Для тебя очень удобно видеть его именно таким. Ведь тогда у тебя всегда будет повод убежатьвместо того, чтобы остаться и позволить себе быть счастливым. Только не это, нет-нет-нет, для этого я слишком плох, я саркастично фыркнула. Но твоя мать не любила твоего отца. Она была женщиной с серьезными психологическими проблемами и склонностью к зависимым отношениямвот что притянуло ее к нему. Я не хочу повторять истрепанные банальности, но я действительно верю, что любовь делает людей лучше. Она не связана с деградацией. Или унижением. Твои родители паразитировали друг на друге. Для твоего отца сошла бы любая, что позволит бить себя ногами. Для твоей матери сошел бы любой, чьи ботинки будут достаточно тяжелыми. В этом твоя проблема. Ты не сделал правильных выводовни наблюдая за собственной семьей, ни после всей той истории с извращенцами. Они были плохие люди, и их порочность не имела отношения к тебе или тем, кого ты встретил впоследствии. Ты же начал смотреть на себя и окружающих сквозь грязную линзу. Ты ожесточился, наделал ошибок, отравил свою жизнь сожалением и еще больше себя возненавидел. Но сожаление бессмысленно, если ты не меняешь свое поведение. Страдание не является искуплением греха само по себе. Никому нет дела, если ты каешься и втыкаешь в себя ножи, сидя в своей тесной грязной кухне. Тебе не нравится, каким человеком ты был? Изменись. Ты обижал людей, которые тебе дороги? Так впредь будь с ними добрее. Тебе стыдно за свое преступление? Никогда не повторяй подобного. Сделай что-то хорошее. Приложи максимум сил, душевных и физических, компенсируя зло, и никогда не возвращайся к нему. Это и есть настоящее искупление. А после этогопросто прости себя.
Он не хотел понимать меня, прятал от меня взгляд. Мои слова витали возле его ушных раковин, но он не позволял им проникнуть внутрь. Я ждала его реплики долго.
Не бросай меня, с трудом выговорил Науэль.
Я должна порвать с тобой сейчас, не дожидаясь, когда ты решишься сделать это сам. Я хочу заставить тебя прочувствовать потерю, задуматься, что для тебя важнеея или твои неврозы, идти со мной или слоняться в одиночестве по твоему кругу самообвинений. Это будет мой урок тебе.
Точно озлобленная уличная собака, он оскалил зубы:
Как легко ты избавляешься от меня. Так был ли я вообще тебе нужен? Ты польстилась на мою внешность и отбросила меня прочь, когда обнаружила, что я не столь прекрасен, как моя фотография.
Я люблю тебя. Ты понимаешь, что говоришь неправду.
Он зажмурился, но между сморщенных век медленно протиснулись слезы.
Не бросай меня. Пожалуйста.
Я закрыла глаза. Было так легко сдаться, повернуть назад сделать вид, что не замечаешь, что поступаешь неправильно. Наверное, я никогда не смогу забыть это потерянное, жалобное выражение, увиденное на его лице. Как будто я бросаю ребенка.
Нет, Науэль. Если хочешь, я полечу в Ровенну, буду с тобой до завершения разбирательств, но наши отношения окончены.
Он покачал головой.
Нет. Это слишком опасно. Мне в любом случае пришлось бы оставить тебя здесь.
Будильник наполнил тишину звоном, ранящим наши истерзанные нервы.
Пора собираться в аэропорт, сказала я, и Науэль встал, раскачиваясь на своих длинных ногах, как больной или пьяный.
Я не могла выдержать это зрелище, поэтому легла на кровать и с головой накрылась одеялом. Он перемещался по комнате почти беззвучно, и шорох складываемой одежды был громче его шагов. Прежде чем уйти, он пропустил руку под одеяло и, обнажив мою ногу, поцеловал меня в ступню с невероятной нежностью. По моему телу резко, как электрический разряд, прошла судорога, и я сжалась в дрожащий от боли клубок. Мой мозг был милосерден ко мнеон просто отключился.
Когда я очнулась от своего сна или обморока, Науэля уже не было. Он оставил на прикроватном столике деньги, в которых я не нуждалась, потому что лежащая рядом записка извещала, что люди Дьобулуса прибудут за мной в течение часа. «Не беспокойся о будущем», написал Науэль. Но меня беспокоил исключительно он сам.
Накинув свое красное, много со мной пережившее пальто поверх желтого платья, натянув перчатки и уже собираясь уходить, я заметила у двери оброненные Науэлем карты. Когда Науэля ранили и он рухнул на бетонный пол, карты посыпались из его карманакак будто на прощание Науэль хотел оставить миру побольше оскорблений. Сейчас от всей колоды остались всего две. «Это даже не фокус,припомнилось мне. Это просто способ оскорбить кого-то». Что-то было с этими картами
Я подняла карты, покрутила в руках, внимательно рассматривая. Подошла к окну и просмотрела их на свет.
Для Науэля, прошептала я, выбрав одну. И лизнула ее.
Когда верхний матовый слой стал прозрачным от влаги, изнутри проступила надпись: «ЛЖЕЦ».
Я усмехнулась и продолжила:
Для меня.
Прежде, чем я взглянула на карту, я догадалась, какое заключение увижу: «ДУРАК». Дура. Каким-то образом они всегда угадывали.
Моя мать дала мне имя, которое больше подошло бы героине волшебной истории. Всю жизнь я верила в сказки. Считала, что настоящая любовь сможет расколдовать принца, освободить его из той ледяной глыбы, в которой он замурован. Я не понимала того, как все устроено в мире: если принц хочет быть спасенным, он поможет себе сам, однако если он доволен своим заклятием, принцессы бесполезны. Ты можешь годами взбираться на Гору Страданий, обутая в железные сапоги, питаясь только снежинками и градинами, но все, что ты получишь в итоге, это высотную болезнь, гангрену и простуду. В случае с Науэлем мое дурацкое геройство продлилось больше шести лет.
Когда охранник попытался остановить меня, я только вскинула брови:
Я здесь гость, а не пленница.
И он отступил.
Мороз на улице защипал нос и колени. Я поступила рискованно, в одиночестве покинув безопасное место, но возвращаться в дом Дьобулуса мне не хотелось. Я пережила тот возраст, когда искала опеки. Втягивая в себя холодный воздух и выдыхая облачка пара, быстро шагая по улице, прекрасной и призрачной, как сон, я чувствовала, как во мне образуется скелет. Как из чего-то желейного и растекающегося я превращаюсь в нечто твердое, способное опереться само на себя. Растущие кости разрывали плоть, но это была приятная боль. А затем я вдруг стала легкой-легкой, как шарик, наполненный гелием. Мои ступни оторвались от землия готова была взлететь. Достаточно немного постараться. Я улыбнулась, чувствуя весну сквозь зиму.
А потом почувствовала холод оружия сквозь пальто. Меня резко дернули, возвращая на землю.
Без фокусов. Иди в машину.
Роанцы. Передразнивая их оружие, я направила на них указательный палец:
Это вы идете со мной.
Один из них, обыскивая, ощупал мои бока.
Держи свои ручки подальше от меня, посоветовала я. Я как-нибудь обойдусь без твоих поглаживаний.
Улица была безлюдна, да я бы и не стала звать на помощь, подставляя случайных свидетелей под удар. Под конвоем я спокойно прошла к машине и села. Внутри было темно и просторно, шикарно пахло дорогим одеколоном и кожей. Те двое уселись с двух сторон от меня. Водитель в мою сторону даже не глянул.
Это так очаровательнозагребать жар чужими руками, сказала я. Уверена, несчастным необразованным кшаанцам вы просто запудрили мозги, используя их ненависть к Ровенне в своих интересах. Хотя кому я это говорювы такие же исполнители. Разменные монетки.
Почему ты без приятеля? раздраженно перебил меня тот, что сидел справа.
Мой взгляд скользнул по его лицу, не различая черты.
Мы расстались. Но вы не беспокойтесь за нас. Теперь действительно все будет если и не хорошо, то не так отвратительно.
Куда он отправился?
Полагаю, рвать вашим задницы. Слышите вопли?
Придержи свой язык! Что за шкодливая тварь! взорвался человек за рулем.
Шкодливая тварь? удивилась я. Это не про меня. Я замечательна, великолепна и охренительна во всех отношениях. Не понимаю, почему я была так несправедлива к себе все эти годы. Я симпатичная, у меня хорошая фигура и красивые волосы. У меня нет серьезных личностных изъянов, и я старалась не причинять людям злапо крайней мере, большую часть времени. Я отношусь к миру с состраданием. Порой моя эмоциональность зашкаливает, но, я считаю, это скорее личностная черта, чем недостаток. У меня есть сила воли как выяснилось. Конечно, я совершала ошибки, но мы все порой лажаем. А уж на вашем фоне я вообще само совершенство, я посмотрела в зеркало над ветровым стеклом. Сейчас я понимаю, что стала именно таким человеком, каким мечтала стать. И у меня большие глаза, не правда ли?
Она совсем рехнулась, решил тот, что слева. Проверь под ней сиденье, не обоссалась ли со страху.
Но я не чувствовала страха. После того, как я бросила Науэля, несколько беспринципных уродов были все равно что дырки на колготкахподумаешь, какое дело.
У меня великий день, его ничто не испортит. Да и что вы можете со мной сделать? Ну помучаете, ну убьете. Даже если моя жизнь оборвется сегодня, она была прожита не зря. А что вы можете сказать о своей?
Заткни пасть! прошипел тот, что слева. Или я разобью тебе физиономию!
Вот у вас определенно есть причины нервничать. Вы считаете, что мы связались не с теми людьми. Но это вы связались не с теми людьми, я улыбнулась совершенно по-дьобуловски. Мы с Науэлем оказались в этой истории только потому, что кое-кто решил дать нам возможность проявить себя. Вы можете избавиться от нас, но это вас не спасет. Останется тот, кто наблюдает за вами давно, кто для вас недоступен. Если у нас не получится свернуть вашу деятельность, он это сделает. А потом вы начнете умирать. Один за другим. Едва ли это будет выглядеть как явное уничтожение, скорее как лавина несчастных случаев. Скользкая дорога. Загоревшееся от сигареты одеяло. А ближе к весне сосулька, упавшая на голову. Не подумайте, что я злорадствую. Я просто констатирую факт.
Я почувствовала напряжение, сковавшее нас в единую массу, и поняла, что они догадывались об этом. Чувствовали на себе пристальный, насмешливый взгляд.
Сколько вам заплатили? Это стоит того, чтобы умереть?
Заткните ее, приказал тот, что за рулем.
Последовал короткий быстрый удар. Я даже не почувствовала боли, только в глазах вдруг потемнело. Сознание сжалось в крошечную точку и погасло, словно изображение на экране телевизора.
***
Едва мои глаза привыкли к темноте и начали различать очертания предметов, как стало стремительно светлеть. Ряды парт; черная меловая доска; стены, выкрашенные в холодный грязно-голубой цвет.
«Ну почему бы и нет», подумала я.
За большими окнами простиралось небо, иссиня-белое, как обезжиренное молоко. Деревьев и зданий не было видно, как будто комната висела среди пустоты. Я прошла вдоль парт и села за учительский стол. И вдруг увидела отца Науэля. Он просто в один момент возник из пустоты, неловко втиснутый за ближайшую парту.
С тех пор, как я видела его, он как будто постарел еще лет на пять. Крашеные желтые волосы свисали на лицо слипшимися прядями, на подбородке топорщилась щетина. Тушь на ресницах висела комками, подводка размазалась по векам. Грязный шелковый халат, оттопыриваясь на груди, открывал складки кожи и седеющие волосы. Меня передернуло. Растерянно озираясь, отец Науэля вздрогнул, заметив меня. Он улыбнулся, по привычке стараясь казаться очаровательным:
Привет. Где мы?
Очевидно, в школьном классе.
Нет, где мы?
Я пожала плечами.
Не все ли вам равно?
Я хотел бы вернуться туда, где был, он снова начал озираться. Я вышел в кухню налил стакан воды, чтобы запить снотворное а потом как вообще я оказался здесь?
Это тоже не имеет значения, холодно ответила я, откидываясь на спинку стула.
Кто ты вообще такая? сорвался отец Науэля.
А вы меня не помните?
Нет.
Мы встречались в баре. Вы рассказывали мне о Науэле.
Что я мог о нем рассказать? Он плохой сын, это все.
Ну хотя бы то, что у него по-настоящему скверный отец.
Отец Науэля выпрямился на неудобном для него низеньком детском стульчике.
Это он рассказал тебе?
Да. Ему понадобилось шесть лет, чтобы решиться на такую откровенность.
Подозреваю, в его пересказе события предстают мрачноватыми. Он выставляет меня монстром, но поверь мне, деточка, это не так. Какой родитель желает зла своему ребенку? отец Науэля улыбнулся с мягким сожалением папочки, чье непокорное чадо опять натворило что-то не то.
Но желает ли он добра, вот в чем вопрос, я немного поменяла положение.
Отец Науэля улыбнулся, и еще, и еще, и еще, демонстрируя темные прокуренные зубы, и я подумала, что Науэль не прав, утверждая, что все не такое, каким кажется. Рано или поздно внутренняя суть все же отражается на облике.
Я никогда не намеревался причинить ему вред. Я хотел бы объясниться, но он не позволяет к себе приблизиться. Считаю, он придает слишком много значения тому давнему инциденту.
Действительно. Вы же на себя не в обиде.
Не ерничай, он инфантильно надул губы, на что я отреагировала острой неприязнью. Не пытайся втирать мне всю эту ерунду, что ты вычитала в дешевых книжонках по психологии. Психологические травмы и прочее.
Вы не понимаете, что вы сделали? Вы действительно не понимаете, что вы сделали?
Это был всего лишь секс. Я не обматывал его колючей проволокой и не держал в собачьей будке.
Ему было всего восемь лет!
И что? Я в свое время был ненамного старше. Немного физического дискомфорта и только-то. Вполне можно перетерпеть, не ломая трагедию.
Да, было бы странно полагать, что с вами все в порядке
Со мной и есть все в порядке, он высокомерно посмотрел на меня. Что дает тебе основание думать иначе? Болтовня Науэля? Он считает меня бесчувственным, мне известно. Но это он всегда был излишне чувствительным. Каждое прикосновение оставляло на нем вмятину, а человек должен быть как камень: сколько не пинайвыдержит. Я едва его выносил, когда он был ребенком. Он плакал почти постоянно, хотелось держаться от него подальше.
Если вы замечали, насколько он раним, зачем вы это сделали?
Отец Науэля сложил руки клинышком и зажал их между коленями. Странная обстановка, в которую мы попали, пугала его, но я не замечала, чтобы его угнетал наш разговор. Слова возникали на кончике его языка, слетали с губ и пропадали, в то время как его мозг пребывал в неосведомленном спокойствии. Мне кажется, этим пустым взглядом отец Науэля мог бы смотреть на что угодно, пока это не затрагивает его самого. Мой гнев поднялся из груди к горлу, и я знала, что скоро начну им давиться.
Ответьте мне.
Он отвел взгляд.
Я хочу уйти. Не знаю, как тебе это удается, но перестань удерживать меня.
Валяйте, глумливо разрешила я и обвела комнату рукойдверей здесь не было. Итак, я все еще жду ответа.
Он обозленно нахмурился.
Я решил спустить его на землю. Ему требовалось потрясение, чтобы стать сильным. Его нужно было растормошить.
Вы псих, презрительно бросила я. Лучше бы вас самого растормошил тепловоз.
Отец Науэля оскалился на меня, комкая свой халат.
Да, тот вечер был для него шоком. Но однажды он все равно был бы травмировантак устроена жизнь. И чем раньше бы это произошло, чем меньше бы он помнил об этом, тем легче было бы ему потом. Что бы он про меня ни думал, я могу понять его, да могу. Мои родители бросили меня, и я воспитывался в приюте, директор которого имел меня каждый день. Поначалу я белел от ужаса, когда он вызывал меня в свой кабинет. Но время шло, и я успокоился. Я увидел, какую выгоду приносит мне мое положение. У меня появились деньги на шоколадки, сигареты, на все. Став любимчиком этого человека, я получил шанс устроиться в жизни получше.
Вы устроились, о да. В чем вы пытаетесь меня убедить? Вы сами пережили в детстве насилие, испытали боль и стыд, а затем загнали свои переживания вглубь, притворились, что все хорошо, и подвергли тому же собственного сына. Даже если вы вбили себе в голову, что это для его пользы, вы искалечили ему жизнь!
Скорее я пытался, но не смог вправить ему мозги. Все же он далеко пошел: фотографии в журналах, съемки в кино, появления на телевидении. Он стал знаменитостью. А ведь если бы не я, он со своей робостью так и просидел бы в глуши. В девятнадцать лет трахнул бы первую девчонку, в двадцать женился, обзавелся бы двумя сопливыми малявками к двадцати пяти, и вздыхала бы по нему только его соседка.
Обзавестись семьей и жить спокойно не значит провалить свою жизнь. Сейчас что у него есть, кроме дурной славы? Шрамы от уколов?
Его проблемыобычные спутники популярности, которые следует принимать как данность.
Нет, это последствия того, что вы сделали.
Я никогда не чувствовал себя виноватым, и не буду чувствовать.