За исключением двух длинных и толстых кос, спускавшихся с висков Волка, его голова была чисто выбрита. Затылок воина оказался под защитой бронированного пси-восприимчивого капюшона, и он, единственный из всех, покрывал броню черными волчьими шкурамиостальные носили серые, бурые или белые.
Сражающийся с Последней Зимой, говорящий с духами и воин-жрец Рун, Ветра, Мороза и Костей, получил свое прозвание после первого похода по тропе видений. В прозрении ему открылся конец всего сущего, далекий час, когда победы Всеотца обратятся в прах. Воин поклялся умереть, сражаясь против увиденного им будущего.
Наукрим, ответил он. Думаю, ты мог бы назвать меня библиарием.
Вслед за этими словами воцарилось хрупкое безмолвие.
Я заметил, что ты не записываешь мой ответ, маленький человечек, как сделал со всеми остальными. Что-то не так?
Не моргая, Квилим бесстрашно встретил взгляд Волка.
Никейский Эдикт
Да-да, перебил его Сражающийся с Последней Зимой, слегка поклонившись, как будто бы из уважения. Возможно, мне стоило сказать, что прежде ты мог бы назвать меня библиарием. Теперь я сражаюсь вместе со своими братьями, используя лишь болтер и клинок. Подобный ответ тебе больше походит?
Коснувшись стилусом поверхности инфопланшета, прелат все же не торопился записывать слова Наукрима.
Но вы носите доспех, подходящий тому, кто продолжает использовать психические силы.
Ты имеешь в виду мою шаманскую тиару? Сражающийся с Последней Зимой постучал пальцами в латной перчатке по пси-капюшону. Если я сниму её, то проявлю неуважение к духу доспеха. Больше она ни для чего не нужна.
Сглотнув, Квилим выпрямился с поразительным чувством собственного достоинства.
Я не позволю, чтобы мне лгали.
Волки разом придвинулись ближе. Нельзя было сказать, что на прелата обрушилась стена брони, завывающая оружием, просто в их взглядах появилось едва различимое, но искреннее желание сделать то, что лучше всего удавалось этим смертоносным воинам. Сервоприводы в соединениях брони урчали, огрызались и издавали ворчание.
Заговорил Яурмаг Смеющийся.
Ты получишь всю правду, которую мы готовы открыть, писец. Записывай и убирайся с глаз долой.
Квилим сощурил глаза, и в какой-то момент показалось, что он заупрямится вновь.
Хорошо, наконец, ответил прелат. Думаю, пока сойдемся на этом.
Как только маленький самодовольный писец Малкадора скрылся за переборкой, Железная Песнь ввел код на дверной панели, закрываясь от непрошеных гостей. Вслед за этим воин фыркнул сквозь сжатые металлические зубы, словно рассерженный зверь.
Три месяца, напомнил он, обращаясь к сородичам. Три месяца пути до Терры, и то, если повезет с течениями. Три месяца с этим мелким забавным грызуном.
Тринадцать Падающих Звёзд смотрел на запечатанную переборку, словно пытаясь прожечь взглядом дыру в пластали. Размышления о маленьком прелате наводили его на мрачные и беспокойные мысли.
Он лгал нам, так же, как и мы лгали ему. Это не простой писец, от нашего прелата-недомерка тянет запашком ближних кругов Малкадора. Если он и не принадлежит к ним, то явно бывает в одних покоях с людьми, на которых полагается Регент. Поосторожнее с этим типом, всем ясно?
Подтверждающими кивками воины ответили на его приказ.
Три месяца, снова начал Железная Песнь. Три месяца, пока эйнхeрии без нас отправляются схватить Магнуса Одноглазого. Что за историю можно было бы об этом сложить, какую прекрасную сагу и я всё пропущу, бесцельно теряя время в летающей тюрьме. Ох, как бы я хотел, чтобы всё это оказалось чьей-то неудачной шуткой.
Родич Ночи подбрасывал нож, с неизменной сноровкой вылавливая клинок в полете.
А я, собратья, опасаюсь холодного приема, что ждет нас на Терре. Лорд Дорн из благородного Седьмого так же сильно обрадуется нам, как и мы ему.
Никто не нашелся с ответом на эти неприятные, но правдивые слова.
Сын Шторма посмотрел на переборку, затем вновь на сородичей, и его лицо под бородой медленно расплылось в улыбке.
«Врагов Не Осталось», произнес он, добросовестно стараясь изменить свой мощный, грубый голос, чтобы изобразить изящную речь прелата. «Но ведь это же не имя».
Стая и её вожак расхохотались, впервые с того момента, как Повелитель Зимы и Войны объявил им об изгнании на Терру. Улыбнулся даже Яурмаг Смеющийся, но, подтверждая иронию в своем имени, тут же посерьезнел вновь.
Аарон Демски-БоуденВЛАДЫКА КРАСНЫХ ПЕСКОВ
Есть лишь одно, за что стоит сражаться.
Он знает это, в то время как его отец ослеплен ложной праведностью, братья изображают из себя богов в безбожной вселенной, а его сыновьями называют себя малодушные слабаки, предпочитающие стезю труса пути воина.
Но он знаетпусть даже никто не услышит и не поймет этогочто есть лишь одно, за что стоит сражаться.
Он стоит на вершине баррикады, в руках воют топоры. Мертвый город снова и снова посылает против него своих лучших воинов, и раз за разом лучшие воины мертвого города с воплями падают обратно кусками плоти и керамита. Некоторые носят цвета его братьевцарственный пурпур самодовольного Фулгрима или тусклые тона мертвенно-бледного Мортариона. Они нападают, мечтая о славе, и гибнут, познав лишь боль и позор.
На некоторых грязно-белое облачение его собственных сыновей. Они умирают точно так же, как и остальные. Они проливают такую же кровь и выкрикивают те же клятвы. И когда их тела вспороты, а органы оказываются на холодном воздухе, они источают точно такое же зловоние.
В вихре мечей его посещают проблески озаренийвытравленное на доспехах имя кажется знакомым на протяжении одного удара сердца, угол удара топора напоминает о другой схватке из тех времен, когда пылающее светило опаляло красный песок.
Он убивает всех воинов, кто появляется перед ним, и преследует тех, кому хватило ума отступить. Первых он сокрушает одиночными ударами натужно работающих секир. Вторых преследует прыжками, как звери с арен когда-то гнались за измученными голодом мужчинами и женщинами.
Слава?
Слава для тех, кто не сумел обрести внутреннюю силу и стал пустым паразитом, кормящимся любовью даже тех людей, которые стоят ниже него. Слава для трусов, которые боятся дать своему имени сгинуть.
Теперь он стоит над их телами, преумножая их количество и оставляя на нагрудниках отпечатки подошв. У его ног высится памятник тщетности: каждая смерть означает, что ему нужно карабкаться выше, чтобы встретить свежее мясо. На спину и плечи, словно лапы зверя, продолжают обрушиваться мощные удары выстрелов. Раздражает, не более того. Едва ли даже отвлекает. Эта битва была выиграна в тот миг, когда он только ступил на землю мертвого города.
Он погружает топор в грудь очередного из сыновей, но чувствует, что оружие выскальзывает из мокрых от крови пальцев, когда воин заваливается назад. Цепь на запястье туго натягивается, не давая лишиться секиры, однако он понимает, что они пытаются сделатьтрое его собственных сынов с криками силятся удержать захваченный топор, пусть даже клинок застрял в теле одного из них. Последняя жертва воина, обменивающего свою жизнь на шанс обезоружить врага. Их объединенная сила давит на руку, его тяжелое дыхание срывается в клокочущее рычание.
Он не тянет назад, не сопротивляется, а бросается на них, круша доспехи ногами, кулаками и своими зубами из темного металла. Благодаря своей жертвенной уловке они просто умрут забитыми насмерть, а не под визжащим клинком цепного топора.
Их тела добавлены к монументу из трупов. Теперь каждое движение причиняет боль. Каждый выдох истерзанных легких проходит сквозь кровоточащие губы.
Еще есть время, время, время. Он может выиграть эту войну без пушек брата.
Завоевания?
Кто из тиранов первым начал мечтать о завоеваниях и объявил жестокое притеснение доблестью? Почему господство воли одного над другими манит людей сильнее всех прочих грехов? Более двух столетий Император требовал, чтобы галактика подстроилась под его принципы ценой десяти тысяч культур, которые жили свободно и не нуждались в тирании. Теперь же Гор требует, чтобы звездные народы разрушенной империи стали плясать уже под его дудку. Миллиарды умирают во имя завоеваний, чтобы подкрепить гордыню двух тщеславных существ в людском обличье.
В сражении ради завоеваний нет никакой доблести. Нет ничего более никчемного и пустого, чем искоренять свободу во имя новых земель, денег и голосов, распевающих твое имя как священный гимн.
Завоевания столь же бессмысленны, как и слава. Хуже того, их эгоистичная сутьзло. И то, и другоетриумф лишь для глупцов.
Нет. Не слава, не завоевания.
Он идет за добычей по кровавому следу. Воин обмяк на земле, привалившись спиной к стене, поверх брони на бедрах влажный узор внутренностей. Лицо покрыто кровью. Все в этом мире покрыто кровью, но на лице центуриона отразилась сама битва. От половины осталась только оголенная треснувшая кость, остальное содрано топором примарха. Уцелевший глаз офицера прищурен от сверхъестественной концентрации, которая необходима, чтобы оставаться в живых и не кричать, когда кишки вырваны из тела.
Он не должен был выжить, однако выжил, и поднимает болтер.
Ангрон улыбается прекрасному упорству человека и отбивает оружие в сторону плоской стороной продолжающего работать топора.
Нет, произносит он со свирепой сердечностью. Этот воин и его обреченные братья славно сражались, и их отец старается избежать унижения в последние мгновения.
Другие сыновья, верные ему, поют его имя, вопя в развалинах. Они поют имя, которое дали ему рабовладельцы, когда он был Владыкой Красных Песков. Ангрон. Ангрон. Ангрон. Он не знает, как его намеревался назвать Император. Ему никогда не было до этого дела, а теперь возможности спросить уже никогда не представится.
Повелитель, произносит умирающий центурион.
Ангрон садится возле сына, не обращая внимания на ручеек крови, который течет по губам, пока Гвозди Мясника тикают, тикают и тикают в задней части мозга.
Я здесь, Каурагар.
Пожиратель Миров делает судорожный вдох, явно один из последних. Единственный глаз выискивает лицо примарха.
Рана у вас на горле, слова Каурагара сопровождаются пузырящейся на губах кровью. Это был я.
Ангрон касается собственной шеи. Пальцы ощущают влагу, и он улыбается впервые за много недель.
Ты хорошо бился, голос примарха низко грохочет, словно землетрясение. Вы все хорошо бились.
Недостаточно хорошо, центурион скалит потемневшие от крови зубы в предсмертной ухмылке. Ответь мне, отец. Почему ты примкнул к Архипредателю?
Улыбка Ангрона угасает, полностью уничтоженная невежеством сына. Никто из них так и не понял. Они всегда были так уверены в том, что получить власть над Легиономчесть для него, но он лишился избранной им жизни в тот день, когда Империум оторвал его от подлинных братьев и сестер.
Я не за Гора, выдыхает Ангрон. Я против Императора. Понимаешь, Каурагар? Теперь я свободен. Ты можешь это понять? Почему вы все твердили мне последние десятилетия, что я должен считать жизнь раба честью, в то время как я был близок к тому, чтобы погибнуть свободным?
Каурагар смотрит мимо примарха, в светлеющее небо. Из приоткрытого рта воина течет кровь.
Каургар. Каурагар?
Центурион выдыхает, издает медленный усталый вздох. Его грудь уже не вздымается.
Ангрон закрывает сыну уцелевший глаз и поднимается на ноги. Он снова подбирает с земли топоры, и цепи гремят о броню.
Ангрон. Ангрон. Ангрон. Его имя. Имя раба.
Он шагает по развалинам, терпя ликующие крики обагренных кровью последователейвоинов, которых заботят слава и завоевания и которые от рождения совершеннее, чем те чужаки и предатели, кого они убивают. Битва с себе подобнымипрактически первый выпавший на их долю честный бой, и от этой мысли губы их генетического предка кривятся.
Пока воля Императора не сковала Ангрона, он со своим оборванным отрядом сопротивлялся обученным и вооруженным солдатам своего родного мира. Они ощущали вкус свободы под ясным небом и разоряли города поработителей.
Теперь же он возглавляет армию, разжиревшую за столетия легкой резни. Они подбадривают его точно так же, как раньше хозяева, когда он расправлялся со зверями ради их увеселения.
Это не свобода. Он знает об этом. Хорошо знает.
«Это не свобода», думает он, глядя, как Пожиратели Миров выкрикивают его имя. Но бой только начинается.
Когда Император умрет под ударами его топоров, когда его последняя мысль будет о жалкой тщетности Великого крестового похода, когда последним зрелищем в его жизни станет железная улыбка Ангрона тогда Повелитель Человечества узнает то, что Ангрон знал с тех пор, как взялся за свой первый клинок.
Свободато единственное, за что стоит сражаться.
Вот почему тиранов всегда свергают.
Ник КаймАРТЕФАКТЫ
На границе Вурдалачьих звезд, на самом краю Сегментум Ультима, я и мой брат объединились во имя милосердия. Наши корабли вышли из варпа, окутанные сполохами психического свечения, которые цеплялись за потрепанные корпуса, но мы опоздали. Мы пришли, чтобы обуздать безумца, но стали только свидетелями злодеяния.
В словах примарха слышался треск огня, хотя Ткеллу было непросто разобрать, что порождало звук: голос повелителя или же пылающие на стенах факелы. Воздух был наполнен смрадом горячего пепла и шлака, а также глубоким и рокочущим баритоном Вулкана.
Смотреть было не на что, хотя я и не уверен, что ожидал обратного. Этот мир настолько же не похож на наш родной, как день на ночь Ноктюрн создает жуткое впечатление, и, хотя я не чувствовал страха, когда выбрался из своей капсулы в пылающий рассвет, мне удалось оценить его жестокое великолепие. Высокие вершины огненных гор, протяженные пепельные равнины и выжженные солнцем пустыни, источаемый океаном серный смрад. Наша планета жестока и смертоносна. Из космоса Ноктюрн выглядит, как темно-красная, пылающая сфера. Его же мир был темным и непримечательным. Он походил на черный мрамор, отмеченный серым смогом грязной атмосферы.
Воспоминания заставили Вулкана нахмуриться, как будто он мог ощутить вкус ядовитых испарений
С орбиты облачный покров казался плотным, но мне говорили, что он скрывает многочисленные грехи. Даже если и так, это не оправдывает поступок Кёрза, свидетелем которого мы стали.
По лицу примарха прошла тень. Наступившую после произнесенных им слов гнетущую тишину нарушал только звук тяжелого дыхания. Ткелл понял, что описанное Вулканом отвратительное деяние оставило в нем след более глубокий, чем клеймо. Хотя легионер не знал, что было причинойсамо преступление или же его исполнитель.
Планету скрывала тьма, проклятье, наложенное уродливой луной, называемой Тенебор. Ее имя означало «тень», что было вполне уместно, а в данном случае и буквально, ведь луна отбрасывала ночную пелену на планету, отчаянно нуждающуюся в свете. До этого момента я никогда прежде не видел его родины. Теперь и не увижу, хотя не могу сказать, что жалею об этом. Все отзывы о ней сводились к тому, что это проклятое место, без шансов на изменение.
Все началось, как взрыв звезды, в бездне космоса полыхнули бесшумные вспышки. Их зажег его флагмантемный, кинжалоподобный корабль. Сначала я не мог поверить своим глазам. К темному миру устремились огромные лучи пульсирующего света и рои торпед. Конечно же, все попытки вызвать корабль ни к чему не привели. Наш брат собирался мстить, а не рассуждать. Потом он заявил, что хотел уничтожить планету и одним безумным очищающим действием избавить ее от всех грехов. Поверхность взорвалась цепочкой ярких вспышек, и впервые за свою долгую, погруженную в ночь историю мир увидел свет. Но это был свет погибели.
Вулкан замолчал, словно желал тщательно подобрать слова, чтобы как можно точнее передать свои воспоминания.
Ты должен понять, мой сын, что весь ужас произошедшего заключался в точности орбитальной бомбардировки. Он не хотел просто излить свой гнев. Он знал. Неважно как, откуда, но обстрел был точно направлен в единственое уязвимое место тектонической структуры. Я полагал, что мы наблюдаем за капризом, незрелым поступком с трагическими последствиями незрелой души. Но это было не так. То, что мы увидели, было спланировано заранее.
Следовательно, примарха лишили покоя и злоумышленник, и преступление. Ткелл не представлял, как повелителю удалось смириться с этой реальностью. Вулкан продолжил.