Куда? Ей все-таки удалось его удивить. МакГрегор слегка помедлил, уже протянув руку к двери.
Филипп. Габриэль остановилась и скрестила руки на груди. У меня нет вещей, и, раз я здесь на три дня, мне нужно пройтись по магазинам. Увидимся завтра, на конференции.
Увидимся завтра, отозвался Филипп. Его волосы трепал ветер, и светлые пряди лезли в глаза, скрывая их выражение; момент удивления прошел, и сейчас на его лице нельзя было прочитать ничего.
Отчего-то Габриэль почувствовала себя так, словно совершает предательство. Она повернулась и пошла на выход, с каждой секундой все ускоряя шаг.
* * *
Филипп проводил ее взглядоми отвернулся лишь тогда, когда Габриэль скрылась за воротами.
Ощущение чужого взгляда, присутствия за плечом, неотвязно маячившего где-то на периферии всю ту долгую лондонскую ночь, пропало, и Филиппа больше не тянуло озираться и искать, откуда может прийти опасность. Берлин был чист от непонятной чертовщиныи, пожалуй, не отпускать от себя Габриэль было попросту глупо.
Что ж. У нее были свои секреты. Своя жизнь, никаким боком не касающаяся его.
И он был последним человеком, кому следовало лезть в чужие тайны. Пусть предлог, выбранный для побега, и ощущался неприятной ложью.
МакГрегор приложил пропуск к панели и потянул на себя стеклянную дверь. Та подалась бесшумно и плавно, пропуская его внутрь здания. Филипп поднял глаза на стойку, за которой сидела невозмутимая светловолосая секретарша, но его взгляд не задержался на лице девушки, скользнув вышетуда, где на стене были подсвеченные изнутри логотипы.
Бело-зеленый, больше похожий на герб футбольного клуба, знак австрийской компании. Эмблема его собственной организации, земной шар и круг прицела. Строгие буквы немецких фирм. И, наконец, витиеватый вензель, заключенный в круг; старинный герб известной во всем мире бельгийской фабрики.
Филипп так долго и пристально смотрел на последний символ, подсвеченный холодноватым синим цветом, что секретарша обеспокоенно двинулась, переменив положение.
Я могу чем-то помочь?
Двери лифта сбоку от него открылись бесшумно, и Филипп не ответил девушке, потому что почувствовал спиной чужой взгляд.
МакГрегор, язвительный, откровенно недобрый голос шагнувшего из лифта человека был нежеланным осложнением.
Ферле, холодно отозвался Филипп, разворачиваясь к старому знакомому всем корпусом. Взгляды скрестились, как дуэльные рапиры старых времен.
Ему было чуть за тридцать, этому худощавому мужчине с художественно взъерошенными светло-русыми волосами; подвижное лицо с тонкими чертами странно оживляли прозрачные зеленовато-голубые глаза, в которых за какую-то секунду мог смениться добрый десяток эмоций.
Сейчас во взоре Даниэля Ферле светилась откровенная насмешка; ее без труда можно было проследить и в тоне его голоса, окрашенного мягким чужим акцентом.
Валлонец, из французской части Бельгии. Представитель той самой компании, чей экзотический вензель столь упорно рассматривал Филипп над стойкой.
Больше, чем представитель. Наследник.
Старый неприятель, неведомо зачем желающий стать союзником; беспринципный, чересчур умный, завораживающе алогичный человек, чьему блестящему интеллекту и деловой хватке была обязана своим текущим успехом бельгийская корпорация.
Чем обязаны, МакГрегор? Даниэль медленно обошел Филиппа по кругу; свет висящих на длинных шнурах трапециевидных ламп лился сверху, высвечивая мельчайшие детали его лица и одежды. Ты все-таки передумал и согласился провести нам повторные тесты? Я нахожу странным, что лучший специалист C.I.P. отказывает «Флемалю» в столь простойи отнюдь не бесплатнойлюбезности.
До блеска вычищенные ботинки; со вкусом скроенный темно-серый костюм, наводящий на мысли об ателье с историей. Тонкие, четкие черты лица, почти хищные в искусственном свете холла. Серебристый шарф небрежно висел на шее, одним концом почти касаясь пола, невзирая на то, что Даниэль был лишь немногим ниже Филиппа.
МакГрегор мстительно порадовался, что все-таки удосужился прийти в костюме, потому что иначе совершенство Ферле действовало бы на нервы вдвойне. Порадовалсяи тут же захотел обратного, захотел отличаться от человека перед собой всем, чем только возможно.
Иррациональная, непонятная антипатия. Взаимная, если судить по ихк счастью, чертовски редкимвстречам.
Нет, я не передумал. И не припомню, чтобы ты был хозяином конференции. Филипп сохранял на лице отстраненное спокойствие, но знал, что не продержится долго; не под взглядом старого недруга, прекрасно знающего, на какие кнопки следует нажимать, чтобы вызвать эмоциональную, яростную реакцию жертвы.
Даниэль издал негромкий смешок и неторопливо пошел к двери. Он двигался плавно, как танцор, и в этой изящной, подчеркнутой текучести тоже было какое-то смутное оскорбление. Филипп отвел глаза.
Нет, МакГрегор. Поканет. Но ты задумайся о моем старом предложении пока можешь. Пока оно в силе, слова были отравлены ядом, тонким и сложным по составу, как все, что касалось Даниэля. Пока кто-то вообще что-то тебе предлагает.
Нет, ответ прозвучал сквозь зубы, и Ферле еле слышно рассмеялся, выходя в дверь. Взамен него в здание просочились сразу трое новых посетителей, всемужчины чуть младше Филиппа, одетые в безукоризненные костюмы, контрастирующие с общей живостью поведения. Галдящая ватага наполнила холл шумом и жизнью, вызвав неодобрительный взгляд секретарши.
О, МакГрегор! опознал его один из развеселой троицы, и разномастный галдеж сменился приветствиями. Филипп с ухмылкой кивнул в ответони работали под его началом в лаборатории.
А где байк? влез в разговор второй. В его глазах светилось предвкушение, истоки которого Филипп очень хорошо понимал.
И не надейся, шутливо бросил МакГрегор. Оставил дома. Еще не хватало, чтобы я служил вам примером, как красиво свернуть шею!
Компания хором застонала, но Филипп ухмыльнулся вновь и нажал кнопку лифта; нежданный привет из Лондона все-таки поднял ему настроение
Габриэль
Утро Берлинахмурое, раннее. Холодно на улице, и выходить не хочется вообщено надо, я же теперь спутница какой-то важной шишки, неведомо как связанной с оружейной индустрией, о да.
Дух противоречия силен, и я по-прежнему напяливаю на себя все те же джинсы и кожаную куртку, пусть и поверх новой ярко-синей рубашки. Бабочка-морфо, голубой металлик, видимый издалека.
Пусть.
Семинар проходит в квадратном офисном здании, в большом зале, где все из стекла, дерева и металла. Профессионально, стильно, не очень уютноно участников это не смущает, кругом стоят картонные стаканчики с крышками (кофе) и шуршат бумажные пакеты (булочки и пончики из ближайшей кофейной); Германия великолепна.
Незаметно зеваю. За окном залавьется осенний виноград, лохматые кустики какой-то осоки, Carex sp., вид неопределенно-мутный, всегда ненавидела систематику злаков. Сад при офисе. Мимо осок быстро шагает полноватый деловитый мужчина в пиджаке нараспашкусейчас начнется доклад. Поспать бы.
Первый день мозгового штурма, голова болит и не проходитнемецкий, вновь немецкий, сложные термины и незнакомые слова, надо как-то выяснить до конца расписание конференции и как следует разобраться в темах докладов. Ненавижу чувствовать себя новичком. Некомпетентным, ничего толком не понимающим новичком.
За окномвсе та же осень, золото и увядающая зелень.
Красиво, но грустно.
Передо мной плюхается на стол стакан, источающий дивный аромат кофе; на стул рядом падает Филипп, еле заметно улыбаясь и распространяя запах дорогого парфюма. «Что-то там rouge», безошибочно узнаваемые мускус и амбра, от которых у меня невольно подкашиваются коленки. Перевожу дыхание, молюсь всем богам, чтобы он не заметил моей реакции, и благодарю этих же богов за то, что сижу, иначе б упала, сраженная наповал дивным ароматом.
Черт тебя возьми, Фил, не сбивай меня с рабочего настроя.
Подумав, озвучиваю эту фразу, но с совсем другими эмоциями и подчеркнуто глядя на кофе с булочкой, чтобы не было ошибки в интерпретации.
Не сбивай меня с рабочего настроя.
Какой рабочий настрой без кофе и еды, отмахивается мое искушение, снимая плащ.
Кажется, я поперхнулась кофе. Или булкой. Или всем сразу.
Под плащом у него футболка. Черная. С волком. Драные джинсы и потрепанные ботинки. Зачем, спрашивается, вообще нужен был этот плащ? И зачем, спрашивается, я вчера переживала за свой внешний вид?
Два идиота-рокера, разливающие кофе и хрустящие булками с сыром на конференции, невероятно важной для всей оружейной индустрии.
Замечательно.
Я уже люблю эти конференции. Наш докладчик сегодняУдо Вайлахер, двухметровый массивный профессор технического университета, человек, способный объяснить чудеса баллистики так, что их поймет и ребенок. И я. Чудо.
В подкрепление своих выкладок профессор воодушевленно тыкает лазерной указкой на проектор. Он присоединен к ноутбуку, идет презентация. На белом экране во всю стенукадр из компьютерной игры, разукрашенный комментариями и мультяшными рожицами. Аудиторию накрывает волна веселья.
Вайлахер смеется мягким глубоким смехом, объясняет свою идею на примере детских рисунков. Сравнивает: кадр из игры, на экране кровь и тела. Есть углы, есть ракурсы, есть физические и механические поправки, которые, что удивительно, учитывает играпопулярная среди молодежи и взрослых «стрелялка».
Следующий кадр«Звездные войны. Эпизод VI».
Нет, мы не будем изучать творчество Лукаса, но можем очертить рамки того, к чему будет двигаться оружие будущего. Strange are the ways of the Force, лукаво усмехается в бороду Вайлахер, на безукоризненном английском цитируя фразу из «Звездных войн». Этот фильмпример ушедшей далеко вперед научной идеи. Вместо когерентного луча, характерного для лазерных зарядов, бластер выстреливает сильно сжатый сгусток энергии, источником которого служит высокоэнергетичный газ. К сожалениюили счастью, наши технологии еще не настолько развиты, чтобы уйти от обычных боеприпасов к оружию, использующему совершенно иной тип зарядов.
Очередной пример на экраненеудачный боевик; сцены стрельбы, недостоверные и невероятные.
Как мы видим на этих примерах, большинство представляет себе технические характеристики огнестрельного оружия лишь по образу на экране, не стремясь глубже вникнуть в достоверность происходящего. Есть выбивающиеся из общего ряда, выгодно отличающиеся от доступных широким массам продукты, но даже они не полностью учитывают все особенности новейших разработок. Понимание физики и механики процессаэто то, к чему надо стремиться.
Мы послушно стремимся и выгодно отличаемся, и так до самого вечера, когда уставшие от постоянного процесса мышления мозги отпускают на вольные пастбищато бишь погулять в город.
Где-то там, в городе, меня ждут обещанные Филиппом черно-белые кеды, и, судя по насмешливому блеску в его глазах, он об этом не забыл. Он остается поговорить с Вайлахером, а я ухожу, предварительно условившись о месте встречи, чтобы вволю побродить по ночному городу.
* * *
Берлин.
Потрясающий, величественный, в свое время надоевший до зубовного скрежета, суровый Берлин.
Этот город великодушно отпустил меня в свое время, как отпускают прочь широким жестом неверную любовницу, которая так и не смогла оценить всей его надежности и величия.
Еще одно место, где я почти дома: понятные указатели, прямые улицы, выпечка с сыром, хороший кофе Почти. В этом почтицелая Вселенная, полная черной беззвездной пустоты. Вселенная возведенного в абсолют Порядка, в котором я задыхаюсь, которой я чужая.
Мне искренне, серьезно нравится Германия. Но мое сердце, вопреки всему, что было, навеки отдано моей маленькой, сказочной Бельгиис ее любовью к природе, огромным трудом и потрясающим, совсем не немецким умением видеть во всем радость жизни, недоступную суровому тевтонскому духу.
Нельзя любить двоих одновременнои Берлин всегда останется вторым номером, нелюбимым, но упорным ухажером.
Пусть.
И я не сразу понимаю, что сегодня мне скучно на улицах этого города.
Впрочем, скука моя продолжается очень недолго, потому что в условленном месте на площади я встречаю Филиппа. Он награждает меня своей еле заметной фирменной усмешкой, он одет, словно бомж или рокер, он ухмыляется и настойчиво тащит меня куда-то по улице, вдоль тихо роняющих листья осенних деревьев.
Мы выбираем проклятые кеды, ругаясь в процессе, как будто знакомы сотню лет, и я беззаботно и с облегчением закидываю свои туфли в купленный тут же рюкзак, готовясь окунуться в берлинскую ночь.
В воздухе отчетливо пахнет прелой сыростью осени, тяжелые тучи грозят дождем, но на душе у меня весна.
Я торможу Филиппа у памятника Фридриху и произношу перед монументом пафосную и почтительную речь. Филипп хохочет, не в силах понять моей внезапной любви к скульптуре, за что и получает шутливо в бок локтем. Мы смеемся, мы счастливы.
Я не думала, что такое вообще возможнодля меня; чувствовать себя в безопасности рядом с кем-то, тонуть в этой странной атмосфере понимания без слов неужели так действительно бывает?
Ткнувшись носом в закрытую дверь облюбованной кафешки, вынужденно тормозим у большой светящейся буквы. Станция заправки едой, куда деваться.
«Внимание, изменение режима питания!» на манер навигации тревожно сигналит организм.
Эй, где наша не пропадала и вот уже над головой недобро горит желтая буква. Желтая опасность, ага, а как же.
Пахнущий всеми видами бытовой химии чизбургер рушится в желудок. Тот потрясенно молчит, не в силах поверить, что над ним совершили такое надругательство.
А колы не хочешь? мстительно думаю я. В ответ слышно лишь недоброе молчание обиженного организма.
Шараханья по столице заканчиваются на Жандарменмаркт, когда перед нами внезапно вырастает огромный собор, над которым клубятся темно-синие грозовые тучи. Филипп почему-то замирает, запрокинув голову и пристально смотря на высокие шпили, ивынужденнозамираю рядом и я.
Немецкий собор, самое величественное сооружение Берлина Тучи недобро наплывают из-за его куполов, как бы намекая, что неплохо бы увероватьиначе молнией в зад, еретики поганые.
Морально готова. Ради такой красотыуверую. В Аллаха, Азазеля, Фрейда и Люцифера одновременно.
В призрачном ночном свете здание выглядит оплотом всех призраков и духов Германии
Я невольно обхватываю руками плечи, пытаясь прогнать воспоминания о том, что видела, и вижу, как с затаенным удивлением рассматривает меня Филипп. Но нет, в этом городе нет того негласного надзораи легко притвориться, что лондонский кошмар мне попросту почудился.
Трава еще зеленая, и я бы с удовольствием на нее плюхнулась, подстелив куртку, но Филипп явно отдает предпочтение скамейке, и мне не хочется спорить. О брусчатку ударяются первые тяжелые капли дождя, и я с удовольствием запрокидываю голову.
Мой взгляд скользит по надписям над входом, ежусь, перевожу вслух, нещадно перевирая смысл:
Я буду с вами до самого конца мира
Ночь для призраков, ночь для кошмаров, ночь создана для чего-то еще. Капли дождя по брусчатой мостовой, гулкий бой часов на башне Собора кто тутпризрак? Кто кого боится в туманной взвеси дождевых капель?
Мокрая деревянная скамейка, раскидистое дерево, рассеянный свет на гранитных стенах Страшно? Отчего-то ни капли.
Величественная громада собора нависает над нами, он суров и монументален, и остается лишь пожалеть, что я не знаю его истории.
Я всегда хотела знать все. Будь я Фаустом кстати, о Фаусте, Мефистофеле и знании.
Фил.
Да?
Набираю воздуха в грудь и на одном дыхании выпаливаю вопрос, мучающий меня с момента нашей встречи.
Почему ты со мной возишься?
Фил, если сейчас ты скажешь, что просто меня пожалел, я развернусь и уйду навсегда.
Он даже не задумывается перед ответом.
Потому что я так хочу.
Говоря это, он не смотрит на меня. И хорошо, потому что несколько секунд подряд я не могу справиться со своим лицом, на котором, как всегда, огромным шрифтом написаны все испытываемые мною эмоции.
Филипп поворачивает голову и слегка улыбается. В его серых беспощадных глазахзатаенное, неподдельное тепло, согревающее мне душу.
Я думаю, догадываюсь, почти знаю наверняка, что таким своеобразным способом он отдает какой-то долг своему прошлому быть может, кто-то тоже пришел на его зов в полной дождя и тоски ночи?