У вас все в порядке?.. спросил я, смотря на то, как его пальцы были до синих полос расцарапаны льдом, но он продолжал с силой вдавливать в него плоть.
П-хривычк-ха, ответил он, резко отняв руки от краев фонтана. Я ч-хаст-хо заб-хыв-хаюсь и п-хрич-хиняю себ-хе в-хред-х. Одерг-хивай м-хеня п-хо в-хозмож-хности.
Я кивнул, и он замолчал. Я молчал тоже. В голове было предательски пусто, и только где-то в груди пульсировало и кололо мое собственное чувство отчаяния и страха было так похоже на то, что испытывал человек, сидящий рядом.
Д-хов-хольн-хо с н-хас г-хруст-хи, наконец, заявил он, тяжело поднявшись. Ид-хем с-хо м-хной.
Мы медленно прогуливались по ледяному саду. Давно мертвые, неподвижные деревья переливались в свете северного сияния. Это завораживало. Я так увлекся однообразным пейзажем, выискивая в нем различные детали, что не сразу заметил, куда Лукьян привел меня. И среагировал я только на шум воды. Очень громкий шум воды.
За садом, вдалеке от чужих глаз, растеклась огромная бурная река, далеко за замком превращающаяся в водопад.
Н-хе хоч-хешь иск-хуп-хаться? улыбнулся Лукьян. У меня в тот момент даже мозгов не хватило спросить, почему вода не замерзает, таская на своих волнах льдины.
Вода же ледяная! возразил я.
И чт-хо? он легкомысленно пожал плечами, скинул плащ, пиджак и брюки и, раздевшись до самой нижней рубашки, сразу окунулся с головой, не дав мне хоть как-то среагировать. Д-хав-хай, т-хрусишк-ха! он плеснул водой мне в лицо.
Я же замерзну
Зд-хесь слишк-хом к-холод-хно д-хля об-хычнык-х люд-хей. А т-хы об-хыч-хный? усмехнулся он, снова брызнув в меня ледяной водой.
«Отец меня убьет», билось у меня в голове, пока я раздевался, стоя на снегу босиком и не чувствуя никакого дискомфорта от этого.
Раздевшись, как Лукьян, до рубашки, я медленно вошел в воду по колени. Ледяная, с кусками льда. Первую секунду мне показалось все, конец. Но потом странное приятное чувство заполнило все мое тело.
Н-ху? Ст-храшн-хо? я поймал себя на мысли, что впервые слышу его смех. И, завороженный этим фактом, даже не додумался ответить. Он и не ждал. Зд-хесь м-хог-хут б-хыть отч-хаянн-хые ф-хотограф-хы, я ик-х н-хе п-хрог-хоняю, т-хак чт-хо н-хе удив-хляйся з-хавтраш-хним стат-хьям, улыбнулся он. Зд-хесь н-хеглуб-хоко, н-хо поакк-хурат-хнее с льд-хинами. М-хож-хно уд-харитьс-хя г-холов-хой.
Уже бились, да?..
Д-ха, рассмеялся он и вновь с головой нырнул в неспокойную ледяную воду. А мне ничего не оставалось, как последовать за ним. И ведь даже не умер от обморожения.
Если вам не холодно, почему тогда не снять и рубашку? спросил я, когда он сел на льдину, принявшись выкручивать от воды свои длинные волосы.
Я к-хорол-хевск-хих к-хров-хей, Ф-хеликс, снисходительно ответил он, но с таким видом, как будто я это с рождения знать обязан. М-хеня н-хе д-холжн-хы в-хид-хеть об-хнаж-хенн-хым св-херх уст-хановленн-хых н-хорм.
Какой вы правильный.
Я д-ха. Зат-хо тв-хоей г-холой з-хадниц-хы в Г-хИК-хе пред-хостат-хочно. А т-ха похаб-хная ф-хотограф-хия б-хез ц-хензур-хы и в-ховс-хе в-хоп-хиющ-хее п-ховед-хение д-хля юн-хоши тв-хоег-хо п-хроисхожд-хения.
Справедливости ради, это все ваш муж затеял.
И в-хы вс-хе п-хош-хли у нег-хо н-ха п-ховод-ху, недовольно фыркнул мужчина.
Арторий Ортис-Паскуаль всегда умел эпатировать публику и побуждать ее к странным поступкам. И его любимой темой всегда был секс. То он устроит самую масштабную оргию десятилетия, то конкурс «Мистер и Мисс Проституция», то еще что-нибудь в таком духе. Но в этот раз он переплюнул сам себя, охватив аудиторию всего мира.
«Я дам миллион крон тому мужчине, который выложит свою голую фотографию в ГИК и выйдет в рейтинге на первое место».
Вдобавок к этому он выложил себя любимого как пример обычное фото в зеркало в полный рост, если, конечно, можно отнести к категории «ничего необычного» золотой с бриллиантами телефон за полтора миллиона крон и спокойно принять тот факт, что ниже колен у мужа Вице-Императора обе ноги протезы. А члену размером с дубину завидовать совсем не хочется, разве что Лукьяну посочувствовать. Что весь ГИК и делал.
Следом за Паскуалем фото выложили все его сыновья, среди которых, хочется заметить, и адмирал инфернумского флота, и религиозный деятель, и глава банка, и уважаемый архитектор присутствуют, и с их «переплюньте нас» в ГИКе начался настоящий парад членов. Столько голых мужиков еще ни один запрещенный сайт не видел.
Большая часть старалась заполучить этот заветный миллион, но, что было ожидаемо, в топе были исключительно известные мужчины, которым этот миллион нахрен не сдался. Я был на тридцать пятом месте. Отец на четвертом. Дед на десятом, похвалившись всеми своими лишними костями разом. Изначально он не хотел принимать в этом участие, но, что удивительно, на банальное «слабо» его взял Оллфорд, мол, Паскуаль смог, а ты что, старый? Почти таким же способом Оллфорд подбил к участию и Элайза, который долго ломался и не соглашался, находя этот сомнительный конкурс отвратительным. В итоге у него тринадцатое место, аккурат между братьями Паскуаль Флорианом и Асмодеем.
Бессердечного уломать так и не удалось, он назвал все это «развратной вакханалией» и даже не стал терпеть шутки про то, что «а вот бывший ваш на сто сорок третьем месте». Зато Хамелеон к всеобщему удивлению вышел на место второе.
Мы с Лукьяном весь оставшийся день самым наглым образом просидели на льдине, болтая ногами в бурной воде, и, честно признаться, я никогда в жизни не чувствовал себя счастливее. Лукьян фон Дэшнер это сосредоточение ума, веры и понимания, которых мне так всегда не хватало в каждом собеседнике.
У вас обоих мозги вконец отморозились? поинтересовался стоящий на берегу Арторий, одетый так отчаянно, что впору посочувствовать. Только по его появлению мы поняли, что провели времени вне замка явно больше, чем мог позволить себе Вице-Император.
Дав-хай к-х нам-х! махнул рукой фон Дэшнер, явно издеваясь.
Я всегда знал, что ты хочешь моей мучительной смерти, недовольно пробубнил тот, натягивая шарф на лицо.
Н-ху хват-хит теб-хе!
Лукьян, я серьезно. Меня это пугает, и, помолчав, добавил: Скоро ужин. Соизвольте вылезти.
Развернувшись, он направился обратно в сторону замка. Его личный механический охранник поскрипел за ним.
З-хануд-ха.
Ну, Ваше Величество, согласитесь, это и правда выглядит пугающе.
П-хусть вс-хе б-хоятся. В н-хас н-хастоящ-хая лед-хяная к-хровь. И п-хусь т-хольк-хо поп-хроб-хуют в-хоспрот-хивиться м-хоему прав-хлению.
Как Лукьян и говорил, даже на закрытой территории репортеры умудрялись ошиваться, и уже к нашему появлению на ужине вся Сеть пестрила нашими фотографиями, вызывая у людей как минимум недоумение и как максимум святой ужас.
Для отца пришлось вызывать врача, когда он все это увидел. На мои уверения, что холода я абсолютно не чувствую и со мной все в полном порядке, он только смотрел на меня с жалостью и отчаянием.
Знаешь, вообще-то такое поведение ненормально даже для глацемов, отца передернуло. Пустой флакон от успокоительного стоял рядом, и мы оба упорно пытались на него не смотреть. Фон Дэшнер на тебя плохо влияет.
Ой, да хватит, а. Мне не шесть лет.
Вот именно, что тебе двадцать шесть. А мозгов ни грамма.
Ты закончил?
Я закончил.
Ну и хорошо.
Впрочем, после ужина отец оттаял, хотя, судя по всему, Лукьяну высказать свою точку зрения тет-а-тет все же успел, потому что мужчина казался если не виноватым, то явно слегка пристыженным.
Императора за столом не наблюдалось, потому все гости чувствовали себя достаточно свободно, и разговоры со всех сторон текли на темы абсолютно разнообразные, и я, не вникая ни в одну, предпочитая одаривать вниманием только свою тарелку, вслушивался то тут, то там кусками.
Изо льда и пламени рождается сталь, довольно философски заявил один из лордов, вызвав у Асмодея Ортис-Паскуаля абсолютно неприличный громкий смех. Сидящий рядом с ним Флориан от испуга даже вилку выронил, и она со звоном упала в тарелку.
Очень странная алхимия, я вам скажу!
Это философия, недруг мой.
Дерьмо это собачье!..
А по другую сторону Арторий, вопреки всем законодательным запретам выпивший явно больше, чем следовало, вышел на совсем иной уровень мышления.
Знаешь, какой самый главный урок может усвоить человек? спросил он и тут же ответил: Молчание есть спасение. Только короткий язык может спасти. Всем плевать на твои проблемы. Как бы ни было больно лучше молчать. Но и никогда никому не улыбаться.
Это все, конечно, замечательно и прекрасно, возразила ему девушка в адмиральской форме, позже оказавшаяся никем иным, как Пандемией Ортис-Паскуаль, любимой и единственной дочерью Артория. Но на практике это абсолютно невозможно. Скрытие своих эмоций провоцирует лишь более бурное их выражение впоследствии, как и долгое молчание неминуемо приведет к тому, что рано или поздно человек позволит себе наговориться вдоволь. Это отсрочка смерти, но не избежание.
Мия, ты очень прямолинейна
Папенька, вы крайне пьяны.
Впрочем, сколько бы споров за столом ни возникало на самые разные темы, Паскуали, все до единого, всегда были не согласны как просто с другими собеседниками, так и друг с другом. Таких, как я, молчащих, было мало. Лукьян находил темы не достойными своего внимания и проводил время за какими-то расчетами в своем планшете, а Флориан и вовсе сидел весь зажатый и какой-то забитый, вздрагивая от каждого нечаянного или специального прикосновения брата. В какой-то момент мне его даже жалко стало, пусть это и не отменяло того факта, что он меня по какой-то неведомой причине сильно раздражал.
Слушай Феликс, Флориан подошел ко мне после ужина, когда уже почти все разошлись.
Да?
Знаешь, э слушай
Я уже было подумал, что он заметил меня ночью и хотел либо устроить разбор полетов, либо попросить никому ничего не говорить, но ему удалось меня удивить.
А ты не мог бы как-нибудь при случае познакомить меня с Элайзом?
Зачем это?
Он очень классный. Я за вашим идиотизмом с одиннадцатого года слежу.
Ну Если когда-нибудь будешь в Городе у Моря, возможно.
Спасибо, призрачно улыбнулся он, скосив глаза, наблюдая за тем, как Асмодей выходит из зала.
Да пока не за что, пожал плечами я.
Хоч-хешь, пок-хажу к-хое-чт-хо? улыбнулся Лукьян, отставив чашку с недопитым кофе и поднявшись из-за стола.
Флориан молча откланялся, а мой отец лишь покачал головой. Ему мое тесное времяпровождение с фон Дэшнером нравилось все меньше и меньше.
Вы меня балуете.
Уж ск-хорее т-хы м-хеня. М-хое общ-хество ник-хому н-хе н-храв-хится.
Я прекрасно понимал, что заставляю отца волноваться, но какое право я мог отказывать самому Вице-Императору? Надеюсь, рано или поздно родитель меня поймет.
Мы поднимались наверх целую вечность и еще чуть-чуть. И оно того определенно стоило. Огромный бальный зал целиком и полностью был инкрустирован узорами из цветного стекла. Настоящие витражи на потолке и стенах. Сочетание желтых, красных, зеленых, голубых, сиреневых да всевозможных цветов создавало иллюзию солнечного света, которого тут никогда не бывает.
Поразительно
Н-хаст-хоящ-хий краш-хенный к-хруст-халь. К-хвадрат-хные м-хетры р-хучной р-хаботы. Н-хо эт-хо ещ-хе н-хе вс-хе.
Мы прошли весь зал и подошли к резным, увитым морозным узором дверям. За ними оказался большой балкон, а с балкона вид на бушующее ледяное море и бьющий по скалам водопад.
Это это дар речи меня покинул.
В-хосхит-хит-хель-хно, улыбнулся Лукьян. Н-хеум-холим-хый л-хед-хян-хой ок-хеан-х. Ес-хли приг-хлядеть-хся, т-хо в-хо-о-он т-хам, он указал рукой влево сквозь брызги, м-хож-хно разгляд-хеть з-хелен-хое свеч-хение К-хонсц-хиэнског-хо з-хамка.
Мы провели на балконе, наверное, целую вечность, наслаждаясь невыносимой красотой, пока окончательно не стемнело и нашу молчаливую идиллию не нарушил Арторий.
Мне впору начать ревновать, не иначе, заявил он, неровной походкой выйдя к нам на балкон и смерив меня недовольным взглядом из-под тонких прямоугольных очков.
Я н-хе р-хевн-хую т-хеб-хя к-х тв-хоим-х д-хет-хям, невозмутимо ответил Лукьян, обняв мужа, скорее чтобы дать тому точку опоры и не позволить свалиться с балкона по пьяни.
Он не твой сын, смотря ему в глаза, заявил Паскуаль.
Он-х м-хне к-хак с-хын. И т-хы н-хе б-худ-хешь к-х н-хему р-хев-хнов-хать.
Я над этим еще обстоятельно подумаю.
Думаю, мне лучше уйти, наконец, смог подать голос я. Лукьян кивнул, не выпуская пьяного мужа из своих рук.
Когда тебя не станет, я сброшусь отсюда на скалы, по-пьяному серьезно заявил Паскуаль.
С чег-хо т-хы вз-хял, чт-хо я у-хмру р-ханьш-хе? весело ответил Лукьян.
Когда я закрывал за собой двери, они самозабвенно целовались, вцепившись друг в друга, как в последнее спасение в этой жизни.
Пока я шел к своей комнате, в душе разливалось какое-то очень странное чувство, и даже к ночи оно не прошло.
«Он-х м-хне к-хак с-хын».
Следующий день тянулся бесконечно. В Оцидитглацеме что утро, что день, что ночь разницы крайне мало, разве что на ночном небе сияние мерцает сильнее. Я слонялся по замку без цели несколько часов, надолго останавливаясь у статуй, которые больше всего меня интересовали. Для других они были высокими, для меня же в самый раз, чтобы столкнуться с неживыми взглядами. Все эти люди были похожи, их черты лица, настолько тонкие и хищные, производили впечатление, будто через секунду они оживут и разорвут тебя на части. Все они были вырезаны еще в глубокой древности, когда Оцидитглацемская Империя еще даже в проекте так не называлась. Так давно, что в техногенном Перекрое никто не смог бы и помыслить.
Все эти люди были знатью, огромным Единым Орденом, пришедшим из Пристанища Заложниц, которое теперь принадлежит Алистенебраруму. Они возносили Судьбу как единственную честную богиню. Сейчас мало кто относится к этому серьезно. Только благодаря этому я и могу хоть на немного прикоснуться к той истории, которая мне интересна не меньше, чем Равновесие. Может быть, нельзя одновременно быть приверженцем двух религий, но если Равновесие то, что в меня вложили, то Судьба всегда была для меня, как призрак матери, которую я убил своим рождением.
Если бы не я, мама была бы жива и отцу не пришлось бы пройти так много одному, не пришлось бы носить траур, из которого он не мог выйти годами. Но я родился, и на то воля Судьбы. Мама умерла, и на то тоже воля Судьбы. Прошлое изменить нельзя. Я говорю себе это каждый раз, когда, как сейчас, слезы душат так, что кажется умираешь. Мне нельзя плакать мои глаза не выдержат этого.
Я задумываюсь о чем-то подобном так редко, что порой с удивлением понимаю, что и мне бывает больно. Чаще всего я просто наблюдатель, слежу за чужими судьбами со стороны, совершенно не обращая на свою жизнь внимания. Так проще. Отстраниться от всего проще. Особенно когда не можешь отпустить. А я вряд ли когда-нибудь смогу отпустить мысли о том, что уничтожил счастливую жизнь своих родителей своим появлением на свет.
Побродив по пустым коридорам с еще более пустой головой, я, наконец, вернулся в свою комнату, которая оказалась не пуста. Отец сидел в кресле, а у окна стоял Арторий, который прервался на полуслове при моем появлении.
Мне уйти? сразу же спросил я.
Паскуаль на секунду задержал на мне взгляд и отвернулся, затушив окурок о подоконник.
Ты меня услышал? спросил отец, когда Арторий уже держался за ручку двери, стремительным шагом намереваясь покинуть наше общество.
Услышал. Не помогло, не поворачиваясь, ответил он и вышел.
Я помешал? спросил я, упав на кровать.
Скорее спас меня от потока очередных мук совести, фыркнул отец, помахав рукой перед носом. Вся комната пропахла сигаретным дымом. И почему мне всегда все исповедуются?
У тебя нимб над головой сверкает, улыбнулся я. Он не ответил, покачав головой.
Последние пару дней перед отъездом мы с отцом дважды были свидетелями страшных ссор Лукьяна и Артория, во время которых в воздухе летали ножи и на трех языках лились обвинения в твердолобии и тупости. Они мирились потом, конечно же, но смотреть на этих двух разъяренных демонов, которые не в состоянии без скандала прийти к согласию в политических вопросах, было страшно. Еще страшнее было слышать тихий голос Елисея: «Прекратите». И они его слушали, как родители во время ссоры слушают маленького ребенка.