Камни прошлого - Александр Балашов 2 стр.

 А вы, мадам, уже просили Юлиана?

Мать Юлиана вздохнула:

 Для полного прощения нужно время. Но чувствую, что это время на подходе.

Информация жены о продаже неизвестным двух редких царских орденов первой половины 19 века неожиданно возбудили мужа, будто он, позабыв о пройденных километрах, обрёл второе дыхание. Лаврищев повеселел и даже изобразил какой-то странный танецсмешно сплясал не то «барыню», не то кавказскую лезгинку. И всё это проделал с глуповато-счастливым выражением лица, не выпуская из рук ведра с клубникой.

Мария присела на какую-то корягу, глядя смеющимися глазами на развеселившегося мужа:

 Ну что тебе сказать? Был ты клоуном, клоуном и остался

 Прости, душа моя,  задыхаясь после ритмичного танца, бросил Лаврищев.  Мы ведь из простых, не августейших кровей будем Слушаюсь безоговорочно и повинуюсь. Будет ему и «Интеко» и пиво с раками. Я ведь, душенька, всегда тебя во всём слушаюсь. И даже на рекомендованную тобой диету с великой радостью сел.

 С радостью?  подняла брови Лаврищева-Семионова.  То-то у тебя, Ильич, первую неделю лицо было такое грустное Вставай. На одну электричку уже опоздали, теперь бы на часовую поспеть.

Лаврищев, всё ещё ёрничая, отдал честь, приложив руку к виску.

 Слушаюсь, ваше превосходительство!

 К пустой голове руку не прикладывают.

 Так точно, ваше высокопревосходительство!

Второе дыхание снова превратилось в первое. Лаврищев отстал от супруги на пару шагов и сказал жалобным голосом:

 Диета, ваше сиятельство,  или лучше так, свет дальнозорких очей моих,  со мной творит чудеса, коль я ещё жив Я и сам, душа моя, давно заметил, что если не кушать жирное мясо, бутерброды с икрой, не пить пиво с рыбкойморда, ты права, становится меньше Ногрустнее.

Жена невольно улыбнулась удачной шутке мужа. Вслух же сказала:

 Я всегда говорила, что ты не ту профессию в жизни выбрал. Колун так и не умер в душе твой, Ильич Но запомни, дружок: я, наконец, возьмусь за твоё здоровье самым серьёзным образом.

 Только запомни, подруга,  задыхаясь от быстрой ходьбы, ответил тучный Лаврищев.  Из всех овощей больше всего я шашлык люблю.

 Вот, блин, гурман доморощенный!

 Блины я, Машенька, тоже обожаю. Только вот каждый первый блин у меня в коме

 Иди молча, Петросян недоделанный!

Игорь Ильич промолчал. Знал, что властная жена, засунувшая его за годы совместного проживания под свой каблучок, не терпела никаких возражений.

РАЗОЗЛЁННЫЙ КАБЛУКЭТО КОПЫТО

Мария Сигизмундовна, женщина из семьи потомственных интеллигентов, московских снобов Семионовых-Эссенов в третьем (или даже четвёртом!) поколении, терпеливо сидевшая на «диете Малышевой», всегда заботилась о состоянии своего опорно-двигательного аппаратаруки её были свободны от любой поклажи. После очередной передачи «Здорово жить», где говорилось, что для долгой и здоровой жизни нужно ежедневно проходить не менее пяти километров пешком, она настояла, чтобы на дачу пенсионера Лаврищевы ездили не на машине, а на электричке. Путь от платформы до дачного домика (с учётом обратной дороги) составлял более семи километров. Несмотря на то, что этот марш-бросок отнимал у неё последние силы, оставшиеся после дачного отдыха, на автомобиле, как «совершенно вредном, опасном и экологически нечистом изобретении человечества», она решительно поставила жирный крест.

Бывший судья суда одного из столичных районов не терпела апелляций. Да тому и не к кому было апеллировать: в семейной иерархии над Марией Сигизмундовной никто не стоял. В семье с неё начиналась вертикаль власти, ей она и заканчивалась.

Игорю Ильичу оставалось только привычно играть роль мужа-подкаблучника. Все мы, как утверждал ещё великий Шекспир, в театре под названием «Жизнь» играем ту или иную роль. Какая достанется при их распределении ролей от Главного Режиссёра, ту и играем. По-разному играемталантливо, «так себе» или вовсе бездарно. Ноиграем. Либо, как Игорь Ильич, через силу доигрываем.

Роль мужа-подкаблучника не было амплуа Лаврищева. Играл он её вяло, шаблонно. Можно сказать, не играл, а уже доигрывал Как тот актёр, уставший всю жизнь говорить на сцене одну и ту же фразу: «Кушать подано». А других слов (даже в массовке) строптивый режиссёр ему не предлагал. Игорь Ильич, отслуживший когда-то срочную в артиллерии, любил говорить, что слушает жену с открытым ртом по старой привычке артиллериста.

Но когда семейный режиссёр терял бдительность, способный актёр, ставший докой в навязанном ему амплуа, легко обводил постановщика спектакля вокруг пальца и становился «тихим бунтарём». Тихим, потому что не терпел семейных скандалов. Правда, часто его внутренний бунт имел странную форму: он украдкой брал ключи от машины, хранившиеся в старом фамильном серванте, и на цыпочках, будто цыган, уводивший из конюшни коня, шёл к недавно приобретённой семейной железной лошадкеавтомобилю «Вольво». А, выбравшись на МКАД, давил на газ, испытывая нет, даже не радость, а то, что его любимый внук Максим называл одним коротеньким и не до конца понятным Лаврищеву словом«кайф».

Ещё великий Гоголь задолго до наступления эры автомобилизма в России, назвал не только две главные наших беды, но и указал на основную причину высокой аварийности на дорогах. Правда, это никак не сказалось на снижении грустной статистики. Ведь какой русский и сегодня, когда на каждом километре по три камеры, не любит быстрой езды! Особенно когда под капотом больше сотни «лошадок». Скорость верного автомобиля создавала иллюзию побега из его невыносимого семейного ига длинною в одну человеческую жизнь.

Оставаясь один на один с любимой и верной «лошадкой», которая напоминала ему годы его стремительно пролетевшей молодости, он невольно вспоминал волевое, будто вырубленное из холодного белого мрамора лицо супруги. Нет, лицо Марии Сигизмундовны было ещё по-своему прекрасно. Оно было по-своему красиво именно в своей монументальности. Лишённое малейшего отпечатка любой живой эмоции («экологически чистое», как про себя говорил Лаврищев о «высоком челе» супруги), полное горделивой значимости (отпечаток судейской профессии остался на внешнем облике и после выхода «заслуженного работника юстиции» на «заслуженный отдых»)  это лицо, стоило ему оглянуться, вдруг пугающе всплывало в зеркале заднего вида. И тогда глаза его тухли, и он невольно кривился, будто откусил кусок кислого яблока. Он вдавливал педаль газа в пол автомобиля, будто хотел оторваться на сумасшедшей скорости от этого фантомного преследования.

Лицо мраморной «Галатеи» давно уже было нелюбимым и даже постылым. Но даже бешеная скорость не помогала освободиться от чувства постоянного присутствия Марии Сигизмундовны в каждом его шаге. Скорость, за которой неизменно прилетали по почте немалые штрафы, давала только иллюзию отрыва. Убежать от самого себя и судьбы, казалось Лаврищеву, ему уже было невозможно. Да, если говорить начистоту, и не очень-то хотелось К любому положению (даже под каблуком) человек со временем привыкает. А привычкаэто наша вторая натура.

Хотя несколько раз за всю свою брачную жизнь Игорь Ильич всерьёз задумывался: а не развестись ли ему с Марией Сигизмундовной? Собраться с духом и разрубить одним махом этот гордиев узел. Что тут героического? Тысячи, миллионы людей по всему свету это уже проделали, некоторые не по одному разу И ничего. То-то и оно, что н и ч е г о: живут, работают, платят алименты Но потом сам себе говорил: нет, брат, Марияженщина властная, привыкла обвинительные приговоры выносить. Судья, как пить дать, тогда отберёт у него дочь Ирину, в которой Лаврищев, пока дочка не отпочковалась, души не чаял. «Ладно, подожду, пока Иринка окончит школу, и уж тогда»  успокаивал он сам себя.

Потом Ирина поступила в вуз. Тоже решил подождатьвот закончит свой мединститут, потом ординатуру, начнёт самостоятельно работать врачом Всё так и случилось. Ирину Игоревну оставили работать в крупном столичном кардиоцентре, дочь нашла своё призвание в медицине. Всем было ясно, медицинаэто её путь. И Игорь Ильич понимал: врач из неё получится. И, судя по доброму сердцу, очень даже неплохой врач.

Но ничего в жизни следователя Лаврищева от этих провалившихся от удручающего бездействия переворотов (как незабвенное ГКЧП) не изменилось. Так и не решился он топором, с одного маху, разрубить давно поржавевшие цепи Гименея иликак его?  этот чёртов гордиев узел. Банально, но это именно так: ко всему человек привыкаетк славе, к холуйству, к власти. К цепямтоже.

Видно, не рождён Игорь Лаврищев был узлорубом, как его более молодые, успешные и послушные любым приказам начальства коллеги. Конформистам во все времена жилось гораздо лучше, а главноелегче, чем нонконформистам. Это Лаврищев за годы работы в следственных органов испытал на собственной шкуре. Конформисты обладают гибким умом и сообразительностью. Возбудить уголовное дело против предпринимателя N? Да никаких проблем, пожалуйста, уважаемый Иван Иванович! Ваше словозакон, ваша благосклонностьлучшая награда.

А что же наш отечественный нонконформист, то есть полная противоположность «человеку гибкому», легко гнущемуся перед теми, кто хоть на ступеньку да повыше него самого стоит на общественной лесенке? Он далеко не дурак, он общителен, доброжелателен, не склонен осуждать, но страсть как любит иметь своё,  и не дай Бог, отличное от мнения начальства!  мнение. Ум нонконформиста не гибок. Как, впрочем, и спина. Он упрям и не крутится, как флюгер, при малейшем колебании ветра. Такие «негибкие» и «невертлявые» водились в России во все времена, как до реформ, так и после них. Во всех общественно-экономических и политических формациях. И очень редко этот тип людей в «табеле о рангах» занимал верхние строчки. Русский чиновник, получив хоть минимальную власть над ближним, даже если он не берёт взяток (во что, признаться, верится с трудом), устоять против лживых, но таких сладких слов, ужимок и прыжков подхалимов и лизоблюдов не в состоянии.

Тех, кто имеет своё мнение, по железобетонному мнению вельможи,  просто опасен. Наверное, именно поэтому Фёдор Достоевский утверждал, что «для человека нет ничего труднее собственного мнения». Трудно его сформулировать, постоянно поддакивая власти, но ещё труднееотстоять его. Хотя бы перед своим гладеньким и гаденьким альтро эго, «вторым я».

СЛУЧАЙНЫЕ СВЯЗИ СЛЕДОВАТЕЛЯ ЛАВРИЩЕВА

Мария Сигизмундовна ещё в начале своей судебной картеры благоразумно отказалась от роскоши иметь собственное мнение. Советский судья и собственное мнениедве вещи несовместные (слово из активного словаря А.С.Пушкина). Это золотое качество очень нравилось начальству по всей вертикале: от молчаливого низа, середины и самого верха правящего «перпендикуляра». И разве могла стерпеть это самое «собственное мнение» у своего мужа, следователя по особо важным делам Игоря Ильича Лаврищева? Вопрос риторический.

Семонова-Эссен (такая двойная высокопарная фамилия была у Марии Сигизмундовны) с юных лет, когда мечтают об алых парусах и принцах на белом коне, уже была переполнена мыслями и мечтами о лёгком подъёме по крутым ступеням служебной лестницы. И теперь, глядя на муженька со своей покосившейся колокольни, она частенько упрекала Лаврищева за его главный недостатокза отсутствие «здоровой амбициозности». Человек, всю жизньучила мужа жена, должен ставить перед собой, если и не высокие, то хотя бы практичные, полезные, то бишь прагматичные, цели. Курочка, она хоть и глупа, да по зёрнышку, по зёрнышку

Это и есть здоровый прагматизм, который, по мнению работника райсуда, давным-давно пришёл на смену бесполезному советскому романтизму.

 Ты вот в своё свободное время на диване с книжками в обнимку валяешься,  назидательно вдалбливала она в стремительно лысевшую голову мужа.  На кой чёрт тебе эта бесполезная беллетристика? Тебя не Достоевский со своим «Идиотом» и даже не Шерлок Холмс должны вдохновлять, а заповеди великого американца Фреда Дэвида, говорившего своим подчинённым: предлагайте мне только идеи, сулящие выгоду!

 Райкин, душа моя, если помнишь, предлагал к ноге балерины динамо-машину прикручивать,  возражал следователь.  Зачем впустую ногою вертеть? Не прижилось Не прагматики мы, видать

 Дурак ты, Ильич, дубина гуевская!  клеила ярлыки супруга.  А вот американцы прагматики. Потому так хорошо живут, а мы, идиоты, Достоевским гордимся, хотя никто его уже давно не читает. И правильно, что не читает. Умирает великая русская литература. Тихо, безсславно, как никому уже не нужный пенсионер, умирает На смену литературному идеализму идёт великий век-прагматик.

 Он нас, голуба моя, и доконает окончательно,  смеялся, не вставая с любимого дивана, Игорь Ильич.  Что немцу хорошо, то русскому смерть.

Реплика мужа за живое задела жену.

 Дарвин утверждал, что человек разумный произошёл от приматов,  сказала она.  А человек успешный происходит от прагматов.

 Это что за неизвестный науке зверь?

 Прагматэто тот, кто не будет тащить в дом все эти книги, которые захламили нашу квартиру, а будет делать ля себя и семьи полезное практическое дело.

Лаврищев рассмеялся:

 Я, ваша честь, тоже открытие сделал. Уверен, что человек стал человеком, когда научился писать и читать.

 А книжные магазины сегодня в стране, ставшей на прагматический путь, пачками закрываются!  парировала Мария Сигизмундовна.

Но следователь не сдавался.

 Поверь, душа моя, что криминал в обществе и все экономические кризисы начинаются с кризиса духовного,  сказал Игорь Ильич.

 Тут нет прямой зависимости!  упрямо стояла на своём заслуженный работник юстиции.  Нарушения закона случаются и в годы расцвета, и в кризисные времена. Всё дело, как относиться к закону.

Лаврищев давно понял, что судья Лаврищева-Семионова была из тех, принципиальных отечественных судей, давно усвоившая главный постулат нынешней юриспруденциивсе равны перед законом, но некоторые всё-таки равнее

«Равнее», считала она, всегда из рода прагматиков. Он, прагматик, ставит маленькие (тактические) и большие (стратегические) цели. Низкие и высокие. Но всенеизменно полезные. С реальным доходом. Потому, пассуждала Мария Сигизмундовна, побеждённые русскими немцы живут в несколько раз лучше самих победителей. Ведь немцыевропейские прагматики, а русскиенеисправимые романтики. Как её увалень-муж, эта гуевская дубина стоеросовая.

Романтики, конечно, тоже ставят цели. Но какие-то нелепые и совершенно непрактичные, несмотря на их «высокость». Такие, как обещанный к 1980 году «коммунизм». В фантазиях далёких от «научного коммунизма» сограждан, начиная с объявленного всем года, из кранов на шестиметровых кухнях потечёт фруктовое вино и жигулёвское пиво. А в рот (на закуску) начнут с облупленного потолка падать засахаренные райские яблочки из бабушкиного варенья. И кругомсплошной рай: РАЙисполком, РАЙком партии, РАЙонный суд.

Впрочем, чем бы занимался суд в раю, Мария Сигизмундовна так и не придумала. Хотя и последнему дурню в обманутой стране было ясно: в Раю земному суду места нет. Нет человеческих пороковнет и преступлений. А коли так, то нет и работы для правоохранительных органов и законников всех мастей. Так что отсрочка в приходе «объявленного коммунизма» спасли в СССР тысячи судей, законодателей, следователей и в целом органы внутренних дел от неизбежной безработицы.

Лаврищев считал, что можно жить и без всяких там высоких и не очень высоких целей в жизни. Просто житьэто, считал следователь, не раз рисковавший своей жизнью, уже великий дар. Чего тут огород городить из высоких и частенько лживых слов

 Знаешь, Маша,  как-то сказал он, выслушав лекцию жены о его полной неприспособленности к рыночной жизни, где человек человекуконкурент.  Знаешь, Маша, для меня счастье в одном: был бы на свете человек, кому от тебя нужно только одно.

 И что же это такое«одно»?

 Чтобы ты был жив и чтобы у тебя всё было хорошо.

 И у тебя такой человек, конечно, есть,  со злой иронией в голосе предположила супруга.

 Есть,  кивнул Лаврищев.  Это моя мать.

 Ах да!  воскликнула Мария Сигизмундовна.  Я совсем забыла, что раз в году вы пишите друг другу письма. Похожие друг на друга, как милицейские протоколы под копирку. Эпистолярный жанр, друг мой,  атавизм. Купил бы ей мобильный телефон и позванивал бы в своё Гуево или эсэмэски слал