Спал я без зазрения совести долго и спокойно, без сновидений. Возможно, я проспал бы еще дольше, но отец разбудил меня около полудня, в хорошем расположении духа, призывая позавтракать с ним. Придав себе более-менее здоровый вид, что с моей внешностью чрезвычайно проблематично, первое, что я сделал, позвонил Элайзу. Я не боялся его разбудить, видя, что он опередил меня в ГИКе: как я предполагал, уже час как на его странице висело темное селфи с чердака. С кружкой и салютом. Но оно хотя бы было.
С Новым годом! почти моментально ответил друг. Его лицо было более-менее веселым. Растрепанные рыжие волосы, затасканная футболка с матерной надписью под толстой вязаной кофтой с мужнего плеча, пушистая нить сиреневой мишуры вокруг шеи. Слишком яркие глаза и слишком выпирающие скулы.
С Новым годом! невольно улыбнулся я, чувствуя, что безумно хотел бы оказаться с ним рядом, а не за тысячи километров в этом ледяном царстве. Как дела?
Все хорошо, кивнул он, пройдя с телефоном из гостиной на кухню. Как праздник?
Как бал Равновесия, только меня все унижали, рассмеялся я. Мне не хотелось заражать друга своей тревогой. Тебе бы понравилось, здесь все изъясняются научными терминами и воротят нос от любого, кто не разбирается в оружии.
А правда, что у Лукьяна теперь новое поколение механических солдат? спросил Элайз, сев за стол и подтянув ноги к груди. В свободной от телефона руке у него была кружка с дымящимся то ли чаем, то ли кофе, а по левую сторону от него на экране стала видна правая часть Мэтра Бессердечного, сидящего за тем же столом. От модельера для меня было только бледное «с Новым годом» и последующее полное игнорирование. Вид у него был такой, как будто он медленно и мучительно умирает. Впрочем, похоже, так и было.
Вроде как да, кивнул я, сев на кровать, краем глаза наблюдая, как прислуга расставляет на столике у окна завтрак. Отец сидел в кресле с ноутбуком на коленях. По крайней мере, дизайн у этих кошмарных штуковин слегка поменялся.
Класс, глаза друга загорелись. В последнее время, когда муженек вполне однозначно намекал, что устал от его общества, мой друг, вместо того чтобы как нормальный человек посты в ГИК снимать, принялся заниматься теоретической наукой. Биоинженерия и еще какая-то электронная муть заинтересовали его без меры, тем более сейчас, когда по телевизору только и разговоров про битву технологий Алистенебрарума и Инфернума. Мне кажется, мы и так уже непозволительно много десятилетий развития без зазрения совести перепрыгнули. Такой прогресс в условиях, что в некоторых частях страны бывает такое, что банально нет света и водопровода, а целые города армии выжигают дотла Кощунственное явление. Впрочем, стоит только одной из держав применить ядерное оружие наибольшей силы, и ничего не станет: ни заброшенных сел, ни переполненных мегаполисов. Мы все живем в страхе перед двумя мировыми лидерами, во власти которых уничтожить нас всех. Только если один боится за свою жизнь, другой за нее опасаться и не думает, хотя бы потому, что у него ее вроде как и нет вовсе.
Ничего классного, они мерзкие и ужасно скрипят, меня аж передернуло от воспоминаний. Как ты себя чувствуешь? спросил я, посерьезнев. Улыбка сползла и с его лица.
Я в порядке, не переживай, поспешил убедить он меня. Плохо вышло. Все нормально, правда.
Ладно, кивнул я, прекрасно понимая, что по видеосвязи это все пустое. Ладно, невольный повтор, нам тут завтрак принесли.
Приятного, улыбнулся он уголком губ.
И тебе.
На этом я отключился.
Отец отложил ноутбук, только когда я сел за столик у самого окна. Горячий дымящийся кофе и синтетическое молоко здесь роскошь, в которой, впрочем, нам не отказывали. Так же, как и в фруктах, пусть и выбор их скуден кислые яблоки и груши.
В уютном, знакомом с детства молчании мы грели пальцы о чашки, когда за дверьми послышался характерный тягучий грохот механических солдат. Двери открылись, и на пороге появился Лукьян фон Дэшнер, весь в кипенно-белом, сливаясь цветом своей светящейся кожи с тканью. Стекла его очков голубое и красное сверкали, будучи единственными осколками цвета в этом человеке.
Д-хоброе ут-хро. В-хы н-хе п-хротив, ес-хли я прис-хоединюсь к в-хам? едва заметно улыбнулся он, жестом остановив охранников на пороге и закрыв перед их гладкими лицами двери. Н-хе встав-хайте, быстро добавил он, остановив нас на полудвижении, к ч-херту этик-хет, в конц-хе конц-хов, в-хы м-хои друз-хья.
Доброе утро, сказал отец, поставив кружку на столик с легким стуком. Прекрасный был бал.
П-хо вс-хем прав-хилам-х, н-хо вс-хе рав-хно совс-хем н-хе т-хо, чт-хо в детств-хе, покачал головой фон Дэшнер, поставив рядом стул и сев. С ф-хруктами сейч-хас с-хлож-хно, уж прост-хите, он, казалось, чувствовал себя виноватым, покрутив в руке темно-зеленое мелкое яблоко.
Все в порядке, заверил его отец. Ты и так сделал для нас больше, чем должен был.
Н-хе преувелич-хивай м-хои заслуг-хи, д-хруг м-хой, повернув голову к стене, ответил Лукьян. Он долго молчал, а мы не спешили прерывать его молчание. Теб-хе н-хе н-хравится у н-хас? наконец, снова повернувшись к нам, обратился Лукьян ко мне. Не знаю, какое выражение было у меня на лице, что вызвало такой вопрос, но, видимо, не очень довольное. Впрочем, очень трудно быть довольным, когда за окном минус семьдесят в ночь и ты, вместо того чтобы как нормальный человек мерзнуть, просто чувствуешь, как твои легкие превращаются в желе и не дают толком дышать.
Я тоскую по другу, ответил я, еще не до конца оставив мыслями разговор с Элайзом.
Т-хот р-хыжий юн-хоша, кивнул Лукьян самому себе, К-хлемэнт. Я пом-хню ег-хо.
Он в безопасности? спросил я, отставив чашку. Желудок свело от страха и волнения. Когда Лукьян спросил Элайза, чего он хочет больше всего, мой друг ответил: жизни, где политика и война не коснутся его. Спокойной жизни для него и Оллфорда. Эта просьба была удовлетворена, мой друг изолировался от всего, чего только смог. Но меня это не успокаивало.
Наст-хольк-хо, наск-хольк-хо расп-хрост-храняет-хся м-хое в-хлиян-хие, тихо ответил фон Дэшнер, положив яблоко обратно в вазу.
Я беспокоюсь за него.
Н-хе уд-хивит-хельно. Уг-хроза вок-хруг н-хас, н-хо оч-хаг е-хго уг-хрозы м-хы уничт-хожили.
Первого января 216 года в Городе Свободной Войны победило Правосудие, и город стал территорией Инфернума. С этой победы начался перелом в ходе войны. Отбить у Алистенебрарума их вторую столицу все равно что отрубить человеку любимую руку. Сейчас мать и отчим Элайза в тюрьме, а мертвый Винтерхальтер снова мертв. Это внушает хоть какую-то долю спокойствия.
Т-хы н-хе хот-хел б-хы п-хрогуляться с-хо м-хной, Ф-хеликс? спросил Лукьян.
Сочту за честь, обрадовался я, залпом допив уже остывший кофе.
Отец остался в моей комнате. Ему еще предстояло писать эксклюзивную статью о новогоднем бале. В последнее время его блог и его фотографии стали предметом огромного интереса всего мира, ведь больше никого из журналистов новая власть к себе не подпускала так близко.
Механическая охрана фон Дэшнера нервировала меня, но от них некуда было деться. Лукьян, как бы он ни держал прямо спину, все равно на деле очень слаб здоровьем и оттого хорошая мишень для предателей. Его слишком много раз пытались убить самыми различными способами, чтобы теперь он ходил где-то один.
Замок казался безжизненным. То ли все прятались, заслышав скрежет, то ли действительно так мало людей здесь осталось. Гулкое эхо гуляло по коридорам, статуи смотрели с печалью и осуждением.
Мы прошли почти половину замка и преодолели не один десяток лестниц, прежде чем вышли к даже изнутри раскрашенным морозом дверям главного входа. И только огромная, украшенная расписными шарами ель в холле напоминала, что в этой жизни еще есть чему радоваться.
Буквально за три минуты на улице у меня развилась мания преследования. Когда Лукьян выходил из замка, за ним постоянно следовал целый невидимый отряд. Может быть, ему самому не хотелось такой защиты, но Арторий непреклонен, и муж, видимо, ему уже просто не возражал.
Мороз колючими прикосновениями терзал кожу, нетронутый снег хрустел под ногами. Что я, что Его Величество оба сливались с бесконечно белым пейзажем огромного сада перед замком. Сам замок я видел один лишь раз, когда мы с отцом только приехали, потому теперь не постеснялся обернуться. Это поразительное произведение искусства сочетало в себе классическую доперекройную готику собора и магию архитектуры Перекроя этак полтора века назад замок обшили каким-то суперпрочным стеклом, закончив изначальную задумку первого оцидитглацемского архитектора, сооружение стало похоже на замерзшие многометровые волны Великого моря, которое никогда не замерзало десятки метров внизу обрыва, на котором и стоял дом Императоров.
Ког-хда я б-хыл м-халеньк-хим, тихо сказал Лукьян, последовав моему примеру и посмотрев на шпили замка, м-хоя н-хян-хя расск-хазывала м-хне древ-хние ск-хазки об-х импер-хат-хорах. Эт-хот зам-хок, ск-хазочный, так-хой н-хер-хеальный и недостижим-хый, б-хыл м-хоей мечт-хой. И в-хот теп-херь я зд-хесь жив-ху. И п-храв-хлю.
Мне в детстве отец рассказывал о Красном замке и Аде, улыбнулся я, покосившись на Лукьяна.
Поч-хему? неподдельно удивился он.
Потому что я всегда просил об этом, мне нравились предания Равновесия, которым меня учил мой ударенный дед, нравилась Инфернумская история с ее президентами, каждому из которых после инаугурации давалось одно имя Дьявол, нравились демоны, сидящие у меня под кроватью и смотрящие на меня из зеркал. Отец никогда не верил в то, что я говорил, списывая все на детское воображение глубоко больного ребенка. Сейчас я сам не уверен в том, что я видел и в каком состоянии я в это время был. В любом случае вот уж кого, так чертей с рогами я никогда не боялся. Я знаю только одну оцидитглацемскую сказку.
Д-хай угад-хаю: о лед-хяном драк-хоне? усмехнулся фон Дэшнер.
О ледяном драконе, кивнул я. Эту сказку знают, наверное, все глацемские дети. Сказку о первом еще доперекройном Оцидитглацемском Императоре Никгласе и его драконе Фригусигнисе. Довольно печальная история, впрочем, как и все подобные, в которых фигурирует положительный герой, его брат как герой отрицательный и битва за власть переплетается с магическим вымыслом. Как водится во всех сказках времен Перекроя в конце все сдохли. Наверное, именно поэтому доперекройные сказки никто уже и не вспоминает. «Жили они долго и счастливо» у нас не ценится.
Т-хвой д-хед оч-хень люб-хил ее искаж-хать р-хазным н-хепотребств-хом, он развернулся и побрел по расчищенной дорожке к обледенелым и засыпанным снегом деревьям. Я зн-хаю, чт-хо теб-хе н-хе п-хо д-хуш-хе м-хест-хный клим-хат. П-хрости, чт-хо выт-хащил.
Ничего, потерев руки, ответил я, догнав его. Я понимаю, почему вы хотите говорить со мной.
Т-хы т-хоже эт-хо ч-хувств-хуешь? грустно улыбнулся он.
Я только кивнул. Чувствую. Куда же я денусь. Эта связь абсолютных мутантов намного сильнее чувства любви к родителям, намного сильнее страха смерти. Она сильнее всего, что я только испытывал в своей жизни. Мы единственные экземпляры в мире, совершенно не похожие на кого бы то ни было. Радиационных альбиносов больше не осталось. Я впервые нашел человека, который на духовном уровне понял бы меня всецело. Может быть, для Лукьяна я такой же человек.
Мы шли молча под хруст снега под ногами и отдаленный скрежет механических охранников. Северное сияние на сером небе бледно переливалось, как светомузыка в клубе.
М-хне т-хак б-хольно с-хлуш-хать эт-хо, вздохнул фон Дэшнер.
Что? не понял я.
Ск-хрип снег-ха. Д-хля м-хеня эт-хо к-хак звук-х л-хом-хающик-хся к-хост-хей. Т-хы н-хик-ход-ха н-хе обращ-хал вним-хания, к-хак люд-хи п-хоступ-хают с-хо снег-хом? Т-хопчут, лом-хают к-хрупк-хие к-хости снеж-хинок и р-хад-хуются эт-хому к-хруст-ху, окраш-хив-хают св-хоей и м-хашинной г-хрязью П-хревращ-хают искусств-хо прир-ходы в нав-хязчив-хую об-хыд-хенность. М-херзко. В отнош-хении к снег-ху отнош-хение люд-хей к-хо всем-ху. Вс-хе н-хужно оч-хернить, раст-хопт-хать, уничт-хожить.
Я не нашел, что ему ответить, и он надолго замолчал.
У Храма Света, здания не меньшего, чем сам Единый замок, было пусто. Если кто-то еще и отваживался сюда ходить, открыто говоря о своей вере, то и их выгнали перед приходом Его Величества. Как только мы остановились, в восхищении подняв головы к бесконечным шпилям Храма, отчетливо послышался чистый, всепоглощающий звон.
К-холок-хольный зв-хон успок-хаивает, тихо сказал Лукьян, устало опустившись на заснеженный борт столетиями не работающего фонтана, в центре которого, возведя руки к небесам, скорбел мужик с крыльями в свое время таких называли ангелами. Сейчас таковыми называют всех кого не лень, не каменных и нарисованных, а вполне себе живых. Чаще всего я слышу это в адрес моего всего светлого и полного добродетели отца. Кажется, что еще немного и у него и правда за спиной что-нибудь да вырастет. Нимб над головой уже давно сверкает. Прис-хядь, мягко сказал Лукьян, если к его голосу можно применить понятие «мягко», видя, что меня ведет как пьяного. У вс-хех с-х неприв-хычк-хи г-холов-ха круж-хится. Ч-хист-хый в-хозд-хух. Зд-хесь н-ха с-хотню к-хилом-хетров н-хет н-хи од-хног-хо пред-хприят-хия.
Ваша семья не против? Колокольный звон и все такое, спросил я, сев рядом, и огляделся в попытках осмотреться. От белизны вокруг слепило даже мои бесполезные глаза. Я снял очки, и, расплывшись, белый свет перестал причинять такую дикую боль, а мелодичный перелив и правда казался мне чем-то особенным, он всколыхнул что-то глубоко в душе.
Лукьян долго не отвечал, голыми руками касаясь заледенелого камня. Он сидел в одном костюме и накинутом сверху плаще, я же укутался в пальто и шарф до неприличия. По правде сказать, холодно не было, но густой колючий воздух явно не желал, чтобы я им дышал. Какой же это бред, объединить такой ледник с той же жаркой круглый год Морэсолмой и назвать это все единым государством.
Арт-хорий п-хротив, тяжело вздохнув, сказал Лукьян. Т-хак же, к-хак и я н-хе в-хосприимч-хив к Р-хавнов-хесию. Н-хо о-хн н-хе зап-хрещает м-хне слуш-хать зв-хон, как-х и я н-хе п-хротив звук-хов орг-хана. Ед-хинств-хенное, чт-хо нико-хгда н-хе п-хрозв-хучит зд-хесь, т-хак эт-хо алистенеб-храрумс-хкая стек-хлянная г-хармоник-ха, его злоба казалась бессильной и бледной. Может быть, он устал злиться и ненавидеть, может быть, у него просто уже ни на что не осталось сил.
Вы много знаете о религиях до Перекроя? спросил я, находясь в своей белой реальности, ориентирами в которой были только два огонька красный и голубой да зелено-сиреневые переливы на небе, на котором никогда не бывает солнца.
М-хне к-хог-хд-ха-т-хо препод-хавали ист-хорию, д-ха. И-кх, религ-хий, б-хыло бессм-хысленн-хо м-хного, кажд-хая д-хелил-хась и н-хе м-хогла сойт-хись н-ха ед-хином представ-хлении св-хоего б-хога. Л-хюди п-хо-р-хазному в-херили в од-хного и тог-хо ж-хе б-хога и воев-хали из-з-ха эт-хого. Н-хыне м-хир зам-хетно уп-хрост-хился. Б-хог, Дь-хяв-хол, См-херть. Ост-хались ещ-хе и так-хие, к-хак т-хы, к-хто в-херит в С-худьбу. К-хонсциэнс, Орд-хен Сов-хести, и в-ховсе н-хе т-хребует в-херы в себ-хя. Вс-хе т-хак п-хрост-хо. В-хыбир-хай л-хюбог-хо и м-холись, ес-хли вд-хруг н-хадо. Об-хряды з-хабываются, см-хысл т-херяется. К в-хере от-хносятся с п-хренебреж-хением. Сейч-хас б-хольшинств-хо в-херит в себ-хя, н-хе в б-хогов. М-хожет, эт-хо и п-хравильно. А м-хожет, г-хряд-хет к-хонец, голос Лукьяна в столь длинной речи звучал, как скрип ножа по стеклу. Лучше, конечно, чем его попытки говорить на инфернумском, но все же из-за того, что я с рождения слышал искаженную оцидитглацемскую речь, я, наверное, уже никогда не смогу воспринимать ее настоящую. Мой дом Инфернум, и семья моя инфернумская.
Я призадумался над его словами, но не о религиях и крахе мира.
За что вы воюете? спросил я, надев обратно очки. Меня дико раздражало, что я не могу видеть его глаз. Сдерживающие свет стекла делали их просто двумя пятнами без выражения и смысла. Лично вы.
Я н-хе в-хоин, Ф-хеликс, почти неслышно ответил он. Звон стих, и вокруг воцарилась бесконечная тишина. В какой-то момент показалось, что апокалипсис все же вновь свершился и мы вдвоем оказались в белом вакууме мира, уже не имеющем отношения к нашему земному существованию. Б-хольше н-хет. Б-холезнь и м-хоя с-хемья сдел-хали м-хеня жесток-хим. Я убив-хал, пыт-хал, лом-хал л-хюдям жиз-хни. Я всег-хда ш-хел п-хо голов-хам. Н-хо стар-хость сдел-хала м-хеня п-хочти к-хо всем-ху без-хразличным. Единств-хенное, чт-хо я дел-хаю теп-херь защищ-хаю прош-хлое от будущ-хего. Вп-хрочхем, эт-хо и ест-хь н-хаша г-хлав-хная з-хадача т-хеперь. Хот-хя м-хой м-хуж уб-хежд-хен, чт-хо я п-хом-хешан н-ха м-хест-хи.