Страшный вихрь закружил на восьмом глотке, ударил о трубы
Сам абориген испугался тогда, завопил отчаянно, опустился на четыре конечности (подобно неразумным тварям этой планеты) и так вот побежал к выходу.
Только так и спасся, подлый!
А Пришельца вихрь бил о трубы и стены ещё много раз.
И искалечил его.
На прошлом цикле нектар пришлось вылить. Весь.
И добывать снова.
Но теперь он, Пришелец, жалок. И искалечен. Теперь ему тяжело ходить. Почти весь день он вынужден лежать на куче зловонных тряпок и лишь иногда, превозмогая боль, может переползать, цепляясь когтями за трещины в каменном полу, к проржавевшему крану и, открыв его, торопливо глотать тёплую, кислую, подземную воду.
Нет, теперь он не может сам добыть восемь глотков.
А то, что естьедва ли поможет.
Первый глоток из двух оставшихся вернёт ему молодость, второйпридаст силы его рукам, но излечить не сможет и нектар. И что будет? Сильное тело, которое едва ли на переломанных конечностях сможет передвигаться в этом мире с тройной силой тяжести.
Значит, мешок сам добыть Пришелец не сможет.
А если и сможет
Странная, жестокая шутка! Он, лучший лекарь на планете, если и вернётся домой, то больным Калекой
Впрочем, дома он сможет себя вылечить.
Надо только вернуться!
По счастью, абориген не покинул его.
По его вине прилились вчера драгоценные глотки, но он искупит свою вину.
И способности свои Пришелец не утратил. Он держит местного, держит крепко!
Шанс ещё есть. Ничего, Переход подождёт. Местный ушёл, но это ненадолго. Он вернётся. Он принесёт мешок. Или узнает, как раздобыть его.
Но Что это?
Какой противный скрежет!
Он говорил: «Петли Они не смазаны. И дверь открывается с трудом. Когда-нибудь я не смогу её открыть».
Он вернулся. Владыки милостивыон вернулся.
Фёдор спустился вниз по покатым бетонным ступенькам с отбитыми краями и, помедлив немного, махнул рукой, приглашая Дмитрия Ивановича последовать за ним.
Иди, что ли Да не бойся, тут подвал хороший, чистый. Зверюг всяких хвостатых не водится, потравили их когда-то. Давай за мной
В любой иной день Дмитрий Иванович, конечно же, и мгновения не промедлил бысбежал бы подальше и от подозрительного бродяги, которого пользует доктор, живущий в подвале серого двенадцатиэтажного дома, что стоит на отшибе дальнего городского квартала, едва не у самой кольцевой дороги; и от всех прочих бродяг с необыкновенными друзьями и самыми заманчивыми предложениями.
В любой иной день Да что в иной деньи сегодня бы утром непременно отказался бы спускаться по разбитым ступеням вниз, навстречу влажному, удушливому, гнилому запаху подземелья.
И днём, пожалуй
«Что же это со мной происходит сегодня? подумал Дмитрий Иванович. Что это за озарение на меня нашло?»
И поставил ногу на ступеньку.
Да не возись, сказал Фёдор и взялся за криво привинченную ручку двери в подвал. Я уже открываю Он не может ждать, он не любит, когда дверь слишком долго остаётся открытой. Ему наш воздух вреден
Фёдор тут же осёкся и втянул голову в плечи.
Кому? удивлённо переспросил Дмитрий Иванович, решившийся было продолжить путь, но от ненароком вырвавшейся у Фёдора фразы оцепеневший и снова замерший, на этот раз уже на третьей ступеньке.
«Только бы не ушёл, с трудом подавляя дрожь и нарастающую панику, подумал Фёдор. Совсем уж плохой я стал, совсем Болтаю, невесть что Плохо мне будет, ой как плохо мне будет, если мужик этот уйдёт! Не простит меня гость, не простит И за прошлые грехи платить придётся, и за эту вот глупость мою. Господи, задури ему голову! Задури!»
Почему это наш воздух ему не нравится? спросил Дмитрий Иванович (и Фёдор с тревогой отметил, что мужик этот, Дмитрий который, явственно начал разворачиваться, не иначе, чтобы прочь бежать). Это доктору не нравится? А с чего это вдруг?
«С чего? спросил сам себя Фёдор. Думай, дурак, думай! Сообрази, скажи хоть что-нибудь!»
Это загазовано тут всё слишком, нашёлся, наконец, Фёдор.
И радостно заулыбался, довольный своей сообразительностью.
Точно! Машины всякие ездят, выхлопные газы. Он мне, бывало, так и говорит, что, дескать, плохо тут всё. Дым, дышать тяжело
Да здесь же парк рядом! возразил Дмитрий Иванович. Графа Шереметьева имение в двух шагах. Пруды, деревья Что граф, дурнее нас, что ли, был? Тут же воздухсамый чистый в Москве. Ну уж, по крайней мере, получше, чем в подвале.
А ещё он инфекции боится, продолжал вдохновенно, но неубедительно, врать Фёдор. Как всякий, как говорится, кто «у смерти на пути», понимаете ли, встаёт Людей, можно сказать, спасает. Всю жизнь с микробами дело имел, с заразой всякой, вот и на характере отразилось. Всегда так и говорит
Крутишь ты что-то, Фёдор, друг ты мой разлюбезный, с явным уже подозрением сказал Дмитрий Иванович. Чего это он у тебя в подвале прячется? Да и ты, когда сюда шёл, всё по сторонам оглядывался. Ты думаешь, я не видел? Я всё видел! Оглядывался и голову в плечи, как собачонка побитая, вжимал. Чего он торчит?
А где ему ещё торчать?! словно озлившись на недоверчивость спутника, с лёгким досадливым взвизгом воскликнул Фёдор. Где, где хорошему человеку у нас жить?! Да, не сложилась у него жизнь, тяжело ему, плохо! Так что теперь, не верить? Не верить? Брезговать человеком? Вопросы всякие задавать? Получается, что если человек
«Не человек он! Ой, Федя, коль услышит тебя»
В тяжёлых условиях живёт, из последних сил людям помогает и не может жизнь свою наладить по доброте и робости своейтак и не доверять ему теперь? Тебе же, мужик, он помочь готов! Понимаешь? А будь это шарлатан, жулик отпетый, но в каком-нибудь врачебном кабинет, да с ремонтом выпендрёжным, так ты небось любую чушь от него с раскрытым ртом выслушивал, вякнуть бы поперёк побоялся! Как же, дохтур сидит, в белом халате А он, кто спасти тебя может, и не в таких кабинетах когда-то сидел, и не такие халаты носил, а куда получше, почище и покрасивей. Он, скажу я тебе, такие халаты носил, что мы с тобой и вообразить себе не можем! Он
Но тут Фёдор сообразил, что снова, кажется, стал болтать лишнее и замолчал.
Да вот пробормотал Дмитрий Иванович, уступая невесть откуда взявшемуся напору Фёдора.
Наверху скрипнула форточка и чей-то голос, сонный и хриплый, произнёс с ленивой, словно через силу выдавленной угрозой, произнёс:
А я вот по балде сейчас кой-кому Вот ты, козёл, доорёшься у меня под окнами, добудишься
«Я вот тоже не люблю, когда утром рано в парк добираться, а кто-то орёт под окном, подумал Дмитрий Иванович. Так и хочется кинуть в гада этого чем-нибудь тяжёлым».
Фёдор не стал дожидаться продолжения грозной речи.
Он с силой, резко потянул на себя заскрипевшую дверь и поманил Дмитрий Ивановича, скривившись и с заговорщицким видом подмигнув ему.
Быстро, болезный! Не упусти счастье своё
«Ладно, решил Дмитрий Иванович. Уговорил Зайду на минуту. Ну, может, минуты на две а вдруг у него и выпить есть?»
Дмитрий Иванович вовсе не был большим любителем алкоголя. Пил, честно говоря, редко и без особого удовольствия (это, конечно, если говорить о водке и не считать пива но пиво Дмитрий Иванович не считал, поскольку был убеждён, что это напиток прохладительный и тонизирующий, а вовсе даже не алкогольный так если считать, скажем, водку, то пил Дмитрий Иванович поразительно редко, даже не по всяким праздникам и уж тем более не по всяким выходным).
И именно сейчас ему почему-то очень захотелось выпить. И непременно водки!
Быть может, дождь всё-таки пробрал его и пришло время согреться?
Иду, иду Уговорил, Фёдор, уговорил Но минут на пять не больше. Если врач твой и впрямь как-то помочь может
А как же, может! поспешно сказал Фёдор и, теперь уже с полной уверенностью, что гость не сбежит в последний момент, раскрыл тяжело застонавшую дверь нараспашку.
То это сразу будет ясно, закончил фразу Дмитрий Иванович.
И с непонятно откуда взявшейся смелостью твёрдо сошёл по ступенькам вниз.
Кто это? Свет
Невыносимый свет фонарей. Какике ужасные на этой планете фонари! В его мире хрустальные сферы уличных светильников наполнены голубыми фосфоресцирующими жуками, клубящиеся рои которых излучают мягкое, тихими волнами расходящееся в воздухе сияние.
Такой свет успокаивает, дарует спокойствие духа, тишину и сосредоточенность мысли. В этом плещущем, играющем лёгкими оттенками голубого свете всё кажется лёгким и чистым. Кажется, что мир родился лишь пару мгновений назад, и поэтому наполнен он светлой невинностью начального, радостного бытия; а всё, что есть во Вселенной тяжёлого, скучного, смертно-тоскливоговсего этого ещё нет, всё это ещё не пришло до поры, всё это ещё в непроявленном виде, а если ещё не пришло, то есть потому шанс, что и не придёт, так и оставшись смутным воспоминанием из какой-то другой, печальной, по счастью не свершившейся жизни.
И кажется, что никогда уже не придётся заблудиться, никогда уже не получится открыть не ту дверь и войти
Да мы это, пришелец дорогой! Фёдор и гость наш любезный
«Гость? Фёдор привёл Кого? Неужели?!..»
Свет!
Невыносимо! Белый свет, режущий глаза. Неудивительно, что жители этой планеты так грубы и агрессивны. И несчастны. И совсем, сеовсемп не хотят друг друга лечить!
Неудивительно, потому что с таким светом, с такими фонарями, с такой жгучей, ослепляющей звездой в небе совершенно невозможно сохранить рассудок, совершенно невозможно рассмотреть хоть что-нибудь в своём мире, совершенно невозможно увидеть предметы с истинным расположением их теней.
Здесь только свет, безжалостный, всепроникающий, всепрожигающий, всех ослепляющий, помрачающий разум свет: белый, синий, оранжевый ночной, белый и жёлтый дневной. Только вечером приходят иногда добрый розовый и тёплый красный. Но ненадолго!
Владыки, как ненадолго!
Почему вы бросили меня здесь?
Закрой же дверь! Фёдор, лукавый слуга, закрой дверь, или я искалечу тебя!
«Ничего себе, подумал Дмитрий Иванович. Хорош врач! Добрый человексразу видно»
Фёдор испуганной мышью метнулся на спину Дмиртрия Ивановича (больно его при этом толкнув локтем) и поспешно закрыл коротко лязгнувшую дверь.
Затем он сделал ещё что-то Кажется, ещё был какой-то звукскрежет и отрывистый щелчок.
«Щеколда или замок, понял Дмитрий Иванович. Он дверь запер!»
И тут впервые шевельнулись у него в душе самые нехорошие предчувствия.
«Жалкоденег у меня нет, подумал Дмитрий Иванович. Не откуплюсь Убьют, должно быть»
Но мысль о собственной смерти (возможно, совсем уже близкой, даже ещё более близкой, чем казалось сегодня, в самом начале странного этого вечера) нисколько не испугала его и не огорчила.
Вот только ему не хотелось умирать в подвале и от рук бродяг.
Было в этом что-то настолько обыденное, пошлое, как будто взятое прямиком из пыльной газетной хроники, из того самого жёлтого столбца, куда юные журналисты тискают выдуманные и невыдуманные истории о доверчивых простаках, загубленных негодяями в подвалах, коллекторах, на городских свалках, в ночных парках, на заброшенных пустырях и в иных местах, куда приводят странников мечты о добрых врачах и бесплатной выпивке, а главноемечта о хороших людях, с которыми можно будет пожить ещё четыре дня.
Вот, Дмитрий, друг мой дорогой Это вот врач и есть!
И Фёдор показал на кучу зловонного, кажется, насквозь пропитанного мочой тряпья, беспорядочно брошенного в дальнем от входа углу.
Дмитрий Иванович с трудом сглотнул слюну (от тяжёлой, густой, тошнотворной вони спазмы схватили горло) и несмело шагнул вперёд.
Тряпьё зашевелилось, оживая, с долгим хрипом выдыхая смрад; обрывки маек, рубашек, штанов, ватников вздыбились, поползли в стороны, словно огромные, отвратительные насекомые из прежде сцепленного, а теперь быстро распадающегося серо-чёрного, многолапого клубка.
В тусклом свете подвальной лампы это сходство с насекомыми было так велико, что Дмитрий Иванович остановился и невольно попятился назад, машинально перебирая ногами, словно готовясь давить ползущих к нему хитиновых тварей.
Но вот куча окончательно рассыпаласьи увидел Дмитрий Иванович человека в рваном и потёртом синем комбинезоне, что лежал посреди разбросанных тряпок, хрипел, плевался и отчаянно колотил руками по глухому бетонному полу.
Великий! завопил Фёдор и
Дмитрий Иванович в крайнем удивлении обернулся.
упал на колени.
Муда! прошипел человек и попытался приподняться, перевернувшись на бок, но потерял равновесия и снова упал на спину.
И застонал, тяжело и жалобно, так, как будто на спине у него была рана или позвоночник был повреждён.
«Он не может встать! понял Дмитрий Иванович. Ему даже приподняться трудно. Он ходить не может У него что-то с ногами? Или с позвоночником?»
Мудак! человек, наконец, протолкнул ругательство сквозь сведённое болевой спазмой горло и, продолжая лежать на спине, пальцем поманил
«Нет, не меня, конечно», догадался Дмитрий Иванович.
побелевшего от страха Фёдора.
Я не виноват, шептал затрясшийся Фёдор. Я глуп! Пожалей меня!
«Иди, шептал человек. Иди»
Дмитрий Иванович, будто завороженный, неотрывно, даже на миг не отводя глаз, смотрел на этого человека.
Облик его был жалок и ужасен одновременно.
Мертвенно-белая кожа, впавшие щёки, выпирающие треугольники скул, угольно чёрные-глазаказалось, это не лицо, а череп, череп белой, иссушенной кости.
Длинные, тонкие пальцы с отросшими сантиметра на два серыми ногтями непрестанно дрожали, дёргались, царапая пол и вычерчивая извилистые полосы в подвальной пыли.
А когда он говорил или стоналрот его становился тёмным провалом, появляющимся и исчезающим вновь, отчего сходство лица с белым черепом становилось особенно пугающим.
И в то же время
Он был настолько несчастен и беспомощен
«Или кажется таким?»
что страх исчезал, и хотелось сделать ну хоть что-нибудь нет, прикоснуться всё-таки трудно, просто позвонить в «скорую»
«Как же, приедут они за бомжом!»
или купить какое-нибудь лекарство.
Но он так грязен!
Комбинезон, кажется, бывший строительный, измазан так, что местами и цвет не разберёшь, и на нём
Какие-то бурые пятна Бурые пятна?
«Кровь?!»
Помоги, прошептал человек.
Фёдор стоял рядом с ним, согнувшись и замерев в поклоне.
Помоги мне подняться. У меня всё затекло Проклятое тело! Проклятое! Мне трудно дышать, давит грудь
Человек закашлял и выкрикнул сквозь кашель:
Не оставляй меня надолго! Не бросай меня! Мне нельзя так долго лежать на спине! Я могу задохнуться! Мразь! Урод!
Он взмахнул руками, словно пытаясь зацепить в воздухе какую-то невидимую опору.
Не смей бросать меня!
И снова перешёл на шёпот:
Запомнибез меня ты никто. Никто Система жизнеобеспечения повреждена, я долго не протяну Не дай мне умереть, не дай мне остаться здесь! Где мешок? Помоги мне сесть. Я хочу сидеть там, у стены. Там труба, она так приятно гудит Где мешок? Пора лететь!
У нас гость, шепнул Фёдор и, подсунув руки под спину, бережно приподнял человека.
И Дмитрию Ивановичу показалось, что голова подвального врача еле качается, словно еле держится на тоненькой, из слабых жилок сплетённой шее.
Гость! Ой, больно
Терпите, Великий, шептал Фёдор, осторожно подтаскивая врача к оштукатуренной подвальной перегородке, рядом с которой выступал из пола чёрный чугунный цилиндр водопроводной трубы. Ещё пару шагов Так, чтобы спиной прислониться, чтобы удобно было Терпите, господин мой, терпите Вы не бросите меня Простите меня, простите Вот так, вот так
«Как он любит его! с удивлением отметил Дмитрий Иванович. Какое уважение оказывает Ведь не шутка же это? Не ирония? Не разыгрывают меня? Нет, всё серьёзно, всё так по-настоящему. Как он осторожно сажает его, и кланяется при этом Невероятно! Кто же этот врач? Почему он живёт в подвале? Почему он лежит на полу, заваленный кучей зловонного тряпья? И что же случилось с ним?»
Гость? спросил врач, едва Фёдор помог ему устроиться у стены.
И махнул рукой, подзывая Дмитрия Ивановича.
Гость, гость, поспешно подтвердил Фёдор. Очень больной, очень несчастный человек. Он так страдает, Великий, так страдает! И сердце болит, и лёгкие Сам слышалон кашляет, кашляет! Его надо лечить!
«Как будто запах уже не такой омерзительный, подумал Дмитрий Иванович, медленно, шаг за шагом приближаясь к врачу. Или я уже принюхался?»