Наконец он опустил меня. Мы добрались до жилища. Я оказался в жарко натопленной комнате. Он поставил меня на ноги. Я отскочил от него подальше. Первым делом отыскал взглядом дверь, немедленно бросился к ней и привалился спиною на тот случай, если придется бежать. И лишь потом огляделся.
Комната была большая. Одну стену образовывала неровная скала. Другие оказались бревенчатыми щели между бревен были старательно заделаны. Свет лился скорее из стены не от очага, находившегося посреди комнаты. В стене была устроена какая-то ниша, в ней на полочке стоял старый автомобильный аккумулятор, от него тянулись провода к двум электрическим лампочкам. Еще там был стол, какие-то ящики и пара трехногих табуретов. Воздух пах дымом и таким чудесным, рвущим сердце сладостным ароматом еды, что рот наполнился слюной.
Ну, Малыш, и что же это я притащил? спросил мужчина.
В комнате было полно детей. На первый взгляд их было всего трое, только почему-то казалось, что их куда больше. Девочка моих лет восьмилетняя то есть с пятнышком синей краски на щеке. Перед ней стояли мольберт и палитра, целый пучок разных кистей, но она ими не пользовалась мазала прямо пальцами. Потом была еще маленькая негритяночка, чуть старше пяти лет, она глядела на меня большими глазами. В деревянной колыбельке на козлах располагался младенец, месяцев трех или четырех от роду. Обычный младенец, который гулил, пускал пузыри, болтал ногами и руками.
Когда мужчина заговорил, девочка отвернулась от мольберта и поглядела на младенца. Тот по-прежнему пускал пузыри.
Его зовут Джерри, проговорила она. Он свихнулся.
И от чего же? поинтересовался мужчина. Он тоже глядел на младенца.
От всего, отвечала девочка, и от всех.
А откуда он?
Эй, что это такое, возмутился я, но на меня никто и не думал обращать внимания. Мужчина задавал вопросы младенцу, девочка отвечала. Более дурацкой сцены я еще не видел.
Он убежал из приюта, сказала девочка. Там он был сыт, но никто не радовался ему.
Тогда я открыл дверь, и внутрь хлынул холод.
Эй, ублюдок, сказал я хозяину, так ты из школы?
Джейни, закрой дверь, произнес мужчина. Девочка у мольберта не шелохнулась, но дверь за моей спиной хлопнула. Я попытался открыть ее она даже не шевельнулась. Взвыв, я бросился на дверь.
Придется поставить тебя в угол, проговорил мужчина. Ну-ка, Джейни.
Джейни только поглядела в мою сторону, и один из трехногих табуретов поплыл по воздуху прямо ко мне. Потом завис и перевернулся набок. Подтолкнул меня сиденьем. Я дернулся в сторону прямо в угол. Стул наступал. Я попытался сбить его вниз, но только ушиб руку. Я нырнул, но он успел опуститься ниже меня. Я взялся за него и попробовал перелезть. Тогда табурет упал, и я вместе с ним. Потом я встал и, дрожа, замер в углу. Стул повернулся как надо и устроился на полу прямо передо мной.
Мужчина проговорил:
Спасибо, Джейни. Потом повернулся ко мне. Пока постой там. Не нужно было шуметь.
И, повернувшись к младенцу, продолжил:
Он тот, который нам нужен?
Опять ответила девочка:
Ну да. Он и есть.
Ну, сказал мужчина, отлично! Потом подошел ко мне. Джерри, ты можешь жить здесь. Я не из школы. И никогда тебя туда не отдам.
Да ну
Он тебя ненавидит, продолжила Джейни.
И что мне теперь нужно с этим делать? поинтересовался мужчина.
Джейни заглянула в колыбель.
Покорми его. И мужчина принялся возиться у очага.
Чернокожая девочка все стояла на том же самом месте, не отводя от меня вытаращенных глаз. Джейни вновь повернулась к своему мольберту, младенец просто лежал, как и прежде, так что я перевел взгляд на крошечную негритяночку.
Какого черта уставилась, бухнул я. Она ухмыльнулась и ответила:
Джерри, хо-хо, и сразу исчезла. По-настоящему исчезла, честное слово! Ее словно выключили, и только одежонка осталась на полу все тряпки кучкой свалились на том месте, где она только что стояла.
Джерри, хи-хи, услыхал я потом. Поглядел вверх там она и оказалась, голышом устроившись в маленькой нише под самым потолком, и тут же испарилась, заметив мой взгляд.
Джерри, хо-хо, послышалось снова. Теперь она примостилась на ящиках, служивших им комодом.
Джерри, хи-хи! она оказалась уже под столом.
Джерри, хо-хо! услышал я прямо над ухом. Я завопил и попытался сбежать, но ударился о стул. Мне стало по-настоящему страшно. Я вжался в угол.
Мужчина, сидевший у очага, бросил на нас строгий взгляд.
Эй, дети, прекратите!
Наступило молчание, и девочка медленно вылезла из нижнего ряда ящиков. Подошла к своей одежонке, натянула ее.
А как это ты делаешь? поинтересовался я.
Хо-хо, отвечала та.
Джейни пояснила:
Все просто, на самом деле они близнецы.
А, выдавил я. Откуда-то вынырнула другая девочка и стала рядом с первой. Не отличишь. Стоя бок о бок, они глядели на меня. На этот раз я не возражал.
Это Бони и Бини, представила художница, это Малыш, а это, она показала на мужчину, Дин. А я Джейни.
Не зная, что и сказать, я только вымолвил:
Понятно.
Дин попросил:
Джейни, воды.
Плеснула вода, я не видел откуда.
Довольно, поблагодарил он и повесил котелок над огнем. Потом взял надтреснутую фарфоровую тарелку, на ней были куски мяса и клецки с морковкой, обильно политые подливой. Эй, Джерри, садись.
На это? я глянул на стул.
Конечно.
Меня не обманешь, отвечал я, принимая тарелку и отворачиваясь с нею к стене.
Эй, сказал он чуть погодя, полегче. Мы уже поели, и ничего у тебя не собираемся отбирать. Не торопись.
Я припустил еще быстрее и уже почти покончил с клецками, когда меня вывернуло наизнанку. Голова моя почему-то ударилась об угол стула. Чувствовал я себя сквернее некуда.
Дин подошел и поглядел на меня.
Бедняга, проговорил он. Прибери-ка за ним, Джейни.
И прямо на моих глазах лужа исчезла с полу. Но я уже не был способен удивляться. Я почувствовал его руку, которая взъерошила мои волосы.
Бини, дай ему одеяло. И ну-ка спать. Ему нужно отдохнуть.
Я почувствовал на себе одеяло и уснул, наверное, прежде, чем Дин успел уложить меня.
Не знаю даже, через какое время я очнулся. Спросонья я не понял, где нахожусь, и это меня испугало. Я приподнял голову и увидел тускло рдевшую кучку углей в очаге, а рядом с очагом спавшего Дина. Мольберт Джейни чернел огромным богомолом. Я заметил, как из колыбели вынырнула голова Малыша, правда, не мог понять, смотрит он на меня или нет. Джейни лежала на полу возле двери, близнецы спали на старом столе. Ничего не шевелилось, только покачивалась головенка младенца.
Я встал на ноги и огляделся: комната как комната, с одной только дверью. Я на цыпочках отправился к выходу. Когда пробирался мимо Джейни, она открыла глаза.
Куда ты? спросила она.
Не твое дело, отвечал я. Потом непринужденно зашагал к двери, одним глазом следя за девчонкой. Она не шевелилась. Дверь со вчерашнего дня оставалась плотно закрытой.
Я вернулся к Джейни. Она спокойно поглядела на меня, не выражая никакого смущения. Тогда я пробормотал:
Мне за угол надо, понимаешь?
А, отвечала она, что ж ты сразу не сказал.
Я вдруг охнул и ухватился за пузо. Мной овладело совершенно неописуемое чувство. С одной стороны, вроде бы больно, а с другой не больно. Ничего похожего со мной в жизни еще не случалось. Слышно было, как за дверью что-то плеснуло на снег.
Окей, кивнула Джейни, теперь ступай спать.
Но мне надо
Что тебе надо?
Ничего. Это было правдой. Мне действительно никуда уже не было нужно.
В следующий раз говори прямо, не стесняйся.
Я промолчал и вернулся на свое одеяло.
И это все? спросил Стерн. Я лежал на кушетке, уставившись в серый потолок. Он повторил: Сколько же тебе лет?
Пятнадцать, сонным голосом отвечал я. Он ждал. Под серым потолком проступали стены, ковер, лампы и стол, за которым на стуле сидел он сам. Я сел, на секунду обхватил голову руками и тогда только посмотрел на него. Не отводя от меня глаз, он по-прежнему занимался трубкой.
Что вы со мной сделали? спросил я.
Я уже говорил: ничего. Все делаешь ты сам.
Вы загипнотизировали меня.
Нет. Голос звучал уверенно и правдиво.
Что же это было? Я я словно пережил все заново.
И что-нибудь почувствовал?
Все почувствовал, я передернул плечами, все до последней мелочи. Что это было?
Когда такое проделаешь, становится легче. Теперь ты можешь сам практиковать это, и с каждым разом боль будет угасать. Вот увидишь.
Я изумился, впервые за последнее время. Потом обдумал слова Стерна и спросил:
Если я все сделал сам, почему же прежде такого не случалось?
Нужно, чтобы кто-нибудь слушал.
Слушал? Значит, я говорил?
Не закрывал рта.
Обо всем, что случилось?
Откуда мне знать. Меня там не было. Это ты все видел.
А ты поверил мне? И про исчезающих девчонок, и про летающий табурет?
Он пожал плечами:
Моя работа состоит не в том, чтобы верить или не верить. Главное, что для тебя все это было реальным
Еще как!
Ну в этом-то и заключается самое главное. Значит, с ними ты сейчас и живешь?
Я откусил досаждавший мне ноготь.
Жил, но недолго, пока Малышу не стало три. Я посмотрел на него. Вы напомнили мне Дина.
Почему?
Не знаю. Впрочем, нет, вы на него не похожи, торопливо добавил я и снова лег. Не знаю, что заставило меня сказать вам это.
Потолок стал серым, свет ламп потускнел, черешок трубки звякнул о его зубы. Я пролежал так долгое время.
Ничего не происходит, сообщил я ему.
А что, по-твоему, должно было произойти?
Что-то вроде того, что было.
В тебе есть кое-что еще, и оно просится наружу. Дождись.
В моей голове словно проворачивался барабан револьвера, в котором запечатлены места, предметы и люди, с которыми я был знаком. Я заставил барабан остановиться, и остановился он в пустом месте. Я снова раскрутил его, и снова остановил.
Опять ничего.
Малышу три, повторил он.
Ах, это, проговорил я, закрывая глаза.
Ночь за ночью спал я на том одеяле, а многие ночи и не спал. В доме Дина вечно что-то происходило. Иногда я дремал днем. Одновременно все укладывались, как я понял потом, лишь когда кто-то болел, как было тогда, когда Дин принес меня. В комнате всегда было сумрачно. Очаг горел и ночью, и днем. Две старые лампы желтели над головой. Когда они начинали тускнеть, Джейни что-то делала с аккумулятором, и свет разгорался ярче.
Джейни, кажется, делала вообще все необходимое, за что не брался никто другой. Дина частенько не бывало дома. Иногда он брал в помощь близнят, только их отсутствие трудно было определить, они то исчезали, то появлялись бам, и готово. А Малыш так и оставался в своей колыбели.
Я и сам кое-что делал. Нарубил дров, смастерил полки. Иногда мы с Джейни и близнятами отправлялись купаться. Еще я разговаривал с Дином. Но такого, как остальные, я не умел и поэтому злился, злился все время. Ведь часто я не знал, чем бы заняться. Впрочем, это не мешало нам слидиняться. Так говорила Джейни. Она утверждала, что словечко подсказал ей Малыш: это когда все становятся одним, даже если заняты разными делами. Ну как две руки, две ноги, тело и голова трудятся вместе, хотя голова не умеет ходить, а руки не думают. Дин сказал, что в этом слове перепутались два: «сливаться» и «соединяться».
Малыш все время был в действии. Как радиостанция, двадцать четыре часа в сутки. Хочешь слушай, хочешь нет, но сигналы она посылает регулярно. И если я скажу, что он говорил, то ничем не отступлю от истины. Его дрыганье руками и ногами казалось бессмысленным. На самом деле это были сигналы причем каждое движение выражало не букву, а целую мысль.
Ну, например, если протянуть левую руку, высоко поднять правую и притопнуть левой пяткой, получалось: «Всякий, кто считает скворца вредителем, ничего не знает о том, как мыслит скворец», или что-нибудь в этом роде. Это Джейни заставила Малыша изобрести такой телеграфный язык. Она говорила, что слышит, как думают близнецы, именно слышит их мысли, а они слышат Малыша. Так что она могла сперва спросить у них, они у Малыша, а потом уже передать ей его ответ. Однако они росли и постепенно начали утрачивать эту способность. Поэтому Малыш научился понимать чужую речь и отвечать своим семафором.
Дин не умел понимать его, и я тоже. Близнецам это было абсолютно все равно. Джейни следила за ним все время. Он всегда знал, что ты имеешь в виду, если ты собирался его о чем-то спросить, давал свой ответ Джейни, и она пересказывала его нам. Отчасти, конечно, потому, что полностью его никто не мог понять, даже она сама.
Малыш совсем не рос. Джейни росла и близнята, я тоже, но только не этот младенец. Он просто лежал. Джейни наполняла его живот и раз в два-три дня очищала его. Он не плакал, не производил никакого шума. К нему никто и не подходил.
Каждую нарисованную ею картинку Джейни показывала Малышу, потом чистила доски и принималась за новые. Очищать их от краски ей приходилось, потому что у нее было всего три доски. Оно и к лучшему, страшно подумать, во что превратилась бы комната, если бы Джейни их сохраняла, ведь она рисовала в день по четыре-пять штук. Дин с негритятами замаялись, добывая для нее скипидар. Краски-то она возвращала с картинок обратно в горшочки, но скипидарить каждый раз приходилось заново. Она говорила, что Малыш помнит все картинки до единой, потому-то ей и не нужно хранить их. Она рисовала какие-то машины, шестеренчатые коробки, механические узлы и что-то вроде электрических схем.
Однажды мы с Дином отправились за скипидаром и ветчиной; лесом спустились к железной дороге, потом по путям прошли пару миль до места, откуда были видны городские огни. Потом снова лесом по просекам, на дальнюю улицу.
Дин всегда был один и тот же шагал впереди и думал, думал.
Мы пришли к скобяному ларьку. Посмотрев на висячий замок, он покачал головой и вернулся ко мне. Потом мы нашли лавчонку, где торговали всякими мелочами. Дин забормотал, и мы остановились у двери. Я заглянул внутрь.
Вдруг там оказалась Бини голышом, она всегда путешествовала подобным образом. И принялась отпирать дверь изнутри. Мы вошли, и Дин запер за собой замок.
Отправляйся домой, Бини, проговорил он, пока не промерзла.
Та ухмыльнулась мне, проговорила свое «хо-хо» и исчезла.
Мы взяли пару отличных окороков и двухгалонную бутыль скипидара. Я прихватил было ярко-желтую шариковую ручку, но Дин отвесил мне подзатыльник и заставил положить ее на место.
Бери лишь то, что нужно, пояснил он. Мы ушли, тогда Бини вновь вернулась туда, заперла дверь изнутри и отправилась восвояси. Дин брал меня с собой, когда ноша бывала ему не под силу.
Так я прожил около трех лет. Это все, что я помню об этом времени. Присутствия Дина в доме не ощущалось вне зависимости от того, находился он в доме или нет, близнецы все время были заняты друг другом. Джейни мне нравилась, но мы с ней редко говорили. Вот Малыш не умолкал хотя я не знаю, о чем он трещал.
И все мы были заняты делом и слидинялись.
Я резко сел на кушетке.
Что случилось? спросил Стерн.
Мы топчемся на одном месте.
Ты сказал это, едва мы успели начать. Но все-таки есть разница между этим сеансом и предыдущим?
О да, но
Тогда откуда ты можешь быть уверен в том, что прав на этот раз? Я ничего не ответил, и он спросил: Разве последний отрезок тебе не понравился?
Я сердито ответил:
Не могу сказать, что мне что-то нравилось здесь или не нравилось. Просто это какая-то бессмыслица пустые разговоры.
Так есть какая-то разница между тем, что случилось сейчас и было раньше?
Чтоб мне лопнуть! Во время первого сеанса я все события ощущал, словно заново их пережил. На этот раз ничего подобного.
Ну и почему так произошло?
Не знаю. Объясните.
Предположим, задумчиво проговорил он, с тобой в прошлом случилось нечто настолько неприятное, что ты боишься даже подобраться к этому эпизоду.
Неприятное? А замерзать в канаве это приятно?
Ну неприятности бывают разные: случается, что штука, которую ты пытаешься вспомнить ну, которая повинна в твоих бедах, настолько отвратительна, что сознание не смеет даже приближаться к ней. Наоборот стремится спрятать ее поглубже. Впрочем, постой, внезапно проговорил он. Возможно, слова «отвратительное» и «неприятное» не точны. Бывает и обратное. Причина твоих несчастий может оказаться настолько желанной, что ты и менять ничего не хочешь.