Октавиус задал мне один осторожный вопрос о родителях, который я отшвырнул с такой категоричностью, что больше он не пытался. Мы сосредоточились на Эллеке и Стефанеке и проговорили где-то полтора часа. Стоило мне на секунду замолкнуть, и я слышал пульсацию крови в ушах. Если бы Октавиус захотел трахнуть меня, с этим у меня не было бы проблем, тем более что с каждым днем он казался мне все привлекательнее. Однако это вербальное обнажение было слишком интимным процессом, чтобы я мог сохранять спокойствие.
Октавиус обратил мое внимание на то, что воспоминания об Эллеке не причиняли мне дискомфорт в тот недолгий период, когда у меня со Стефанеком было все хорошо (не могу поверить, что когда-то было). Может ли быть так, что призрак Эллеке, преследующий меня, был следствием моей неспособности терпеть одиночество? Мне требовалось хотя бы мысленно держать кого-то рядом с собой, ощущать связь с кем-то. Испытывать привязанность к кому-то, кто был безопаснее людей реальных и близких.
Я возразил, что не чувствовал одиночества. Скорее наоборотвсе задрали. Мне не нужно никого любить, мне достаточно моего самообожания. Я самолюбивая скотина, все подтвердят. Он спросил: а что я чувствовал? Ничего. Его любимый вопрос: а что на самом деле? Я не знал, что ответить. Мой самоанализ редко продвигался дальше фразы «чёт мне хреново». Октавиус явно вознамерился разбить мои ледяные доспехи, напружинился, как тигр перед прыжком. С перепугу мне даже показалось, что его глаза загорелись зеленым светом.
Я ушел (позорно сбежал) от него, пребывая в полнейшем смятении.
Вскоре приехала Лисица. Она ворвалась в мою палату как шаровая молния.
Паршивенько выглядишь, братец. Круги под глазамичасть твоего нового стиля?
Уже давно.
Ты похож на енота. Только тощий, страшный и без хвоста.
Огромное тебе спасибо за искренность.
Громадное тебе пожалуйста. Обращайся.
Здорово, когда есть человек, способный спустить твою зарвавшуюся самооценку с небес на землю.
Твоя самооценка уже давно прорыла себе нору к центру земли, так что в подобных услугах не нуждается, Лисица стянула свой легкий светло-зеленый плащ и бросила его на мою кровать. Под плащом на ней были черный жакет и юбка-карандаш, в которых ее длинное тело казалось еще стройнее. Я залюбовался.
Как тебе удалось вырваться ко мне?
Ровенна под боком. Два часа на машине до границы. Знаешь?
Понятия не имел.
Кроме того, я убила своего начальника.
Правда?
Ну, не совсем. У него еще есть шанс выкарабкаться. А вот ты, чудовищеона пристально посмотрела мне в глаза. Ты едва не уморил моего отца. Тебе хотя бы стыдно? ее голос звучал строго, но во взгляде сквозило сочувствие.
Мне легче перечислить, за что мне не стыдно
За футболку «Это понедельник. Гребите на работу, неудачники»?
За нее тоже стыдно.
Лисица вдруг сделала то, к чему обычно была не склоннаобняла меня. Так крепко, что у меня кости хрустнули. Эта девушка была сильнее меня даже в мои лучшие дни.
Какой же ты стал хрупкий Нам придется держать тебя обернутым бархатом.
С учетом моих психологических особенностеймокрым бархатом.
Что ты. Обертыванием в мокрые простыни уже давно не лечат. Электрошоквот верное средство.
Я вздохнул:
Они издеваются надо мной по-другому. Они заставляют меня есть.
Кто-то должен был заставить, она присела на мою кровать. Жесткая. Как тебе вообще здесь живется?
Блуждаю среди длинных диалогов. На самом деле намного лучше, чем в предшествующий месяц.
Мне очень жаль, что твой друг умер.
Я сглотнул ком.
Мне тоже.
Я сел с ней рядом, и мы поговорили про одно, другое. Вряд ли ей было так уж радостно видеть меня, учитывая мое состояние (хорошо, что она не приехала неделей-двумя раньше), но она не позволяла себе топить меня в жалости, напротив, старалась подбодрить. Да и не в манере Лисицы раскисать.
Я смотрел на Лисицу и видел копию Дьобулусатолько в женском теле и на полголовы выше. Те же огненные волосы и искрящаяся улыбка, те же уверенность и стремительность, бесстрашие и настойчивость, сокрушающие любые невзгоды и преграды. После пациентов клиники, похожих на бледные тени, Лисица казалась яркой, как солнце. Я не мог представить себе ситуацию достаточно разрушительную, чтобы Лисица оказалась на моем месте. Интересно, попади я в руки Дьобулуса с самого начала, обладал бы я тем же огромным запасом прочности?
Дьобулус воспитывал ее с полутора лет. Уже повзрослев и переехав в Ровенну, Лисица начала общаться с матерью, но даже мне было очевидно, что их отношения поверхностны. Лисица была полностью папиной дочкой. Все же я по-прежнему сомневался, что она биологическая дочь Дьобулуса. Особенно после того, как он назвал мать Лисицы «носительницей беспредельного нахальства либо же беспросветной глупости». Наверное, все-таки второго, но она сумела обеспечить себе безбедное существование до конца дней своихлучшее, что могло произойти с неудавшейся моделькой. Отцовская любовь Дьобулуса к Лисице не доказывала их родства. Ему просто хотелось быть родителем, опекать кого-тостранное желание для человека его рода деятельности. В маленькой Лисице, которую я видел на фотографиях, не проступало ни единой черты Дьобулуса. Четыре года назад, когда я только познакомился с ней, она была не слишком на него похожа. Но с каждым годом она впитывала Дьобулуса в себя, совершая превращение. Мне хотелось повторить ее трюк.
Я видела голую женщину в коридоре, припомнила Лисица.
Это Роза, эксбиционистка гребаная. Опять за ней не уследили. Я предлагал пришить к ней одежду, чтобы она не могла ее снять, но меня не послушали.
Так я и знала, что твоя приятельница.
Она не моя приятельница. Я не могу всех убогих собирать себе в приятели.
Ладно, я чувствую, что Медведь вышел из комы. Мне пора возвращаться. Но я обещаю выцарапать минимум две недели отпуска, когда ты вернешься домой.
Лисица я не знаю, смогу ли я вернуться. Я не уверен, что Дьобулус простит меня. Я вел себя как урод.
Разумеется, он простит тебя. Он тебя любит.
За что, непонятно.
Лисица ухмыльнулась.
Настоящая любовь бескорыстна и великодушна.
Думаю, она пыталась сохранить эти мысли при себе или хотя бы высказать их в другое время, но у самой двери выпалила:
Я могла бы засадить его надолго.
Кого «его»? осведомился я елейным голоском, хотя внутри в одну секунду расползся холод.
Ты понимаешь. Я кое-что узнала.
Круто, небрежно произнес я, чувствуя, как краснеют щеки.
Дьобулус рассказал ей? Или она сама докопалась до правды? Каким образом? Сейчас это не имело значения.
Лисица обнажила свой гнев, вся пылала.
Этот человек гуляет на свободе, в то время как ты заперт в четырех стенах!
Слушай, я заперт здесь потому, что я наркоман. И мое несчастное детство здесь ни при чем.
Плачевное состояние твоей психики здесь тоже ни при чем? взвизгнула Лисица. Похоже, события моей жизни расстраивали ее намного больше, чем она показывала. Этот человек омерзителен. Как он мог так поступить с ребенком? Если бы я была твоей матерью, я бы мозги ему вышибла! Да даже если бы не была твоей матерью!
Лисица, двенадцать лет прошло
Ему и через сотню лет не будет прощения! И я буду рада до смерти, если упеку его за решеткуза то, что он сделал, за то, чего он не сделал, за все! Поверь мне, я на это способна!
Не сомневаюсь.
Я вернулся к состоянию хаоса, в котором пребывал после смерти Стефанека.
Только скажи «да», прошептала Лисица, положив ладони мне на плечи. Скажи «да».
Ее взгляд был таким ласковым
Я почти забыл этого человека, но ненавидел его все так же. Он был мое чудовище в шкафу, спрут под кроватью. Я все время боялся случайно столкнуться с ним, а когда это случалось, я сбегал, не сказав ни слова. В желтых газетах он мог прочесть о моей жизни, и пусть большая часть этих россказней не соответствовала действительности, осведомленность папаши, пусть даже мнимая, пугала меня. Журналисты не интересовались моим происхождением, как будто уверились, что такой, как я, не мог быть рожден в семье, а не иначе как возник из липкой массы, покрывающей пол в туалете при клубе для гомосексуалистов. Но одна мысль, что в любой момент отец может рассекретить меня, была способна довести меня до истерики. Почему я не стеснялся быть грязной шлюхой, но умирал от страха, что кто-то узнает, что я грязная шлюха во втором поколении? Странно. Впрочем, мой отец был заинтересован держать язык за зубами, учитывая, что в той давней истории он выступил как сутенер.
Я не хочу ворошить эту дрянь. Мне противно вспоминать.
Вот из-за таких молчунов и молчуний сексуальные преступления и остаются безнаказанными, напомнила Лисица.
Ну и что? Если они узнают мои знакомые журналисты Я просто убью себя. Даже не пытайся, Лисица.
Я припаяю ему что-нибудь другое. Наша задача: чтобы он сел. Пожалуйста, согласись, Науэль.
Это противозаконно.
Закон и справедливостьразные вещи.
Как ты можешь говорить так, ты же адвокат!
Я говорю так именно потому, что я адвокат. Я знаю систему, милый.
Это было соблазнительно простоответить «да» и позволить ей сделать всю грязную работу. Стало бы мне легче, если бы я избавился от него? Наверное. Наверняка. Но согласие застревало у меня в горле. Лисица все поняла.
Ладно, сказала она. Ясно.
Если он умрет, я буду способен только на злорадство. Если он провалится в большую яму, я пройду мимо и даже никому не расскажу, что он в затруднительной ситуации и нуждается в помощи. Но я не стану причинять ему вред, потому что ну, короче, потому.
Почему?
Потому что он мой отец, безнадежно признался я, поражаясь сам себе. И ты не вешай грех на себя. Тяжело будет таскать, поверь мне.
Минуту мы молча смотрели друг на друга. Лисица была на высоких каблуках, и наши глаза оказались как раз вровень.
Наверное, ты прав, задумчиво протянула она. Эта мразь не заслуживает, чтобы мы пачкали о нее руки. И все же если бы не то зло, которое он причинил тебе, ты был бы совсем другим. Я уверена, ты бы не совершил и десятой части своих проступков.
Я улыбнулся не без горечи.
Я такой, какой есть, и сделал, что сделал. Это реальность, это факт.
Я говорила с папой о тебе Я готова была поехать и вытащить тебя за шиворот из того болота, в которое ты загнал себя в своем паническом бегстве. Но он запретил мне, губы Лисицы скривились. Сказал, что тебе нужен урок, пусть и суровый. Что ты должен научиться ценить людей, которые тебя любят, а не принимать их как должное. Я не знаю но, наверное, он знает лучше? Я не могла не подчиниться.
Он всегда все знает лучше. Его нужно слушаться, я это усвоил.
Он взбесится, если узнает, что я предложила засадить твоего папашу.
Я не расскажу.
Ох, он все равно узнает. Опять начнется лекция: мои дети не должны лезть в криминал, мои дети не должны нарушать закон. Бу-бу-бу. Жди его. Он тебя скоро навестит.
Она ушла и оставила комнату пронизанной электрическими разрядами. Даже если в ходе нашего разговора я принял правильное решение, это не принесло мне удовлетворения.
Не успел я распрощаться с Лисицей, как ко мне ввалилась Роза. Я был так напряжен в звенящем одиночестве, что почти обрадовался ей. Она была совершенно голая, и я уныло отметил, что разврат везде меня настигнет. Ее тело выглядело посвежее, чем ее лицо, кожа которого была изнурена косметикой и даже под слоем пудры напоминала смятую салфетку. Я флегматично отметил, что грудь у нее слегка обвисшая и с просвечивающими сосудами, но в целом ничего.
Ты же говорил, что тебе не нравятся женщины, обиженно протянула Роза.
Я говорил, что предпочитаю мужчин, возразил я. И это была моя сестра, назвать Лисицу «сестрой» было очень приятно.
А у меня есть дочь, сообщила Роза, хотя ее никто не спрашивал. Ей восемь.
А моей сестре двадцать три, ответил я, копируя интонацию Розы.
Роза привалилась к стене. Ее соски вздернулись.
Только я ее никогда не видела. Так и сказала акушерке: «Уберите его или ее, и чтобы я никогда это не видела». Но потом ее забрали мои родители, она нахмурилась. Мрачное выражение даже придало ее лицу некоторую осмысленность, но обрамление из завитых ярко-желтых волос все портило.
Справившись с воспоминаниями о беспутном прошлом, Роза обратилась к не менее беспутному настоящему и сказала:
Разденься.
Я думаю, можно обойтись и без этого.
Ну, разденься же, закапризничала она.
Как же меня бесили ее кривляния с попытками изобразить из себя маленькую девочку.
Роза, я всю жизнь проходил с голой жопой. На этот раз я хочу сохранить трусы на себехотя бы ради разнообразия. И вообще у меня перерыв, у меня отпуск.
Ты не хочешь раздеться для меня, потому что я недостаточно красива?
Да будь ты хоть в десять раз
Ты хочешь сказать, что даже если я стану в десять раз красивее, чем сейчас, я все равно не буду достаточной красивой?
Ее голубые глаза заволокло слезами. Она скорбно скрестила руки на груди.
Если я тебе не нравлюсь, хотя бы попытайся быть со мной вежливым.
Вот так всегда извращает каждую фразу И бесполезно ей объяснять, что я изо всех сил стараюсь быть таким вежливым, милым и деликатным, каким только возможно с потаскушкой среднего возраста.
Клок темных волос на ее лобке выглядел довольно-таки жалко, и я с тоской отвел взгляд. Стефанек был правнагота создает впечатление уязвимости. Особенно когда оголяется женщина, которая крайне уязвима в принципе.
Роза, тебе разве не сказали одеться?
Меня заставили, но я снова разделась.
Будешь бродить голой, добредешь до психушки.
А сейчас мы где? саркастично осведомилась Роза.
Я поджал губы.
В наркологической клинике.
Октавиуспсихиатр.
Он психотерапевт.
И психиатр.
И психотерапевт, возразил я. Роза, прелестья положил ладони ей на плечи, и, мгновенно возбудившись, она уставилась на меня кошачьим взглядом. Я отдернул руки. Милая, дорогая, пожалуйста, иди и надень на себя что-нибудь.
Слушай, а твои родители не возражают, что ты предпочитаешь парней?
Мои родители тоже предпочитают парней.
Как тогда твой отец начал встречаться с твоей матерью?
В то время, когда они начали встречаться, моя мать была парнем.
Мне нравилось выражение лица, которое она делала, услышав какую-нибудь чушьнедоумевающее, изумленное, как будто она действительно принимала все за чистую монету.
Одеться, Роза, одеться, я вытолкал ее за дверь, стараясь прикасаться к ней лишь самыми кончиками пальцев.
Едва я выставил ее вон, как голова Розы просунулась обратно.
А у вас в семье все такие красивые?
Все, не считая матери, которая раньше была парнем.
Я закрыл дверь, но та немедленно распахнулась снова.
Какие же вы все идиоты! проорала Роза. Всегда одно и то же: «Это моя сестра!» Все мужики из многодетных семей, но ни одного брата, мать вашу! Да вы с ней даже не похожи!
Без комментариев, прошипел я, захлопывая дверь.
Роза наконец-то свалила, а я задумался, почему недостатки, которые я прощаю мужчинам, начинают угнетать и злить меня в женщинах. Я так часто думаю о том, что Розадура, но при этом год прожил со Стефанеком, который иногда вел себя как потомственный идиот.
Впрочем, Роза была для меня самой подходящей компанией в тот период. Она не привлекала меня физически, не затрагивала никаких болячек в моей душе и не была настолько интересной личностью, чтобы мои мысли возвращались к ней часто. Если забыть о ее навязчивости, то она вообще золото.
Я боялся наступления дня встречи с Дьобулусом, и время не было моим утешителем. После того, как Лисица сообщила мне о его скором приезде, дни, ранее мучительно пережидаемые, начали сменять друг друга со стремительностью картинок в калейдоскопе.
Время мчалось, а Октавиус по-прежнему растягивал слова. Вращал ручку в пальцах. Красно-синююэти цвета напоминали мне о Стефанеке. Впрочем, я и не забывал о нем. Продолжал спорить с собой ночамиобвинял себя, оправдывал себя и все равно себя презирал.
Иногда я ничего не чувствую, объяснял я Октавиусу. В ситуациях, когда другой вопил бы от страха или боли, я бесчувственен, как доска. А иногда вдруг взрываюсь и не понимаю, почемуведь я был так непрошибаемо спокоен, холоден, как металл.
Октавиус погрузился в свои мысли. Мне нравилось смотреть на него. Невыразительные черты его лица заставляли вглядываться снова и снова, пытаясь отыскать то, что Октавиус прячет за своей нарочитой непримечательностью. Сколько ему лет? Нравятся ему мужчины или женщины? Есть ли у него семья? Он интересовал и притягивал меня, но не позволял узнать его лучше и тем более дотронуться до него. Он держал дистанцию. Он понимал: желание получить его испытываю я и все остальные, и мы разорвем его в клочья, пытаясь поделить меж собой, если только он позволит нам приблизиться.