Давайте позволим ему вскрыть артерию, предложил Вилли. Заодно поймем терминологию терминализма и посмотрим, насколько остра эта бритва Оккама.
Так и поступим, решил Григорий. А то наш мирсовсем как жирный лентяй, он пресыщен, он докучлив, и это не давало мне покоя весь вечер. Давайте выясним, способны ли интеллектуальные воззрения быть реальной силой. Детали операции поручим Эпикту, а поворотным моментом, на мой взгляд, нужно считать тысяча триста двадцать третий год. Джон Латтерелл тогда приехал из Оксфорда в Авиньон, где размещался папский престол. С собой он привез пятьдесят шесть тезисов из оккамовских «Комментариев к Сентенциям Павла» и предлагал их заклеймить. Хотя их и не осудили прямо, Оккам подвергся серьезной критике, от которой так и не оправился. Латтерелл доказал, что нигилизм Оккамане более чем «ничто». Идеи Оккама увяли, прокатившись невнятным эхом по дворам мелких германских князьков, которым он пытался всучить свой товар, но торговать на серьезных рынках ему уже не светило. А между тем его философия могла пустить под откос целый мир, если, конечно, интеллектуальные воззрения и впрямь способны выступать как реальная сила.
Уверен, нам не понравился бы Латтерелл, сказал Алоизий. Без чувства юмора, без искры, да еще и всегда прав. А вот Оккамдругое дело. Он обаятелен, он совершал ошибки. Возможно, развязав руки Оккаму, мы уничтожим мир. Развитие Китая замедлилось на тысячелетия из-за мировоззрения, которое оккамовскому и в подметки не годится. Индия погружена в гипнотический застой, который называют революционным, но никаких изменений там не происходитинтеллектуальные воззрения этой страны ее намертво загипнотизировали. Но оккамовское мировоззрениевещь совсем особая.
Итак, они решили, что бывший канцлер Оксфордского университета, вечно больной Джон Латтерелл, должен подцепить еще одну болезнь по дороге в Авиньон, куда он направлялся в надежде покончить с ересью Оккама, пока та не заразила весь мир.
Что же, начнем, люди добрые, прогрохотал назавтра Эпикт. Моя часть работы состоит в том, чтобы остановить человека, следующего из Оксфорда в Авиньон в тысяча триста двадцать третьем году. Ну, проходите, располагайтесь, и давайте приступим. Эпиктист затянулся из семирожкового бульбулятора, голова морского чудовища засияла всеми цветами радуги, и гостиная наполнилась волшебным дымом.
Все готовы к тому, что им перережут горло? бодро спросил Григорий.
Всегда готов, проворчал Диоген Понтифик, хоть и не верю в результат. Вчерашняя попытка потерпела фиаско. Не представляю, чтобы какой-то английский схоласт, оспаривавший около семисот лет назад в итальянском суде во Франции на плохой латыни пятьдесят шесть пунктов ненаучных абстракций другого схоласта, может стать причиной масштабных изменений.
Условия для опыта идеальные, сообщил Эпикт. Контрольный текст взяли из «Истории философии» Кобблстона. Если попытка окажется удачной, текст изменится у нас на глазах. Как и все остальные тексты, да и мир в целом. И добавил: Здесь собрались лучшие умы человечества: десять человек и три машины. Запомните, нас тринадцать. Это может быть важно.
Следите за миром, приказал Алоизий Шиплеп. Я говорил это вчера, но повторю еще раз. Мы сохранили мир в нашей памяти и теперь наблюдаем за ним. Изменится он хоть на йотумы это сразу уловим.
Жми на кнопку, Эпикт! скомандовал Григорий Смирнов.
Эпиктист выпустил из своих механических недр аватараполуробота-полупризрака. И однажды вечером в 1323 году на полпути из Манда в Авиньон, что в древней провинции Лангедок, Джон Латтерелл внезапно снова занемог. Его отвезли на небольшой, затерянный в горах постоялый двор. Возможно, там он и умер. Во всяком случае, до Авиньона он не добрался.
Ну как, Эпикт, сработало? спросил Алоизий.
Давайте взглянем на образцы, предложил Григорий.
Все четверотри человека и призрак Эпикт, похожий на маску каченко с переговорной трубкой, повернулись к эталону и разочарованно переглянулись.
Все та же палка и пять насечек на ней, вздохнул Григорий. Наша контрольная палка. В мире ничего не изменилось.
Искусство тоже осталось прежним, сообщил Алоизий. Наскальная роспись, которой мы посвятили несколько последних лет, выглядит как и прежде. Мы рисовали медведей черной краской, буйволовкрасной, а людейсиней. Когда у нас появится еще одна краска, мы сможем изобразить птиц. Как же я надеялся, что эксперимент подарит нам новые цвета! Даже мечтал, что птицы на рисунке возникнут сами собой, прямо у нас на глазах.
А из еды все тот же огузок скунса, и ничего больше, вздохнула Валерия. А я так ждала, что эксперимент превратит этот огузок в бедро оленя!
Не все потеряно, успокоил ее Алоизий. У нас по-прежнему есть орехи гикори. Об этом я молился перед экспериментом: только бы орехи гикори не пропали!
В невыделанных шкурах на голое тело, они восседали вокруг стола для совещаний, под который приспособили большой плоский валун, и кололи каменными топорами орехи гикори. Мир оставался прежним, хоть они и пытались его изменить с помощью магии.
Эпикт подвел нас, констатировал Григорий. Мы создали его тело из лучших палок. Сплели ему лицо из лучших трав. Наши песнопения наполнили его магией. Все наши сокровищав его защечных мешках. И что же волшебная маска предлагает нам в ответ?
Спроси у нее сам, посоветовала Валерия.
Вокруг стола сидели лучшие умы человечества. Трое смертныхГригорий, Алоизий, Валерия (единственные люди на Земле, если не считать живущих в других долинах) и дух Эпикт, маска с переговорной трубкой.
Григорий встал, обошел стол и наклонился к переговорной трубке:
Эпикт, и что прикажешь нам делать?
Я помню женщину, к носу которой приросла кровяная колбаса, сказал Эпикт голосом Григория. Это как-нибудь поможет?
Возможно. Григорий снова занял место за валуном для совещаний. Это из одной старойну почему старой, я придумал ее только сегодня утром! народной сказки про три желания.
Пусть Эпикт расскажет, предложила Валерия. У него лучше получается.
Обогнув Эпикта, она подошла к переговорной трубке и выпустила через нее клуб дымаона курила большую рыхлую сигару, свернутую из черных листьев.
Жена тратит первое желание на колбасу, начал Эпикт голосом Валерии. То есть на куски оленьего мяса с кровью, забитые в перевязанную оленью кишку. Муж злится, что жена так бездарно потратила желание, ведь она могла попросить целого оленя, из которого получилось бы много колбасы. Муж злится очень сильно и в сердцах желает, чтобы колбаса навечно приросла к носу жены. Так и происходит. Жена в истерике. До мужа доходит, что он истратил второе желание Дальше я забыл.
Как же так, Эпикт?! Как ты мог забыть? в смятении вскричал Алоизий. Может статься, судьба всего мира зависит от того, чтобы ты вспомнил. А ну-ка, дайте мне поговорить с этой треклятой маской! И Алоизий направился к разговорной трубке.
О да, вспоминаю, продолжил Эпикт голосом Алоизия. Мужчина тратит третье желание на то, чтобы избавить жену от колбасы. Таким образом все возвращается на круги своя.
Мы не хотим, чтобы все оставалось на кругах своих! простонала Валерия. Это невыносимо: из еды только огузок скунса, из одеждыобезьяньи манто. Мы жаждем лучшей жизни. Мы желаем верхнюю одежду из шкур оленей и антилоп!
Я призрак-ясновидец, больше ничего от меня не требуй. И Эпикт умолк.
Послушайте, мир остался прежним, но у нас есть намеки на нечто иное! осенило Григория. Скажите, какой народный герой выстругал дротик? И из какого материала?
Народный геройВилли Макджилли, произнес Эпикт голосом Валерии, которая первой подскочила к переговорной трубке, а выстругал он его из красного вяза.
А мы? Сможем ли мы выстругать дротик по примеру народного героя Вилли? спросил Алоизий.
А у нас есть выбор? осведомился Эпикт.
Сможем ли мы сконструировать метатель дротиков и перебросить его из нашего контекста в
Точнее, сможем ли мы убить дротиком аватара, пока тот не убил кого-то еще? взволнованно спросил Григорий.
Попробуем, изрек призрак Эпикт, вернее, просто маска каченко с переговорной трубкой. По правде сказать, мне эти аватары никогда не нравились.
Думаете, Эпиктпросто маска каченко с переговорной трубкой? А вот и нет. Внутри него находилось много чего еще: красный гранат, настоящая морская соль, толченые глаза бобра, хвост гремучей змеи и панцирь броненосца. По сути, он стал первой Ктистек-машиной.
Приказывай, Эпикт! воскликнул Алоизий, приладив дротик к метателю.
Стреляй! Достань предателя-аватара! прогудел Эпикт.
На закате ненумерованного года на полпути из ниоткуда в никуда аватар пал замертво, сраженный в сердце дротиком, выструганным из красного вяза.
Ну как, Эпикт, сработало? спросил, волнуясь, Чарльз Когсворт. Скорее всего, да, ведь я снова здесь. А то в последний раз меня не было.
Давайте взглянем на образцы, спокойно предложил Григорий.
К черту образцы! воскликнул Вилли Макджилли. Вспомните, ведь мы уже это слышали!
Уже началось? спросил Глассер.
Уже закончилось? удивился Одифакс ОХанлон.
Жми на кнопку, Эпикт! рявкнул Диоген. Такое чувство, будто я что-то пропустил, что-то очень важное. Давай по новой!
О нет, нет! всполошилась Валерия. Только не по новой. Это же путь к огузку скунса и полному безумию.
Безлюдный переулок
Рассказ «In Our Block» завершен в январе 1965 г. и опубликован в журнале «If» в июле 1965 г. Включен в авторский сборник «Nine Hundred Grandmothers» («Девятьсот бабушек», 1970).
ПредисловиеНил Гейман
Это не первый рассказ Лафферти, который я прочитал, и даже не первый, в который влюбился.
Но первый, который я постарался разобрать, проанализировать и понять, как же автор его написал.
Наверное, мне тогда было лет одиннадцать. Я смутно представлял себе, что такое квартал в американском городедля меня это слово значило нечто вроде «района». Сам я рос в поселках и городках с извилистыми, беспорядочно расположенными улицами. Но рассказ мне очень понравился. История без основной линии, но с множеством невероятных сценок, сказка-небылица без видимого конфликта: два друга прогуливаются по кварталу и разговаривают с разными интересными персонажами. Посыл ясен: это рассказ о людях, недавно приехавших в город, об иммигрантах, которые много и тяжело работают, стараясь пробиться в этой жизни. И о том, что необычные вещи принимаются как данность.
И еще мне очень понравился язык.
Я прочитал рассказ, перечитал, потом прочитал громко вслух и попытался во всем разобраться. Так и не додумался, что такое «лента Дорт» (полагаю, Лафферти и сам этого не знал). Я чувствовал: если смогу понять, как выстроена эта история, как она сконструирована, возможно, пойму, как вообще надо писать.
Мне понравилась речь людей в лачугах. Хотелось научиться говорить как машинистка или ее сестра из бара. Я надеялся, что когда-нибудь смогу произнести что-то вроде: «Заметьте, как ловко я ухожу от ответа», но возможности так и не представилось. И у меня только один язык, так что сказать: «А это я делаю моим другим языком» тоже вряд ли бы удалось.
Став старше, я перечитывал этот рассказ как минимум раз в год, и он мне все так же нравился. Он с сумасшедшинкой, и в нем много гротеска, но вместе с тем это великолепная глубокая история о бедном рабочем люде, об одном квартале в Оклахоме, куда приезжают новые люди и стараются изо всех сил стать своими. История об иммиграции, о том, какие знания привозят с собой приезжие. История о раскрытых секретах.
И еще это история о писателе, о местах, где он черпал свои идеи. Я представляю себе, как Рэй Лафферти идет в местный бар мимо лачуги, которую прежде никогда не видел. И в тот же вечер возвращается домой с готовым рассказом в голове.
Безлюдный переулок
В этом квартале хватало разных затейников.
Повстречав там Джима Бумера, Арт Слик спросил его:
Ходил когда-нибудь вон по той улице?
Сейчаснет, а мальчишкойбывало. Помню тут одного лекаря Он ютился в палаткелетом, когда сгорела фабрика комбинезонов. Улица-то всего в один квартал длиной, а потом упирается в железнодорожную насыпь. Несколько лачужек, а вокруг бурьян растетвот и вся улица Правда, сейчас эти развалюшки как-то не так выглядят. Вроде и побольше их стало. А я думал, их давно снесли.
Джим, я два часа смотрю на тот крайний домик. Утром сюда пригнали тягач с сорокафутовым прицепом и стали грузить его картонными коробками, каждая три фута в длину, торец дюймов восемь на восемь. Они их таскали из этой лачужки. Видишь желоб? По нему спускали. Такая картонка потянет фунтов на тридцать пятья видел, как парни надрывались. Джим, они нагрузили прицеп с верхом, и тягач его уволок.
Что же тут такого особенного?
Джим, я тебе говорю, что прицеп нагрузили с верхом! Машина еле с места сдвинулась, думаю, на ней было не меньше шестидесяти тысяч фунтов. Грузили по паре картонок за семь секунди так два часа! Это же две тыщи картонок!
Да кто теперь соблюдает норму загрузки? Следить некому.
Джим, а домик-точто коробка из-под печенья, у него стенки семь на семь футов, и дверь на полстенки. Прямо за дверью в кресле сидел человек за хлипким столиком. Больше в эту комнатку ничего не запихнешь. В другой половине, откуда желоб идет, что-то еще есть. На тот прицеп влезло бы штук шесть таких домиков!
Давай-ка его измерим, сказал Джим Бумер. Может быть, он на самом деле побольше, чем кажется.
Вывеска на хижине гласила: «ДЕЛАЕМПРОДАЕМПЕРЕВОЗИМЧТО УГОДНО ПО ЗАМЕНЬШЕННЫМ ЦЕНАМ». Старой стальной рулеткой Джим Бумер измерил домик. Он оказался кубом с ребром в семь футов. Он стоял на опорах из битых кирпичей, так что при желании можно было под него заглянуть.
Хотите, продам вам за доллар новую пятидесятифутовую рулетку? предложил человек, сидевший в домике. А старую можете выбросить.
И он достал из ящика стола стальную рулетку.
Арт Слик отлично видел, что столик был безо всяких ящиков.
На пружине, имеет родиевое покрытие, лента «Дорт», шарнир «Рэмси», заключена в футляр, добавил продавец.
Джим Бумер заплатил ему доллар и спросил:
И много у вас таких рулеток?
Могу приготовить к погрузке сто тысяч за десять минут. Если берете оптом, то уступлю по восемьдесят восемь центов за штуку.
Утром вы грузили машину такими же рулетками? спросил Арт.
Да нет, там было что-то другое. Раньше я никогда не делал рулеток. Только сейчас вот решил сделать для вас одну, глядя, какой старой и изломанной вы измеряете мой дом.
Арт и Джим перешли к обшарпанному соседнему домику с вывеской: «СТЕНОГРАФИСТКА». Этот был еще меньше, футов шесть на шесть. Изнутри доносилось стрекотание пишущей машинки. Едва они открыли дверь, стук прекратился.
На стуле за столиком сидела хорошенькая брюнетка. Больше в комнате не было ничего, в том числе и пишущей машинки.
Мне послышалось, здесь машинка стучала, сказал Арт.
Это я сама, улыбнулась девушка. Иногда для развлечения стучу, как пишущая машинка. Чтобы все думать, что здесь стенографистка.
А если кто-нибудь войдет да и попросит что-то напечатать?
А как вы думать? Напечатаю, и все.
Напечатаете мне письмо?
О чем говорить, приятель, сделаю. Без помарок, в двух экземплярах, двадцать пять центов страница, есть конверты с марками.
Посмотрим, как вы это делаете. Печатайте, я продиктую.
Сперва диктуйте, а потом я напечатать. Нет смысла делать две вещи одним разом.
Арт, чувствуя себя последним дураком, пробубнил длинное витиеватое письмо, которое уже несколько дней собирался написать, а девушка сидела, подчищала ногти пилочкой. И перебила только раз.
Почему это машинистки вечно сидеть и возиться со своими ногтями? спросила она его. Я тоже так стараюсь делать. Подпилю ногти, потом немного отращу, а потом опять подпилю. Целое утро только этим и занимаюсь. По-моему, глупо.
Вот и все, сказал Арт, кончив диктовать.
А вы не прибавить в конце «люблю, целую»? спросила девушка.