А коли так, ему выгоднее оборону держать А напиши ты ему? подначил Годунов полководца. Он же тебе ответствует.
И этого я никак не пойму, Курбский смахнул с короткой бородки какой-то мусор. Почему он со мной переписывается? Неужто жалеет о чём?
А ты сам пошто ему пишешь?
Доказать хочу, воевода сжал кулак. Хоть так. Не могу из пищали достать, так слово скажу. Может, хоть икнётся ему, окаянному.
Вот то-то и оно-то, заключил Годунов. Перо твое местию дышит. И сам ты тоже. Ты всё сквитаться мечтаешь, а мне надобно государство поднимать. Так что программа у тебя неконструктивная, эти слова Борис Феодорович выучил недавно и они ему очень нравились.
Курбский посмотрел на Годунова в упор.
Потом Годунов не раз вспоминал этот взгляд. В котором уже не было ни злости, ни обидыодна тоскливая обреченность.
Не веришь ты мне, махнул рукой воевода. А я вот чую: задумали они в Иван-Городе какую-то каверзу. Нутром чую, а доказать не могу!
Глава 9
Сложно всё тут
Ох, устал я, устал, а лошадок распряг.
Эй, живой кто-нибудь, выходи, помоги!
Никого, только тень промелькнула в сенях,
Да стервятник спустился и сузил круги.
От сотворения мира лето 7068, сентября месяца день пятнвдцатый.
По исчислению папы Франциска 25 Сентября (пятница) 1559.
Москва, Белый город. Церковь и кабак.
В церкви был смрад и полумрак, дьяки курили ладан.
Да не тот уютный полумрак, которому во храме и полагается быть, а почитай полная теменьвидать, все окошки затворили. Воздух от этого, ясное дело, свежее не стал. И вообщене чувствовалось тут того смиренного духа, который любому человеку в утешение, особенно же военному. Земное не отпускало.
Впрочем, сейчас оно было бы и некстати: князь нынче искал тут встречи не с Господом, а с Василием Шибановым. Московские «Сорок сороков» церквей-тосорокА сорокАми, но вокруг московского подворья Курбского храмов, куда стремянный мог бы ходить к обедне, всё же не бессчетно; вот и обнаружился он почти сразу, у Косьмы и Дамиана на Маросейке.
Шибанов, видный ему отсюда со спины, молился истово и угрюмо. Сразу чувствовалось, что совесть старого рубаки пребывает в неспокойствии. Сколько Серебряный помнил того по Ливонской кампании, никогда бравый стремянный Курбского сколь-нибудь заметным молитвенным рвением не отличалсяа тут вишь как проникся