Ну, вызвал пеулов?
Нет.
Так иди вызывай. Сегодня для них много срочной работы.
Нет. Никакой работы не будет.
Самое начало и самый конец. Остальное смешалось и уже не понять, что было до, а чтопосле.
Ради того, чтобы командовать, ты посылаешь людей на смерть. Не дам.
Как полно в тот день они понимали друг друга, а другие ничего понять не могли. Все знали про ЭТО, со дня на день ждали, а теперь дружно вертели шеями, от одного к другому, пытаясь хоть что-нибудь разобрать
Ты мучал нас ненужной работой, ты бил нас, ты вертел нами, как тебе вздумается. Теперьвсе!
Омар нарочно, с холодной кровью, сам распалил себя. Он знал, что делал, когда не давал Косматому докончить фразуэто было опасно.
Мы знаем, как умеешь ты говорить. Нет. Хватит с нас твоей болтовни!
А сам обвинял, оскорблял, издевался открыто. Никто никогда не говорил так с Косматым.
И Косматый не выдержал. Выпучил глаза, протянул назад руку.
Палку! Я тебя (медленно, с паузами, пристально глядя), как самую гнусную тварь, как паука ядовитого, в пыль вколочу!
Ты меня и пальцем не тронешь, ты никого больше не будешь бить. Все, Косматый, все!
Тот огляделся. Многие вокруг смотрели недобро, кое у кого чернели в руках ружья Вейнса. И Друзья тоже держались за пистолеты. Лева, оскалясь, подражая Косматому, чуть пригнулся. Настороженность, ни капли страха.
Косматый вдруг повернулся к Друзьям, поцеловал каждого. (Те стояли, как статуи, следили за остальными. Верные Друзья Косматого. Верные. Молодцы). И снова к Омару:
Врешь, Омар. Трону я тебя пальцем. Смотри!
И первый удар по лицу, по глазам ненавистным, палкой
Все скрыто под пылью, под временем, под крепким щитом из ложных воспоминаний, который поставили перед собой люди, чтобы не помнить то, о чем не хочется помнить
Так было надо
Омар крикнул: «Не троньте, не убивайте его! Не здесь!»
Пять шагов и ничего не виднопыль. Она глушит все звуки, она больно бьет по коже, приходится кутаться, но толку от этого чуть
В окружении молчаливых Нескольких, посреди орущих людей
Отдалить бы момент, отдалить бы, ладонями оттолкнуть
. А потом было, кажется так. Кто-то бежал, высоко задирая ноги, словно задался целью насмешить остальных, кто-то держался за правое плечо, кто-то провалился в пыль, да там и умер, но не сразу, а через ночь, его не нашли, его не слышал никто, хоть он и кричал «я умираю». Кто-то рвал на ком-то одежду, кого-то волокли по переулку имени Одного Погибшего Друга, кто-то простирал руки к небу и кричал, подобно колумбовскому матросу:
Земля! Земля!
бури словно и не было, и ночь ушла, не настав, а только смутив обитателей палиаонды. Никто не спал, говорили, кричали
Да, кажется, именно так все и было.
* * *
И Виктор тоже смутно помнил дальнейшее. Спешка, бессонница, постоянно Паула перед глазами, какие-то очень важные дела, от которых в памяти ничего не осталось, запросы, бумаги, разговоры. Он вспомнит, как потом ему предлагали сопровождать группу захвата (разве пойдут они полторы тысячи убивать, а, Панчуга?), ведь никто так и не знал Уалу, как он. И конечно, он отказался, но на него давили, и его начальство тоже стало давить, чтобы не портить отношений с Четвертой Службой. Дело дошло до того, что пришлось выбиратьсоглашаться или уйти с патрульной работы, а значит, не выдержать испытательный срок и не вернуться в МП. Была безобразная сцена, он каждый раз будет морщиться, вспоминая ее.
Но каким-то образом, он не понял каким, все уладилось, он остался патрульным, не сопровождая группу захвата.
Он видел их, он специально пришел в порт, когда они ждали транспортниковочень ему хотелось посмотреть, что за люди пойдут на Бончарку.
Оказалосьсамые обычные парни, как и везде, спокойные и веселые. И безо всяких соплей. Их было около сотни, и по вечерам они заполняли все припортовые улицы. Песни, анекдоты, зубодробительные истории, рассчитанные на доверчивых девушек, во всяком случае позволяющие девушкам продемонстрировать свою доверчивость. Патрульники ходили злые, как черти. Для всего города приезд группы захвата был большим событием.
Он был с ними, слушал их анекдоты, расспрашивал их, сам рассказывал про бончарцев. Конечно, никто никого убивать не собирался, этого еще не хватало, все было продумано очень хорошо. Парализующие поля, легкие стоп-ружьяникто никому не сделает больно. Заберут застывших людей, похватают их скарб, увезут. Никакого насилия.
Он представил себе, что вот, все готовы к отражению атаки, у всех ружья и древние пушки направлены в небо. Что у нихзавораживающие излучатели? Вакуум-элюминаторы? Вряд ли есть что-нибудь поновее. Среди всего этого допотопного арсенала решительными шагами ходит Косматый в своей рабочей хламиде, подбадривает, грозит, одним словом, поднимает воинский дух. Женщины стоят у порогов, мужчины сжимают ружья и все, как один, смотрят в небо.
Среди них Паула.
Никиту, беднягу, бросили одного. Он лежит на кровати под окном, у самого входа в нору, по обыкновению что-нибудь напевает и здоровой рукой трогает клавиши своего любимого «Космического Дозора», самой гениальной в мире игры. Он боится, но виду не подает. Он все время боится с тех пор, как его укусил хармат.
Они, конечно, не успеют сделать ни одного выстрела. Они даже не поймут, что все кончено. Замрут в нелепых позах: кто упадет, кто будет стоять, пока и его не снесет ветром. На них осядет пыль, и птицы станут к ним подбираться, и, может быть, где-нибудь возникнет пожарэто вполне возможно при фикс-атаке. Огонь будет лизать их тела, им будет больно, ужасно больно, но они даже пальцем не смогут пошевелить, даже не поймут толком, отчего их гложет такая страшная боль.
* * *
Через два дня на рассвете вся группа транспортников ушла. Виктора уже не было в городке. Он вышел на катере не в свое дежурство, лишь бы видеть, как все случится.
Тридцать четыре часа он кружил над Уалауала, почти не спал, почти ничего не ел, а больше бродил по катеру, по тесным его переходам, вел бесконечные разговоры с Паулой, режес Косматым и никаких сигналов, даже обязательных по уставу, не специально, нет, просто не было сил. Так же, как не было сил включить свет в гостинном отсеке. Дверь в рубку была полуоткрыта, в разбавленной темноте угрожающе шевелились хайремовские джунгли, требовали яркого света, а Виктор не мог даже руку поднять к пятнышку выключателя.
Через тридцать четыре часа он увидел армаду. Она появилась со стороны Аверари, пять огромных эсквайров, и пилоты у них были класса нолькорабли шли слаженно, ровно, синхронно, переливаясь красными вспышками огней срочной службы.
Великолепным глиссе они стали на причальную орбиту, как на учениях, провели маневр «отражение нейтронной атаки», то есть повернулись носами к центру планеты, тревожный звонок, голоса:
Внимание, колонисты! Внимание, колонисты! Принимайте гостей!
Молчание.
Внимание, колонисты! Колонисты, внимание! Принимайте гостей!
Молчание.
А потом голос Молодого, звонкий, задорный:
Косматый! Косматый! Ты слышишь меня! Слышишь?
Не может быть, чтобы у них все воксы сломались, подумал Виктор, просто не хотят отвечать.
Ну, неважно! Хочешь, молчи! Мы идем, Косматый!
Через несколько секунд от каждого корабля отделилось по боту. С неожиданной скоростью они одновременно ринулись вниз. Послышалось ровное сорокагерцовое гудениезаработали парализующие поля. Виктор, несмотря на жестокость и даже трагичность момента, восхитился точностью маневра боты начали падать именно в тот момент, когда можно сесть на Бончарку по касательной, то есть наиболее быстро и с наименьшей затратой горючего, а с такой планетой, как Уалауала, это очень сложно, почти невыполнимо, процессирующее движение очень путает, с первого раза ошибаются даже самые опытные пилоты. Сам Виктор зазевался и потому упустил нужный момент, поверхность Уалы крутнулась вбок, так что пришлось спускаться по очень сложной кривой.
Поселок был пуст. Десантники ходили из дома в дом, громко перекликались и не обращали на Виктора никакого внимания.
Я так и знал, так и знал, говорил он себе, но вслух, хотя скажи ему кто-нибудь, что он говорит это специально, чтобы его услышали, он бы наверняка оскорбился.
Все двери в поселке были заперты, каждый дом, словно в ожидании страшной бури, был включено на рейнфорсинг, над поселком, словно черные хлопья сажи, в небывалом количестве вились птицы, попадались среди них и пестрые твари, но все из тех, из дневных, которых так боятся пеулы. Из переулка Косая Труба дул ветер, сверху неслась нескончаемая тоскливая нота, и не было вокруг ни одного знакомого человека.
Может, они улетели?
Да им не на чем улететь. По сводке у них ни одного пилота не было. Потомпатрули. Засекли бы.
При этих словах на Виктора обернулись.
Ушли, все бросили
Саня, беги сообщи наверх обстановку.
Над поселком закружил еще один бот. Он лихо пробрил Первую Петлевскую и сел рядом с последним домом. Вышли двоеМолодой и еще кто-то.
Оба были одеты в длинные меховые балахоны, и двух минут не прошло, как они вышли из бота, а уже вспотели. Молодой оглядывался с озабоченным и чуть растерянным видом.
Вы здесь? Что вы тут делаете? взгляд свысока, недоумение и еле заметная фальшь.
Хожу.
Молодой повернулся к своему спутнику.
Местный патрульщик.
Он хотел сказать еще что-то, но тут раздались крики «сюда, сюда», все пошли на голос, сначала шагом, потом быстрей, быстрей, вот Центральная плешь, библиотека Кривого, дверь нараспашку, небольшая толпа десантников
Пропустите, что там?
(Что там? подумал Виктор и сказал себе, что он уже знает, хотя, конечно, ничего он не знал, просто был готов ко всему. Словно бы женский голос донесся до него изнутри, защипало вытаращенные глаза и сердце заколотилось).
Из библиотеки, пятясь, вышел десантник, повернул к людям бледное перекошенное лицо, сказал что-то сдавленным тихим голосом (никто не понял, что именно) и, будто очнувшись, убежал за угол.
Новенький. Еще не приходилось ему, сказали рядом с Виктором.
Что случилось? Кого кто там? спросил Виктор и, не дожидаясь ответа, бросился в библиотеку.
На читальном столе лежал изуродованный труп Косматого. В библиотеке было темно. Косматый был по грудь прикрыт покрывалом, но все равно было видно, что смерть он принял мучительную, что даже после его смерти убийцы остановились не сразу.
Молодой сидел на скамье, на том же месте, что и в первый раз. Он сидел, склоняясь над лицом Косматого, и губы его странно кривились, словно ползали бесконтрольно по лицу, ставшему в один миг длинным и старым. Он беспрерывно покачивался взад-вперед, отчего производил впечатление сумасшедшего. Влажные глаза его поблескивали в темноте, и была в них та же спокойная застылость, что и во взгляде Косматого.
Он муторно вздыхал, облизывался и бормотал невнятно, как умирающий, у которого все онемело.
Ну? Ну, доказал? Герой. Молодец. Доказал ты Лисенку? Э-э-эх, ты. Во теперь как
Он поднял голову, когда вошел Виктор, попробовал улыбнуться виноватой улыбкой.
Я же не знал. Я никогда бы он не понимаю, ничего не понимаю Почему, а?
Бросьте. Кто же мог знать?
Он же вас остаться просил.
Виктор вздрогнул. Молодой не мог знать этого. Этого не мог знать никто. Он опять почувствовал себя выдуманным, который ничего не понимает, но о котором все понимают все.
Кто-то тронул Виктора за плечо. Чуть не вскрикнув, он резко обернулся. Сзади стоял спутник Молодого, человек с большим белым лицом, очень почему-то знакомым.
Извините, пожалуйста, но мне сказали, что вы хорошо знаете эти места. Человек выслушал утвердительное молчание, кивнул. Вы не знаете, куда могли уйти колонисты?
Виктор посмотрел на Косматого, попытался не ответить и не смог.
К пеулам, куда же еще.
А еще раз простите, пожалуйста А вы не смогли бы провести нас туда?
Виктор отрицательно мотнул головой, но человек с белым лицом ждал более конкретного ответа.
Нет.
Поддавшись микробу вежливости, он слегка поклонился, повторил:
Нет, извините, и быстро вышел, отпихнув кого-то с дороги.
Сзади раздалось повелительное «постойте», потом просящее, удивленное «да постойте, куда же вы?»
Я не могу! крикнул Виктор, нарушая мир тихих голосов и похоронных поз. Я не могу.
* * *
Перед тем, как идти к Норам, Виктор заглянул в дом Паулы. Часть мебели стояла на местето, что привез он. Остальное исчезло. Людей здесь не было, как видно, уже давно. Под окном зияла нора.
И Никиту забрали. Не пожалели, пробурчал он себе под нос.
Он представил, как больно было Никите на тряских носилках, как сжимал он зубы, как терял сознание. У пеулов около сотни нор, в одной из них лежит сейчас он, лежит на меховой подстилке, рядом разложен микроскопический костерок, вонь, духота, сырость, гарь, мельтешат уродливые синекожие дети, мать чинит одежду в углу, лицо у нее горькое и упрямое (и тупое! со внезапным злорадством добавил он вслух), а Паулу отвел в сторону коренастый пеул из тех, что ходят на охоту с людьми, и пытается объяснить ей, что с этого дня она стала его женой. Он уже с кем надо договорился и никто из людей возражать не будет. Паула, конечно, смотрит в сторону, усмехается и молчит.
Путь до Нор длинный, и надо было спешить, чтобы опередить десантников, если те решатся на поиски он не хотел говорить с Паулой при них. Когда показался лес, усыпанный жадными до тепла цветами, светлое солнце Оэо уже начало свою вечернюю пляску. Все предвещало добрый вечери плавная синусоида, которую выписывало солнце, и цвет облаков, и голос верхнего ветра, и все ночные цветы, которые плотно прятали свои лепестки в коробочки лаковой кожи.
Может, еще успеем до темной охоты, сказал он вслух.
Виктор совершенно не понимал, что произошло у бончарцев, хотя особого удивления не испытывал. Ему казалось, что он знал все заранее, то есть не то чтобы совсем уже точно знал, но предполагал что-то именно в этом роде. И что Косматого убьют, тоже знал, хотя, ну казалось бы, почему?
Если бы он остался, Косматый представлял бы собой более серьезную силу, чем охотники, потому что яснобез охотников и без Омара здесь не обошлось. Омар всегда точил на Косматого нож. Если бы Виктор остался, Паула была бы сейчас с ним, была бы драка с группой захвата, то есть не драка, а приготовление к ней, вместо драки были бы парализующие поля и всех бы увезли. Если бы он остался, все было бы по-другому, был бы жив Косматый, но Космос для Виктора закрылся бы навсегда и все потеряло бы смысл.
Он полчаса перебирался через нагромождения ползучих стволов, пока не увидел первую Нору. Нора была мертвой, вход в нее был завален блестящими черными камнями, которые означали, что Хозяин Норы умер и забрал ее с собой на темное солнце Лоа, родину верхних ветров. Чуть позже он встретил двух охотников-пеулов, которые волочили за собой на ветках тощую электрическую свинью сарау. Виктор не знал местного языка, но они приняли его и привели к своей Норе. Были они довольно высоки ростом для своего племени, имели чрезвычайно важный вид и, видимо, очень гордились своей добычей, свирепой зверюгой, у которой на двадцать килограммов костей едва наберется пять килограммов мяса.
Нора находилась на небольшой поляне, вырубленной посреди зарослей, и представляла собой невысокий курган с очень массивным деревянным навесом. Входное отверстие закрывала бревенчатая дверь. Рядом, с ружьем наперевес, стоял часовой, темно-синий пеул с длиннющими ушами. Виктор удивился этому ружью, потому что у охотников были только метательные колючки.
Увидев человека, часовой ужасно заволновался, бросился навстречу, но остановился и побежал звать Хозяина Норы. Тот шустро выбежал из двери, хотя и был очень стар. Его позеленевшая от времени кожа была усыпана деревянными нашлепками, назначения которых Виктор не знал, но предполагал, что это украшения. Стали появляться еще пеулы и среди них маленький голубокожий человечек, почти карлик. Он проявлял к пришельцу особенный интерес, все кружил вокруг Виктора, склоняя набок смешную свою головенку. Уши у него были нормальной человеческой величины и ноздри не смотрели в стороны, как у пеулов, да и вообще все у него было как у людей. Виктор впервые видел помесенка, хотя и слышал о них не раз.
Карааона муаэоу, произнес Виктор приветствие, исчерпав тем самым весь запас своих знаний в пеульском языке.
Карааона, быстро ответил старик и зачастил, и зачастил! Виктор пожал плечами.
Не понимаю.
Тогда Хозяин сказал:
Калаумуоа. Лудуа. А говора с тобоу. Ты говора што хота. Садыса.
Виктор почти ничего не понял, но сел на предложенное бревно.
Люди ушли из Бончарки. Топ-топ, сказал он громко, словно чем громче, тем понятнее. Лудуа, понимаешь?
Хозяин неопределенно кивнул.
Лудуа хорошо.
Где они? Как их найти?
Откуда знау? Сыжу Нора, не выжу.
Ты разве не знаешь, что они ушли?
Откуда знау. Нора. Тымно.
Хозяин Норы был необычайно прыток для своих лет. Он выпаливал слова очень быстро и сопровождал их каскадом гримас, которым нет аналога в человеческой мимике. Но как только начинал говорить Виктор, старичок моментально застывал в самой нелепой позе, и с непривычки было очень трудно говорить с ним как с живым и разумным существом, все казалось что кукла.
Их полторы тысячи. Много-много. И ты никого не видел? Не верю.
Обыдыл. Вэру нада.
Там был больной. Деревянная болезнь. На-саоуэ. Понимаешь?
Плохо, кивнул Хозяин. Насаоуэплохо. Болыно. Мортво.
Ты его видел?
Откуда выжу?
Ну, может охотники говорили?
Нэт. Охотнык сарау выды. Убыл. Принэса. Лу-дуанэвыды. Нэт.
Вокруг собралось уже довольно много пеулов, все больше женщины и дети. Но было и несколько мужчин. Один из них, видимо понимавший по-русски, громко растолковывал остальным, о чем идет речь. Из-под шкуры у него выглядывали рваные спортивные брюки, а на уши была нахлобучена красная кожаная кепка. От толпы воняло.
Женщина! Паула! умоляюще кричал Виктор. Ты должен ее знать! Она часто в этих местах бывала! Где она?
Нэт. Нэвыды.
Хозяин явно что-то скрывал. Нэт, нэвыды, нора, тымноот него ничего нельзя было добиться. Виктор диковато огляделся по сторонам. Он и всегда-то чувствовал себя на Уале не в своей тарелке, как бы во сне, но сейчас это чувство обострилось до крайности.
Существа, хоть и похожие на людей, но совсем не люди, окружали его. Уродливые лица, сумасшедшая смесь дикарских шкур и земных туалетоввсе было настолько чужим, что казалось придуманным. И то, как они смотрели на негоне любопытно, а как бы очень понимающе. Косматый говорил ему как-то, что пеулы намного умнее людей, потому, дескать, что обстановка здесь намного сложнее, требуется более развитый мозг, чтобы выжить. Виктор встал, злобно и размашисто махнул рукой, скривился.
Так. Тогда до свидания. Пойду дальше.
И повернулся спиной к Хозяину.
Стоу! гавкнул тот.
Ну, что еще?
Оэо нызыка. Тэмноа скоро. Мортво будуш.
Как-нибудь не помру. Мне бы на другую Нору выйти.
Нэ выыдышь. Тэмноа буду. Ставаса нада.
Виктор пристально, с вопросом посмотрел на Хозяина. Ловушка? Вряд ли.
Не могу я здесь оставаться. Прости. До свидания.
Нада ставаса эта Нора, настаивал старичок.
Виктор и сам понимал, что времени до ночи осталось совсем немного. Он помялся, принял, наконец, предложение и, непроизвольно морща нос, вошел в Нору.
Здесь произошла с ним небольшая неловкость. Дело в том, что пеулы не знают ступенек. Они привыкли ходить чуть ли не по отвесным стенам, и поэтому спуск в Нору был невозможно крутым. Ноги Виктора сразу поехали, он охнул и, чуть не сбив Хозяина, бодро ковылявшего впереди, пропахал спиной довольно длинную борозду. И сразу стало светлееэто хозяин достал откуда-то из потаенных складок своей шкуры электрический фонарикподарок Косматого.
Внизу горел маленький костер. К нему жались безобразного вида старики и старухи в самой последней стадии одряхления, те, у которых не было сил подниматься наверх. Было сыро и совершенно нечем было дышать.
Виктор поздоровался, осторожно вдыхая.
Кто-то в углу очень по-человечески кашлянул. Виктор встрепенулся.
Кто там? спросил он высоким встревоженным голосом.
Пеулы хрипло дышали, глядя в костер остановившимися глазами. Уши у них висели, словно у спаниэлей, будто и не слышали они ничего.
Виктор наступил в темноте на кого-то, пробрался туда, где слышал кашель.
Кто-то пытался сдержать дыхание. Виктор включил зажигалку, но от нее стало еще темнее. Все же он сумел разглядеть что-то вроде мягкого кресла и человека (точно, человека!), сидящего в нем.
Ты кто?
Бэднэ, стары, болны паула, послышался знакомый голос.
Базил, ты? он узнал этот голос, этот голос мог принадлежать только почтарю Базилу, наследнику Никиты, самому толстому и самому дружелюбному человеку во всей Вселенной.
Нэ, нэ, нэ Базила, ответил Базил из темноты. Бэднэ, стара, болны паула. Аэнолао зовут.
(Базил! Толстяк Базил. Он терпеть не мог ни малейшего неудобства, дом его переполнен был всяческими креслами, подушками, зародыши которых Виктор привез ему как-то, он любил крепкий, может быть, даже чересчур крепкий чай-болтун, он так любил хорошо поесть, хорошо поспать, он все время носился со своей женой, красивой толстушкой Кармен, вечно заказывал Виктору какую-нибудь земную диковинку для нее. Бэднэ, стары, болны паула!).
От него ничего нельзя было добиться. Где Паула откуда выжу, где всеоткуда выжу, почему убили Косматогонэ знау, а нэ дела космата мертво, а паула, косматалудуа, нэ знау, нэт. Тогда Виктор, потеряв терпение, выругался длинным патрульным ругательством, и Базил не выдержал, одобрительно хмыкнул.
Плохо понымау, сказал он из темноты, говора нэ быстра.
Собака ты! крикнул в сердцах Виктор. Скотина последняя! Я тебя как человека прошу, мы же друзьями былискажи, где Паула?
Нэ знау, сокрушенно ответил Базил. Нэ выжу, нэ слышу. Тэмноа. Глубокоа. Бэдны, стары, болны, паула. Обыдыла.
Последние слова Базил произнес даже с удовольствием, видно, ему очень нравилась его роль, а этого-то Виктор никак не мог выдержать. Он оставил Базила, бросился к костру, схватил пылающую ветку, нет, все равно темно будет, бросил, заорал во все горло:
Хозяин! Где Хозяин?
Тот появился сразу же, будто только и ждал, когда его позовут.
Значит, говоришь, нет здесь людей?
Нэту, нэту, ныкого нэту, затараторил старик.
Э-э, что с тобой говорить. Темно. Света, Хозяин!
Спат нада. Свэта нэ нада. Устала.
Он сделал быстрое движение рукой, пытаясь спрятать что-то под шкуру. Фонарик! Но Виктор его опередил.
Врешь! Вот он! выхватил у него фонарик, обернулся в темноту.
Ну, где ты, Базил?
Луч высветил на стене большую фотографию, изрядно подпорченную (три пеула на огромной слоноподобной туше), чиркнул по обнаженному лоснящемуся телу (какой-то охотник флегматично натирался светящейся мазью перед темной охотой), пробежал по ряду кошмарных синих рож и наконец уперся в Базила.
А-а-а! закричал Виктор.
Базил сидел в своем любимом кресле под горностая. Он закрывал лицо ладонью и, щурясь, смотрел на Виктора с прежним благожелательным выражением.
Лавируя между телами, Виктор подбежал к нему.
Ну, все? сказал он, хрипло дыша, как после долгого бега. Поигрались?
Нэ понымау, широко ухмыльнулся Базил.
Но я же узнал тебя, узнал! Что тебе еще надо?
Бэдны, стары, болны паула, умильно подняв колбаски бровей, нараспев произнес Базил полюбившиеся слова. Папа лудуа мама паула. Помэсэнэ.
Но ты же врешь, врешь! Мне-то зачем? Что я тебе-то плохого сделал?
Нэ знау, чуть удивленно ответил тот, но по лицу его было видно, что хотел он сказать совершенно другое, мол, чего ты, парень, брось, не принимай так близко к сердцу, мне и самому немного не по себе, а если правду, так и очень не по себе, давай лучше о чем-нибудь другом поговорим.
Не знаешь. Ну хорошо, я не остался с вами но ведь, Базильчик, миленький, ведь ничего бы не изменилось! Уходить надо было отсюда, уходить!
Толстяк молчал. По лицу его еще блуждала доброжелательная улыбка, но глаза растерянно моргали.
Нэ понымау, тихо сказал он.
Чего ты не понимаешь, чего?
Базил совсем уже растерянно оглянулся.
A-а, я понял! Виктор хлопнул себя по лбу. Ну да, конечно, ведь ты не можешь быть здесь один, здесь еще кто-то, и жена твоя и и еще кто-нибудь, ну конечно, конечно, ты их просто боишься!
Нэ понымау, што говора. Паула глупы, лудуа умны, да?
Но Виктор уже не слушал.
Конечно, конечно, как в лихорадке бормотал он, шаря лучом по Норе. Где-то здесь, где-то Стой! Вот он!
Луч наткнулся на чью-то спину, которая вне всяких сомнений могла принадлежать только человеку. Спина напряглась.
Ну-ка, повернись, повернись, дорогой, ну-ка?
Человек не поворачивался. Виктор уже шагал к нему. Пеулы недовольно переговаривались, но не мешали. Охотник все так же флегматично натирал себя мазью.
Человек словно не слышал.
И ты тоже боишься. Да что же я вам враг, что ли?
Виктор подошел к нему вплотную и, вглядевшись, увидел, что человек этот стоит на коленях, прижимаясь к влажным бревнам стены. Поза была неестественна, так нелепа, что Виктор испугался. Уже без прежней решимости он осторожно тронул рукой плечо человека, а тот вдруг завопил хрипло и мгновенно повернулся к нему. Виктор тоже закричал и отпрянул.
На него смотрел помесенок, тот карлик, что вертелся рядом во время беседы с Хозяином Норы. Теперь ничего приятного не было в этом сумасшедшем злобном лице. Карлик был тоже испуган. Он собирался дорого продать свою жизнь.
Дынкэ, Дынкэ, послышался из темноты успокаивающий голос Хозяина.
Виктор досадливо махнул рукой.
Нет, не то! Неважно!
Он стал спиной к помесенку и, рисуя лучом фонаря трясущиеся узоры, заговорил. Он обмирал от злости и ощущения нереальности происходящего. Он говорил горько, с болью, не особенно подбирая слова:
Все равно вы здесь, слушайте, слушайте, вы, идиоты, скоты паршивые. Молодой-то был прав, Лисенок-то! На что вы пошли и ради чего, вы хоть на секунду задумались? Он выговаривал им все то, что хотел сказать Косматому и Пауле, но не сказал почему-то, все, все, что он о них думал, он не слишком уверен был в своей правоте, но ему было все равно, он проклинал их нежелание говорить, их дурацкое высокомерие, ведь не предатель же он, в самом деле!
Он понимал, что смешон, но ничего поделать с собой не мог. Он должен был высказать все. Мелькнуло схожу с ума.
И тогда он опять побежал к Базилу. Он тряс его за плечи и чуть не плакал.
Где Паула, ты только скажи, где она, и больше мне ничего не надо. Черт с вами, с вашими обидами, ничего вы не понимаете. Где Паула, Паула где?
Все, все вокруг было чужим, даже свои.
Нэ знау, равнодушно и мрачно и уже без всякого дружелюбия в голосе заявил, наконец, Базил.
Эта такая обида, когда человек ничего не понимает вокруг себя, а все остальные видят его насквозь. Но еще горше, когда привыкаешь к этому, когда найдешь даже радость в таком понимании, и вдруг окажется, что все вокруг притворялись, что они тоже ничего не видели и не понимали.
Вдруг захохотал помесенок, захохотал басом, совершенно как человек, и Виктору показалось, что все остальные вокруг еле сдерживают смех, сжимают черные губы и лица прячут в ладонях, чтобы не показать не вовремя, как им смешно.
Но хохот оборвался, и все стихло, и через минуту раздался храп Базила. Костер уже ничего не освещал, превратился в тусклую темно-красную кляксу. Охотник, наконец, закончил свои натирания и пошел к выходу, где уже рокотала страшная уальская ночь. Он шел медленно, важно, торжественно, будто плыл, и чем дальше уходил он от костра, тем сильней светилось его раскоряченное, непривычной формы тело.
Многое останется для Виктора тайной. Он так и не узнает, что бончарцы были все-таки рядом, полсотни человек находилось всего в нескольких метрах от него. Он не узнает, что Норы обычно состоят из множества пещер, что в одной из них сидели те, кого он искал, и Омар был там, и Паула. Еще не костер, еще светильники и мощные фонари, еще со своим скарбом, но уже вместе, в одном большом зале. Каждый занимался своим делом, и, казалось, никто не заметил его прихода.
Он не узнает также, почему Базил выдавал себя за пеула. А все объяснялось очень просто: по обычаю каждый, кто приходит к пеулам жить, получает новое имя, новых родителей и новое прошлое, а свою прежнюю жизнь забывает. Своего рода ритуал.
Ничего не узнает он об Омаре, ничего в нем не поймет, для Виктора странным будет этот последний вызов по воксу, после ночевки в Норе.
Он возвращался утром к поселку, а помесенок, приставленный показывать дорогу, опять милый и любопытный, все бегал вокруг него и по всякому поводу растягивал рот в добродушнейшей улыбке, словно хотел сказать: ты, мол, не обижайся за вчерашнее, мало ли что бывает, вообще-то я не такой уж и урод, могу быть очень даже приятным.