Темная история - Ольга Шумская 5 стр.

Другой ветер, теплый и напоенный запахами смолы и цветов, разносил над площадью словазвенящие и чеканные, как это было присуще латыни.

 Я, Тит Флавий Веспасиан, легат Второго легиона Августа, клянусь служить Сенату и народу Рима

И шум толпы, и торжествующий рев солдат, и кровь жертвы на алтаре Марса; и открытые двери храма Януса, означающие войну. И ощущение, что что-то сдвинулось в окружающем мире, что клятва и намерениедействительно были услышаны, услышаны кем-то, чей взор был внимательным и беспощадным

Веспасиан, покоритель Германии, не имел за собой ни связей, ни знатности, чтобы получить это опасное, сияющее назначение; ему нечему было приписать эту внезапную милость Фортуныи тем желаннее было слышать это звенящее, громыхающее в воздухе четкое «легаааааат!», наполняющее полководца уверенностью, что все, обещанное при его рождении знамением, еще впереди.

Он, Веспасиан, с рождения был под покровительством Марса во всяком случае, так утверждала семья. Ведь не зря же старый дуб в его дворе, посвященный богу войны, в час рождения младшего Флавия выстрелил ярким зеленым побегом?

В действительности желишь сейчас, когда Клавдий вручил ему Второй легион Августа, легион со знаком Марса на щитах, Веспасиан впервые ощутил свою избранность.

На его плечи наконец лег плащ предназначения; бог войны принял жертву, и легат Второго чувствовал, что впереди расстилается долгий, кровавый и славный путь.

Веспасиан тихо хмыкнул себе под нос, смеясь над собственным неожиданным пафосом, над этой верой в знамениевопреки собственной практичности и холодному, привыкшему к сдержанности и бережливости разуму.

Как будто в тот день, перед алтарем, у него действительно появилась тень: чуть более решительная, чуть более безжалостная, готовая идти по трупам во имя высшей, сияющей цели и эта тень заходилась в жестоком ликовании при мысли о том, что он идет на войну.

В Британию, чьи берега наконец-то были так близко, что можно было разглядеть густую поросль деревьев и кустарников на горизонте. Позади раздавались команды; капитан готовился к высадке на берег, и корабль наполнился перекрикивающими ветер голосами.

Легат наклонился через поручни, сузив светлые глаза, и вгляделся в густую мешанину растительности. Он не отличался избыточным воображением, но даже его рациональная практичность сейчас была способна населить заросли раскрашенными синими узорами британскими варварами.

Скоро.

Очень скоро они встретятся на поле боя.

Легкое движение в стороне привлекло внимание Веспасиана, и он резко повернул голову в сторону другого человека в алом шлеме и намотанном по самое горло плаще; скользнул по нему взороми тут же вернул свой взгляд берегам Британии. Смотреть в сторону Вителлия лишний раз не хотелось, свежеиспеченный старший трибун и без того попортил ему немало крови еще в Риме, где молодой аристократ и язвительный, умеющий плести слова, как кружево, мерзавец буквально не давал прохода незнатному военному с крестьянскими корнями.

Женитьба Веспасиана дала Авлу Вителлию новый повод изощряться насчет деревенщины-выскочки: изящная, безумно красивая Флавия ценила музыку и искусства, и не было секретом, что покоритель Германии не разделял увлечений жены. Вителлий, неисправимый распутник и непризнанный поэт, изощрялся в эпиграммах, старательно доводя до сведения Веспасиана свое авторствовместе с прозрачными намеками на то, что Флавия недолго будет ценить его сомнительные достоинства, когда вокруг столько людей ей под стать.

Но Флавия, гневная, драматично жестикулирующая, неповторимая в своих поступках, сказала Веспасиану, что отправляется в Британию с ним,  и легат не знал толком, как к этому отнестись.

Ей, гордой патрицианке и изысканной красавице, не было места среди суровых будней и опасностей римского лагеря; хуже того, могли пойти толки, что легат Второго легиона настолько изнежился, что притащил с собой супругу

Веспасиан нахмурился в такт своим мыслям и покосился на единственного, кто осмелился составить ему компанию у борта.

 Что думаешь, легат?  бросил Вителлий, едва утруждая себя вежливой интонацией перед лицом начальства.  Кто возьмет верх? И сколько, фурии подери, времени мы проторчим на этих варварских берегах, пока Клавдий тешит свое самолюбие, надеясь назваться завоевателем Британии? Риму нужен триумф, легат, а Клавдиючто-то, что может отвлечь народ от проблем

В последних словах прозвучала отчетливая насмешкано здесь, среди шторма и тумана, не было ни единого свидетеля изменнических речей Вителлия, а Веспасиан никогда не был доносчиком.

 Советую тебе оставить позади политику Рима,  холодно отозвался легат, прищурив на горизонт серые глаза.  Впереди сложная кампания, и не все из нас вновь увидят родные места.

 Да ты оптимист, легат,  не без издевки отозвался Вителлий, но Веспасиан не удостоил его ответом. Склонность старшего трибуна к интригам была последним, что следовало терпеть в военном лагере.

И здесь, в Британии, не было ему спасения от политики!..

И кто знает, почему на самом деле решила прибыть в Британию Флавия? Быть может, воздух Рима просто стал слишком опасным для посвятившей себя политике женщины?

Нарцисс, любимец императора Клавдия, хитроумный грек-шпион, уже не раз намекал, что пристально следит за Флавией, и Веспасиан не знал, чего бояться большеее вспыльчивого характера, способного испортить ей жизнь в свете, или того, что она слишком глубоко увязла в пронизывающих императорский двор заговорах и интригах пожалуй, для Флавии Домициллы было безопасней здесь, среди диких бриттов, а не в окружении льстивых, велеречивых римских патрициев.

И все же Веспасиан решил, что вскоре настоит на том, чтобы супруга отправилась назад. Не дело это, отвлекать полководца перед боем; нельзя переключать внимание солдата на семейные заботы, когда все его сердце и дух должны быть отданы войне.

Любовь не стояла выше алтаря Марса

На воду легли тяжелые весла; впереди был узкий канал, требующий сложного маневрирования. Белая пена в кильватере терялась в густом тумане, и Веспасиан подумал, что сырой климат Британии может сильно осложнить грядущую кампанию. Он выучил наизусть сводки разведчиков и составленные ими карты и без усилий вызвал в уме череду названий, с которыми было связано будущее.

В памяти почему-то больше остальных застряли двадеревенька Лондиниум и река Тамесис.

На мгновение подивившись причудливому местному наречию, Веспасиан решительно выбросил из головы все лишнее и сосредоточился на текущей задаче: в первую очередь следовало разбить лагерьтак, как это умели делать легионы, уверенно и основательно, как будто крепость строилась на века.

Показав британским варварам, что Рим пришел на эти берега навсегда.

Аркан IIВерховная жрица

Сад был трехцветными зеленое полотно травы, яркой и сочной в преддверии грозы, лишь подчеркивало его строгие, суровые краски; над этим местом довлела затаенная, властная жестокость.

Темно-красные, почти черные листья ниспадающих ветвей буков и кленов сменялись контрастной белизной цветущих кустов: кипенно-белые гортензии, холодное снежное цветение сирени, заросли уже отцветающих рододендроноввсе тех же разнообразных оттенков белого. Острые алые листья злаков были похожи на обагренные кровью ножи.

Крупная бабочка села на белую шапку гортензии; сложила крылья, скрывая яркую синеву окраса. Габриэль знала, что на дворе лето.

Она отвела взгляд и крепче сжала свой нож, болезненно ощутив, как врезается в кожу черная ребристая рукоять.

Ей был знаком этот нож; даже во сне Габриэль помнила, как в детстве нашла его закопанным на заднем дворе. Именно этот день и стал гранью, отделяющей ее детство от начала взросления.

Она помнила, как переглянулись родители, увидев в ее руке запачканный землей черный кинжал, но лишь позднее угадала в этом воспоминании недоброе ожидание и что-то вроде облегчения.

Для них судьба дочери была определена; эта случайнаяно нет, конечно же, нет!..  находка предрешила все. Но Габриэль взбунтоваласьи они не смогли свести общее к частному, предоставив выбор собственному ребенку

Здесь, в этом сне, нож был чистым, больше не перепачканным влажной землей. Габриэль точно знала, где она оставила это оружиев доме бабушки, во фландрийском Дисте, в запертом на ключ ящике резного стола, в детстве служившего ей хранилищем секретов. Но мир кошмаров не подчинялся логике, и сейчас кинжал с витой черной рукоятью плотно лежал в ее ладони, служа защитой от того, что таилось за пределами сада.

Темно-серые брюки, белая рубашка до середины бедра, угольно-черный нож; волосы, в этом сне короткие и забранные в неуклюжий, еле сдерживаемый резинкой хвост. У нее не было иной защиты и иных доспеховкроме собственной решимости и полного отсутствия страха.

Мыэто то, что мы выбираем.

Гроза, собиравшаяся на горизонте, наконец-то разразилась раскатами грома; темно-фиолетовые, почти черные тучи все ближе подползали к саду, и Габриэль резко вскинула голову, почуяв в тяжелом воздухе запах озона. Небо прорезали молнии, и первые тяжелые капли упали на зеленый ковер травы.

Она повернулась к саду спиной и стремительно зашагала по глянцевой черной плитке дорожки; туда, где за живой изгородью текла речушка, которую можно было при желании перейти вброд.

Габриэль остановилась у самой воды, вглядываясь в силуэт на противоположном берегу. Она чувствовала чужое присутствие нет, даже два присутствия, странно похожихи одновременно кардинально отличающихся друг от друга.

Кинжал в ее руке был теплым; от него исходили вибрации нетерпения. Оружию хотелось крови, но Габриэль все еще стояла на берегу в тягостной нерешительности, пытаясь понять, какую из двух целей ей следовало поразить.

Ни один из них не мог пересечь текущую воду и значит, ей следовало сделать первый шаг. Тем лучше. Она привыкла к действию, и размышления о том, как лучше поступить, лишь подстегивали и без того накопившееся нетерпение.

Она ступила в водуи провалилась по колено; пахнуло тиной и разлагающимися водорослями, из-под ног всплыли бутоны кувшинок. Габриэль подняла голову, вглядываясь в силуэты на берегу.

Один из них отличался высоким ростом, второй был ниже; оба имели человеческий облик, но их истинную природу было невозможно перепутать ни с чем. Она знала, что в идеале должна избавить мир от них обоих, но знала и то, что у нее будет лишь один-единственный шанс, одна возможность ударить.

Кто из них?

У них обоих были светлые глаза.

Но лишь один стал бы, мог бы нанести удар в ответ.

Они были врагамине только ее, но и между собой, и от ее выбора зависело, кто из них получит шанс навязать свою волю прочим.

Враг моего врага

Короткий, тускло блестящий в предгрозовых отсветах солнца кинжал взметнулся в воздух, грозя ударом.

* * *

Яркий луч солнца, проникший сквозь неплотно закрытые черные шторы, превратил бледное серебро стен в расплавленное золото.

 Нет, не хочу,  пробормотала Габриэль, разметав по кровати сжатые в кулаки руки.  Хватит

Реальный мир вторгся в материю сна; она почувствовала, как по ногам скользит шероховатая ткань. Открыв глаза и повернув голову в направлении пола, девушка увидела то, от чего весь сон прошел моментально.

 Мара!  Габриэль резко села в кровати и схватилась обеими руками за одеяло.  Нельзя!

Собака искоса взглянула на нее, продолжая увлеченно стягивать зубами одеяло, и не оставила свою игру.

 Мара-а!

Выпустив добычу, собака с размаху плюхнулась на серебристо-серый ковер и оставила на нем приличную порцию белой шерсти. Зверь вперил в девушку немигающий взгляд, в янтарных глазах светился интерес и легкое любопытство.

Габриэль выдохнула и мысленно сосчитала до десяти. Не помогло. Собака склонила голову и насмешливо вывалила язык. Девушка сосчитала до двадцати.

Бесполезно.

 Мара! Вон!  рявкнула Габриэль и спрыгнула с кровати, всем своим видом показывая, что сейчас кого-то ухватят за шкирку и насильно проводят на выход. В этот раз белое чудовище все же послушалось и убралось в дверь, бросив через плечо обиженный взгляд.

И только сейчас девушка вспомнила, что она ночевала в доме Филиппа МакГрегора.

 И я только что выставила за дверь его волкодава,  пробормотала Габриэль и прерывисто выдохнула, с размаху садясь на кровать. Пора было начинать день и в полной мере изучить последствия того, во что она вляпалась вчера.

Она поежилась, на мгновение вспомнив свой сон, но утро уже вступило в свои права, и ночные тени рассеивались вместе с уходящим кошмаром.

Габриэль встала и рывком раздернула занавески, впуская в комнату солнце. По небу бежали гонимые ветром облака, но они были белыми, пушистыми, больше не грозящими дождем.

Прохладное утро, проливающее на события вчерашнего дня безжалостный яркий свет, освободило место трезвому взгляду на вещии легкому ужасу от своих собственных поступков. Оначто?!

Встретила на мосту незнакомца. Отправилась с ним в паб. Затем к нему домой, затем согласилась лететь с ним вместе в чужую страну

Сейчас, в ярком утреннем свете, Габриэль не могла поверить, что это все произошло с ней.

Что это она сидела в пабе, в островке спокойствия, глазу бури посреди разворачивающегося шторма, имя которому было Филипп МакГрегор. Что это она с непринужденной легкостью, не думая о последствиях, разбила бутылку виски о голову нападающего, защищая человека, с которым познакомилась каких-то пару часов назад.

И который уже был своим на ее внутреннем, совершенно сбившемся радаре.

Безумие.

Мысленно отмотав в ретроспективе вчерашний вечер, Габриэль прижалась лбом к зеркалу над столом и вслух сказала своему отражению:

 Ну не дура, а?

По всему выходило, что да. В жизни не бывает сказок. И не бывает пришедших на мысленный зов ангелов-избавителей.

А ведь Филипп был прав вчера, чертовски прав, когда сказал, что неизвестно, кто может откликнуться на непроизнесенную мольбу.

Действительно, кто?

И чего она просила по-настоящему?

Перемен, отстраненно подумала Габриэль. Я просила перемен.

Габриэль разделяла пальцами длинные пряди, медленно собирая их в хвост, и думала, что же такое случилось с ее разумом, почему она не жалеет о вчерашнеми сделала бы то же самое вновь?

Она рассеянно отметила отсутствие головной боли после ночных возлияний; видимо, МакГрегор держал марку до концаи не опускался до низкопробного пойла. И все жеэтот дом, его поведение, все вокруг он не был нищим, не был хулиганом с задворок Манчестера. Но былкем?

И почему вчера она даже не спросила, на какую конференцию ее тащит этот сероглазый демон спонтанных решений?

Габриэль опустила руку, позволив волосам вновь рассыпаться по плечам; отвернулась от зеркала и открыла дверь в примыкающую к спальне ванную комнату.

Ванная была отделана в греческом стиле: песчаник, геометрические узоры, широкое окно, сквозь которое щедро лилось на плитку утреннее солнце. На полочке возле зеркала стоял обычный набор туалетных принадлежностей, ничем не отличающийся от ассортимента отелей.

Действительно, гостевая комната наверное, я самый странный гостьили гостья?  его дома. Самая сумасшедшая, самая непоследовательная.

Габриэль повернула кран холодной воды и встала под душ, стиснув зубы. Ледяная вода с успехом разогнала остатки сна и отголоски магии вчерашнего вечера, и девушка протянула руку ко второму крану, регулируя температуру. Вода прохладным потоком стекала по спине, и Габриэль взглянула через плечо, привычно пытаясь разглядеть под лопаткой татуировкупятиконечную звезду в круге. Прошлая жизнь, которую никак не удавалось оставить позади

Утро, ясное и прохладное, должно было поставить все на свои места. У утра была своя власть, власть, которой боялись призраки.

Она вернулась в комнату и зажмурилась на мгновение, греясь в лучах солнца, как истосковавшийся по теплу зверек, а когда открыла глаза и взглянула за окно, то увидела Филиппа. МакГрегор стоял у въездных ворот, одетый лишь в шорты и футболку, и разговаривал с затянутым в кожу и металл парнем, даже не удосужившимся слезть со своего мотоцикла ради беседы. Габриэль смотрела, как они одновременно рассмеялись какой-то общей шутке и МакГрегор с ухмылкой ткнул собеседника кулаком в плечо.

Она не слышала слов, но видела, как Филипп уронил в подставленную перчатку мотоциклиста что-то, напоминающее связку ключей, и махнул рукой, прощаясь. Обернувшись, он мельком взглянул на ее окно, но Габриэль не отступила за занавеску, как стоило бы сделать невольному наблюдателю. Вместо этого она соляным столбом застыла на месте, вцепившись побелевшими пальцами в подоконник