Не притворяйся, что тебе все равно.
Дьобулус посмотрел на меня насмешливо. Я всегда ненавидел подобные взгляды, царапающие меня, как проволока, но почему-то насмешливость не беспокоила меня, когда исходила от него.
Если хочешь, скажи прямо, предложил он. Надо уметь говорить о своих чувствах и желаниях.
Я говорил. Когда оказался в этом доме.
Это было не по-настоящему, возразил он, стряхивая мою ладонь со своего колена.
Я не вернул ее обратно. Я действительно не мог сказать прямо. Я мог делать вульгарные предложения клиентам, но сам тем временем думал: «Давай быстрее и отваливай от меня». С человеком, который мне действительно нравился, на меня нападала странная немота, и я предпочитал обходиться намеками и ждать, когда мне сами все предложат. Нелепо быть распущенным и закомплексованным одновременно, но мне это удавалось.
На экране Ирис проталкивала в себя палец ошеломленного парня. Конечно, она не на самом деле проталкивала и была в этом эпизоде полностью одета, разве что чуть приподняла юбку, но я не сомневался: все критики раскудахчутся, что в демонстрации своей сексуальной развязности она зашла слишком далеко. Хотя это была развязность не ее, а героини. Ее улыбка была такой мягкой, лучезарной, как будто то, что она делала, не превращало ее в потаскуху. И я задумался впервыепочему сексуальные контакты оставляют на тебе несмываемую грязь? Это мое мнение? Или их? Мое? Или только единственно их? И я сказал Дьобулусу, чего хочу от него, прямо и без виляний.
Когда Ирис ненадолго исчезала с экрана, сменяясь престарелой Эрией или еще каким-нибудь неинтересным мне персонажем, я переключал свое внимание на Дьобулуса. К финалу фильма одежды на мне не осталось. Мне нравилось, что все происходит такпод песню Ирис, звучащую на титрах, под неяркое сияние экрана. Что я не одурманен, не чувствую усталости и отвращения; что у меня ничего не болит; что мне приятно касаться его гладкой кожи; что я знаю этого человека аж целых две недели и два дня; что я не должен потом валить к гребаной матери, зажимая в кулаке мятые бумажки, и что ни одна из истончившихся, болезненных струн моей души не дергается, терзая меня. И каждая моя царапина заживает. Дьобулус был более чем осведомлен, кто я, но все равно не удержался от восклицания:
Какое развратное существо.
Ужасно-ужасно-ужасно, ответил я, улыбаясь, и даже тогда не почувствовал горечи. Меня как будто освободили на время от ужасного груза.
После я наконец-то понял, почему он так старательно не брал то, что хотел схватить. Купив меня, он бы навсегда превратился в одного из моих извращенцев, и тогда уже ничто не заставило бы меня изменить это мнение о нем. Вместо этого он предпочел дождаться, когда я приду к нему по доброй воле.
Я перебрался в его спальню. Засыпая рядом с Дьобулусом, я ощущал глубокое умиротворение: полный штиль, нет даже ряби на гладкой поверхности моей души. Я не любил Дьобулуса, и его отношение ко мне не было для меня сверхценным. Я знал, что, несмотря на всю его доброту ко мне, он был и остается порочным, зловещим человеком, а значит, он не лучше меня и я не могу его испачкать. Он был достаточно опытен и циничен, чтобы факты моего прошлого и грубость моего поведения не могли отвратить его и я не ощущал каждый свой шаг как возможный роковой. Более того, он не требовал от меня ничего сверх того месяца, что он заставил меня провести с ним. Идеальные отношения.
И все же по натуре я был бродягой. Красивый дом превратится в клетку, если я позволю себе остаться в нем; и я ушел. Дьобулус сказал напоследок:
Ты можешь вернуться, когда захочешь, и добавил: Постарайся не очень сумасбродничать.
Я кивнулподтверждая, что понял первое, но не обещая второе.
Мои прежние приятели встретили меня с изумлением. Один признался мне прямо:
Хей, Принцесса, а мы уж думали, тебя кто-то прикончил, он оглядел меня с ног до головы. Хорошо выглядишь. Посвежел, щеки наел. Где пропадал?
Я рассказал ему, где и с кем, и он так побелел, что даже под слоем пудры было заметно.
На твоем месте я бы забеспокоился о себе. Человек он не очень хороший.
Почему?
А ты не знаешь? Неужели не слышал?
Как я услышу, прелесть моя, если я все время с плеером, включенным на полную громкость?
Он перечислил все ему известные сведения о Дьобулусе. Я был впечатлен.
Но у них нет доказательств. Его уже лет пятнадцать мечтают посадить, но каким-то образом он всегда выходит сухим из воды.
Да ладно, я уверен, из этого половина неправда.
И половины этого достаточно, чтобы испугаться.
Однако я был в некотором роде польщен. На черном фоне преступлений Дьобулуса его симпатия ко мне казалась особенно сверкающей. Я решил, что еще повидаюсь с ним.
Пару месяцев я жил вполне весело и даже без особых съездов по фазе, но потом меня снова начало заедать уныние. Вместо того чтобы отуплять себя до состояния бревна, как раньше, я сбежал на неделю в дом главного преступника страны. Моя комната выглядела так, будто только и ждала меня, Дьобулус изголодался по мне, и лишь одно разочаровалоЛисица уехала в Ровенну, в университет. Я чувствовал, что вернулся домой. Дьобулус предложил устроить меня на учебу, но я отказался наотрез. В голове были одни фейерверки.
Теперь, когда у меня было место, где я мог восстановиться, жизнь как будто бы наладилась. Иногда я ощущал себя таким же несчастным, как прежде, но теперь хотя бы знал, что с этим делать. Наркотики, сигареты, алкоголь, случайные и неслучайные связи не исчезли из моей жизни. Но их стало меньше. Я начал лучше выглядеть, сменил клиентов на «друзей» и, можно сказать, возвысился. «Друзья» были побогаче и поприятнее, и мне больше не приходилось компенсировать недостаток выручки количеством. С кем-то я жил, но всегда недолго. Дьобулус периодически пытался наставить меня на путь истинный, намекая, что пора бы мне найти себе развлечения и занятия получше, но я сразу превращался в глухого.
Все же у него были поводы беспокоиться за меня. Хотя я стал проводить меньше времени, терзая себя, агрессивность, направленная наружу, никуда не делась, регулярно ввергая меня в приключения. Периодически мне что-нибудь ломали, но я давно обзавелся приятным свойствомне думать об этом, о том, ни о чем вообще. Когда Дьобулус предложил немного усовершенствовать мое хлипкое тело, пока его не доломали окончательно, я бездумно брякнул:
Можно.
Это было плохое решение. Очень, очень плохое решение.
Дьобулус показал себя неумолимым тираном. Когда я видел его непроницаемую физиономию, мне не составляло труда связать его с подрывом зданий и с чем угодно. Этот человек был безжалостен.
Бежишь еще три круга, или я спускаю собак, и ты бежишь до тех пор, пока они не устанут, говорил он, и, на почве сомнений в том, что он шутит, у меня открывалось десятое дыхание.
Я дотянул до девятнадцати летто есть не состарился в ожидании нового альбома Ирис. Он назывался «Волна», и Ирис действительно гнала на нем просто нереально. Песни на альбоме были динамичные и феерически тупые. Берущей за душу искренности, отличающей предыдущие записи, заметно поубавилось. Возникало ощущение, что во время работы в студии сознание Ирис витало где-то очень далеко. Зато альбом прекрасно тонизировал, и я включал его во время тренировок. Под веселые песенки я задыхался, падал и поднимался, тянул связки, щелкал суставами и напрягал изнывающие мышцы. Привык ужасно, и до сих пор от песен с этого альбома начинаю рефлекторно потеть.
Критикам альбом понравился. Брак Ирис с продюсером все еще держался.
Я вернулся к тусовкам и полетамне самый худший способ потратить жизнь, и даже уже почти поверил, что смогу существовать без сдвигов.
А потом появился Стефанек.
4. Стефанек
I'm a whole lot of trouble, baby.
Christina Aguilera, I Got Trouble
Я всегда считал, что мое знакомство и связь с Эллеке были чем-то неизбежным и неотвратимым. Сама судьба свела нас вместе. Ну а встреча со Стефанеком была чистой случайностью. Даже и не помню, как именно и где мы впервые увидели друг друга, что сказали, и как в итоге оказались в одной постели. Просто однажды я проснулся, и он лежал рядом со мной.
Я попытался восстановить в памяти предыдущие события, но в голове была только мокрая вата. Я с ним трахнулся? Понятия не имею. «Брошу пить, обязательно», пообещал я себе, но, конечно, бросать не собирался. Где-то в квартире кто-то громко храпел, и каждый раскат отзывался в моей голове пульсирующей болью. За окном темнело. Или рассветало. Одно из двух.
Я встал и, матерясь шепотом, долго разыскивал свою одежду, попутно пытаясь сообразить, где же устроился храпящий ублюдок. Обнаружить его так и не удалосьжизнь полна загадок. В какой-то момент храпун затих сам. Может быть, умер во сне.
Квартирка была тесная, хаотичная, продуваемая сквозняками, особенно неприятными в промозглом феврале. Стены выкрашены осыпающейся синей краской, как в подъезде. Хотя везде валялись разные вещи (в основном, книги, очень много книг), атмосфера была какая-то нежилая. И только витающий в холодном воздухе запах перегара не давал забыть о присутствии людей. Я порылся в навесном шкафчике, нашел в пустой сахарнице пожелтевшую таблетку и разгрыз ее, надеясь, что это обезболивающее. Стефанек тоже проснулся и, не утрудившись одеться, притащился на кухню. Его черные, с синими прядями, волосы торчали дыбом.
Доброе утро, сказал он очень вежливо, что как-то не вязалось с его диким помятым видом.
Доброе? Утро? ехидно осведомился я в ответ.
Стефанек потянулся к банке с остатками растворимого кофе, и я заметил татуировку у него на запястье, прикрытую плетеными браслетами синего, черного и красного цветов. Утопленные в кожу буквы складывались в имя, мужское. Татуировку пересекали несколько длинных шрамов. Меня раздражали парни со шрамами на запястьях. Раз начал, так доведи дело до конца, не ходи с отметинами «я трусливое ссыкло». Если к тому же они писали стихи и мнили себя творческими личностями, мое желание нанести им увечья превышало их собственное.
Стефанек наполнил чашку водой из-под крана, всыпал в нее кофейный порошок и размешал пальцем. Выражение лица у него было зачарованное, почти торжественное, точно он выполнял священнодействие. «Везет мне на чокнутых», подумал я.
Пока Стефанек блаженствовал над кофе с тонким ароматом хлорированной водопроводной воды, я нашел дверь и ушел без единого слова. Я мог быть каким угодно доступным и развязным до, но после моего расположения не хватало и на одно «пока».
Незначительный эпизод, типичный.
Однако через пару недель случай снова столкнул меня со Стефанеком. Я мыл руки возле зеркала, и тут он влетел с радостным:
Тебя-то я и искал!
Занятный я чувак, если меня ищут по сортирам, фыркнул я, развернувшись.
Стефанек ослепительно улыбнулся. Он был одет в атласную переливающуюся синюю рубашку, узкие черные брюки и черные мощные ботинки, словно созданные специально для того, чтобы крушить чьи-то ребра. Его взъерошенные волосы блестели, а глаза были большими, сверкающими и ярко-синими, я даже позавидовал их цвету. Удивительно, насколько лучше выглядит человек по сравнению с ним же, но в бодуне. В руках Стефанек держал бутылку с голубой жидкостью, определенно токсичной и возможно взрывоопасной, и я не удержался от предположения, не подобрано ли это пойло в тон общей цветовой гамме.
Стефанек рассматривал меня внимательно и задумчиво.
Вот только высоковат.
Высоковат для чего?
Добиться от него ответа было сложно. Он упал с луны и, видимо, продолжал лететь.
Будешь сниматься у меня, наконец пояснил он и вручил мне бутылку. Подержи это. Я вернусь, жди.
Я слегка обалдел от такой наглости.
Можно хотя бы подождать тебя за пределами толчка?
Он великодушно махнул рукой («можно») и умчался, оставив меня с голубой отравой. Я вышел в коридор. Из зала до меня доносилась музыка. Девочка пела, что не хочет терять контроль, но на самом деле все-таки хочет. «Япроблема, уж поверь мне». Не слишком отягощенная интеллектом песня. Я зевнул и подумал, что ко мне вся эта ерунда тоже относится. Было бы честным вытатуировать слово «проблема» у меня на лбу, чтобы даже самые тупые и наивные сразу понимали, с кем имеют дело. Подергиваясь в такт музыке, я отпивал из бутылки. На вкус напиток оказался еще подозрительнее, чем на вид. Я вываливал язык от отвращения, но продолжал. Стефанек вернулся полчаса спустя.
Как хорошо, что ты допил эту дрянь, обрадовался он. У меня вредная привычкакаким бы гадким ни оказалось бухло, я не остановлюсь, пока не прикончу его.
У меня была та же вредная привычка.
Уйдем отсюда, здесь слишком шумно, попросил Стефанек.
Не уточняя, что он имеет в виду, я согласился.
В маленьком полутемном подвальном баре, куда он привел меня, мы разговаривали долго-долго, сидя за угловым столиком, скрытом от глаз остальных посетителей свисающими с потолка гирляндами искусственных растений. Стефанек собирался снять фильм. Название он выбирал между «Церемонией», «Смертельным поцелуем» и «Трансмиссией». Такой разброс указывал, что он пока весьма смутно представляет, что намерен делать.
Понимаешь, сценарийэто не роман, объяснял он. Герой книги ограничен лишь возможностями фантазии автора; сценарий же завязан на исполнителе главной роли. Я примерно знаю, что хочу рассказать, но мои планы обретут четкость лишь тогда, когда я взгляну в глаза моего актера.
И Стефанек хотел, чтобы его актером стал я. Только я. Я спросил, с чего такая замороченность на мне. Он перегнулся через столик и потянулся ко мне, словно для поцелуя. Я бы не возражал. Мне нравились его глаза и прическа.
Я искал воплощенное противоречие, кого-то, кто вызывал бы амбивалентные чувства, одновременно раздражая и внушая симпатию. Ты развязный, но в тебе присутствует странная неуверенность. Все перепробовал, но в твоем взгляде сквозит такая невинность, что в это плохо верится. Ты агрессивен, но так ты прячешь свою беззащитность. Ты то кажешься старше своего возраста, то в тебе проступает подросток. Ты не можешь стать кем-то другим, выпрыгнуть из своей шкуры, как бы она ни жала, и в то же время тысовершенно не ты.
И все это уместилось в моих глазах? уточнил я.
Он улыбнулся:
Мелким шрифтом.
Если на основе этого ты снимешь фильм, я не представляю того, кто будет способен досмотреть эту муть до конца.
Он пожал плечами, бесцельно размазывая ложкой мороженое по краю креманки.
Так ты согласен?
Если ты дашь мне сигарету.
Я дам две.
А согласие на что подразумевает вторая?
Его сигареты напоминали конфеты по вкусу, оставляли на губах сладость и даже пахли соответствующе. Я решил, что он странный тип. Непосредственный, наивный, как ребенок, он был склонен к излишней жестикуляции и говорил очень эмоциональноя еще не решил, нравится ли мне это. Он был так оживлен, что не приходилось сомневатьсявот-вот перегорит. Ему было восемнадцать, и он был ниже меня на голову, что позволяло мне во всех смыслах смотреть на него свысока. Мы продолжали болтать, заглатывая разноцветные коктейльчики, и я втайне удивлялся, как много эта дерганая синеглазая малявка знает. Все обо всем. И хотя моя любознательность обычно не поднималась выше нуля, каким-то образом ему удалось меня заинтересовать.
Мы докурили его сигареты, и даже мои сигареты, и купили сигарет еще, и на улице начало светать, и я впервые заметил усталость.
Ну что? спросил он. Все в силе? Начинаем работу?
Я посмотрел на его взъерошенные волосы, в его большие глаза и мысленно сказал себе: «Если ты сбежишь сейчас, ты больше никогда его не увидишь, так что соглашайся». Мне следовало бы обеспокоиться. Не должны, не должны возникать такие мысли. Но я совсем размяк от коктейлей, сигарет, тепла в баре и обволакивающего мягкого взгляда Стефанека.
Давай рискнем.
Он обрадовался простодушно и искренне, но у меня на душе заскребли кошки.
Ты помнишь, где я живу?
Нет.
Стефанек вытащил из кармана блокнот и карандаш и накарябал адрес. Оторвав, сунул листок мне в карман.
Приходи завтра в восемь утра.
Завтракоторое завтра?
А, на секунду подвис Стефанек. Ведь уже завтра. Тогда сегодня, в четыре.
Я кивнул и, комкая в кармане блокнотный лист, побрел прочь. Стефанек окликнул меня:
Покажи язык.
Я предположил, что расслышал не так, но все равно обернулся и высунул язык.
Зеленый, рассмеялся Стефанек.
Его был желтым. Красители из коктейлей. Вот как воспринимать этого придурочного паренька всерьез? Моя тревога улеглась.
В первый весенний день (мало отличающийся от последнего зимнего) мы приступили к съемкам фильмакак с обрыва прыгнули. По выражению Стефанека, это были полтора месяца чистого безумия. Имеющихся у него денег хватило бы на роскошную трехдневную вечеринку с вызванным излишествами летальным исходом некоторых участников, однако для съемок фильма этого количества было явно недостаточно, так что приходилось экономить на всем. Актерам плата не полагалась вовсе. Да и какие они были актерыСтефанек просто набрал первокурсников из театрального, согласных работать на энтузиазме и паре-другой таблеток. Реквизит мы собрали по знакомым. Но вот аренда оборудования и наем профессиональной съемочной группы съели практически весь бюджет. Когда я спросил Стефанека, откуда у него средства, он ответил, что шантаж и угрозы способны превратить любых родителей в любящих и щедрых. Если, конечно, они не сочтут, что проще один раз прикончить отпрыска, чем сто раз раскошелиться.