Москва. Так назывался город, запечатленный на цветных рисунках. Прапрабабушка, по словам бабушки, была в молодости заядлой путешественницей и собирала такие карточки со всех мест, где она побывала. Их у неё было великое множество, но она раздарила, продала и потеряла при многочисленных переездах в Дни Грома почти всё, что имела. К тому времени, когда родилась бабушка, у неё остались лишь эти карточки, изображающие город со странным названием Москва. Несмотря на время, они оставались красочными и не бледнели, как другие цветные картинки из прошлых времён, которыми сверстники иногда хвастались.
В первый черёд меня поразило ясное голубое небо над Москвой. Небо и у нас можно было иногда увидеть, когда развеивалась скучная марля облаков, но оно никогда не принимало такой пронзительный оттенок, как на этих рисунках. А здания!.. Я и не думал, что можно построить такие высокие и красивые дома. Всё, что я видел в родном городедеревянные бревенчатые хижины и среди них редкие каменные коробки на три этажа, имеющие стылый серый цвет. Открыв рот от удивления, я смотрел на купола, возносящиеся к синеве, высокие шпили и зубчатые стены, мощёные камнем улицы, вдоль которых гуляли люди в цветастой одежде. В сравнении с тем, что меня окружало, это казалось невероятным, выдуманным, сказочнымно бабушка утверждала, что прапрабабушка всё видела собственными глазами, смотрела на эти башни, ходила по тем улицам.
А где находится Москва? укажи кто-нибудь мне направление, я был готов в чём есть побежать к волшебному месту. Помню, я спрыгнул с колен бабушки, возбуждённо размахивая заветными карточками.
Успокойся, внучек. Она находится очень далеко на юге. Ты не доберёшься туда ни за день, ни за неделю, бабушка улыбнулась. Чтобы дойти до Москвы, нужно проделать большой путьэто займёт месяцы, годы. Может быть, когда-нибудь ты увидишь её своими глазами, как моя бабка, но сначала нужно вырасти крепким и здоровым. А для этого что нужно сделать? она лукаво посмотрела на меня, многозначительно кивнув в сторону стремительно темнеющего окна.
Вовремя ложиться спать, нехотя ответил я.
Именно. Пора в постель.
А на следующий день я сделал глупость. Так хотелось похвалиться перед приятелями Москвойи я, выпросив у бабушки одну карточку, показал её Димке, который жил через три дома от нас. Услышав мой рассказ о красивом городе, который посещала моя прапрабабка, он потёр свой конопатый нос и хмыкнул.
Брехня всё это, сказал он. Нет никакой Москвы.
Но как! поразился я. Вот она, взгляни!
Ну и что? Димка отобрал у меня карточку и разорвал её пополам, оставив меня стоять, разинув рот. Это всего лишь рисунок. Говорю тебе, нет её! Мне деда рассказывал, что все большие города разрушили в Дни Грома. Вот тебе и твоя Москва!
Я врезал ему в глаз. Димка в долгу не осталсявзвыл и ударил меня в челюсть так, что я откусил себе язык. Мы мутузились, катаясь по земле, пока проходивший мимо взрослый не дал нам обоим по подзатыльнику и приказал расходиться.
С того дня Москва не покидала мой ум. Мне не верилось, что столь величественное место могло быть уничтожено, и я надоедал всем от родителей до прохожих на улице расспросами о Москве. Обычно от меня просто отмахивались, как от назойливой мушки, кое-кто сердился, разок меня побили, рта не дав раскрытьа те, кто удосуживался меня выслушать, равнодушно отвечали: «Ничего не знаю». И лишь единицы смутно вспоминали о городе с таким названием, но даже они ничего не могли сказать о его судьбе. Дни Грома были слишком давно, последние из тех, кто его пережили, умерли задолго до моего рождения, а Москва находилась далеконеудивительно, что сведения о ней были скудными. Неопределённость только укрепляла меня во мнении, что слова Димкине более чем наглая ложь, чтобы мне досадить. Однажды я даже собрался в дом Димки, чтобы поговорить с его дедушкой, который вот уже лет десять был прикован к постели. Едва я подошёл к калитке, с крыльца на меня с раскатистым лаем накинулся большой чёрный пёс. Я подобрал булыжник, чтобы кинуть в него, но когда пёс приблизился, испугался и убежал. Так мне и не удалось выяснить, соврал Димка или нет.
И вот, уже выросши, в те дни, когда умирала мать, я не искал утешения в бутылке, как поступал весь наш городхмель мне заменяли карточки из детства. Они по-прежнему были яркими и манящими, и город, изображённый в них, казался красивым, как никогда. Разве не будет соразмерной жертвой потратить остаток своей никчемной жизни на поиски Москвы? Конечно, затея нелепаяно чем она хуже нынешнего бесцельного наблюдения за солнцеворотом?..
Однажды вечером, сидя у открытого сундука и в тысячный раз разглядывая карточки, я принял решение: рано или поздно я отправлюсь в путешествие. Может быть, вместе с братом, если он меня поддержит. Но это будет потомя не мог бросить больную мать и намеревался остаться с нею до конца.
А конец был уже недалёк. В зиму, когда мне исполнилось двадцать два года, мать окончательно легла в постель. Днём и ночью она надсадна кашляла. Микстуры, которые я брал у приезжих купцов за немыслимую цену, помогали слабо. Летом она умерла; похоронив её в едва тёплой земле, мы с братом остались вдвоём. В нашем тесном домишке стало сумрачнее и холоднее, будто погасло солнце. Так оно и было: смерть матери отобрала у нас последние ласковые касания детства. В считанные дни мой брат из любознательного ребёнка превратился в неразговорчивого молодого мужчину, а я обнаружил в своих волосах первую седину.
О чём я в тот год думал меньше всего, так это о путешествии. Хозяйственные хлопоты поглотили нас, в них мы спасались от тоски. Мы вдвоём проводили время на реке от сумерек до сумерек и наловили рыбы раза в три больше, чем обычно. На вырученные деньги мы обновили свои истлевающие снасти, соорудили новый глубокий погреб, чтобы рыба не портилась даже летом, и построили пару больших судов. Видя наш успех, к нам стали приходить люди, просившие совета, а то и предлагающие помощь в обмен на долю улова. Многие из них просто пытались нас обмануть, но были среди приходящих и хорошие люди, с которыми мы стали работать вместе. Так образовалась артель из шести человекнеслыханное дело, ибо раньше у нас ловили только семьями и ни на шаг не отходили от проверенных дедовских способов ловли. Мы же пробовали новые подходы, некоторые из которых помогли значительно увеличить добычу. Работали посменно, забрасывая невод и бредень, траля на лодках дно реки. Даже рискнули выходить на добычу в «пьяные дни», открыв, к своему удивлению, что в самое тёмное время года рыба ловится лучше всего. Улов едва помещался в наш погреб, и мы построили новыйбольшой, с каменными стенами, обложенными льдом. Купцы, заметив, что рыба у нас свежее, чем у других, стали предпочитать брать её у артели, и деньги потекли к нам рекой.
Нельзя сказать, что наш успех нравился другим рыбакам, теряющим средства к существованию. Несколько раз нас пытались избить, а потом и вовсе прикончить. Мы все обзавелись оружием и старались не подставляться. По ночам кто-то поджигал наши дома и пристройки, крал рыбу, даже собак убивали. Жилище Романа, члена нашей артели, сгорело дотлахорошо, что он сам с женой успел выбраться. После этого случая я понял, что так продолжаться не может. Признаться, и до этого меня мучила совесть: я воочию видел, как нищает и озлобляется город из-за нас. Я предложил друзьям принимать в артель всех желающих и распределять рыбу по справедливости. Роман и Фёдор были против, но остальныев том числе мой брат Игорёкменя поддержали.
Слух о том, что теперь каждый может прийти к нам, быстро распространился по городу. Артель стремительно расширялась. Мы разбили пяток лагерей выше и ниже по течению, чтобы рыбаки не толпились в одном месте. Теперь почти весь город имел дело с нами, и каждый из рыбаков мог быть спокоен за свой достаток. Поджоги и угрозы прекратились, и мы вздохнули с облегчением. Купцы тоже были рады такому повороту, так как могли покупать рыбу дешево и большими партиями. Дела налаживались.
Так прошло семь бурных лет, когда мне приходилось трудиться, не различая дня и ночи. На исходе седьмого года я поймал себя на том, что вновь всё чаще сижу у старого сундука, держа в руке жестяную шкатулку, и засматриваюсь на купола и шпили. Москва вновь заняла моё воображение, но теперь поход к ней представал не зыбкой мечтой, а вполне реальным предприятием. Деньги на путешествие у меня имелись, а артель могла сама позаботиться о себеу меня было на кого её оставить. Игорь, несмотря на молодость, пользовался уважением среди рыбаков: из всех нас он был самым сообразительным и придумал много приёмов и уловок, которые привели артель к успеху. Как-то вечером я спросил его, сможет ли он управлять ею, если мне придётся отсутствовать год или два. Он удивлённо посмотрел на меня, но не стал ничего спрашивать, а уверенно ответил: «Да», и у меня не возникло ни капли сомнения в том, что так оно и есть.
Я начал подготовку к отъезду. Постепенно отходил от суеты артели и общался с приезжими купцами, многие из коих за эти годы стали моими приятелями. Я расспрашивал их о Москве. Конечно, они о ней слышали; соглашались со мной, что город был, по слухам, крупный и очень красивый; предполагали, что она расположена где-то далеко на юге, куда их торговые связи не дотягиваются; и ничего более. Сведений о городе, кроме небылиц и баек, не было. Более-менее твёрдо из этих россказней можно было вывести лишь то, что до Дней Грома город занимал видное положение, но после того, как земля дрогнула и мир изменился, о Москве ничего не было известно. Возможно, виноват был Разлом, который зияющей бездной разделил континент на две половины, отрезав сообщение между севером и югом. Но люди уже полвека как преодолели Разлом, а о Москве по-прежнему не было ни слуху, ни духу.
И тогда я впервые засомневался в целесообразности своего похода. Писклявый голос Димки, который спился, не дожив до двадцати четырёх лет, всё твердил в ухо: «Говорю тебе, нет её!»и чем дальше, тем больше я находил доказательств его правоты. В Дни Грома, когда сошли с ума и люди, и потревоженная ими земля, многие города обратились в прах. Всё указывало на то, что Москву тоже постигла такая участь. Я стал колебаться, плохо спал по ночам и всё не мог назначить день, когда я покину родное место.
Не знаю, к чему бы меня привели мои сомненияно тут явилось непоправимое, заставившее меня вновь надолго забыть о городе-видении.
Непоправимое пришло совсем уж обыденнопросто вошло в дверь одним весенним днём, беспокойно накручивая на пальцы прядь длинных белокурых волос и кутаясь в бушлат, явно одолженный у кого-то другого (несмотря на весну, заморозки ещё не отпустили город). Как я узнал позже, бушлат принадлежал дяде непоправимого, который состоял в артели грузчиком. А пришло непоправимое жаловаться на сварливого кладовщика Нафанаила, который отказался выдавать причитающиеся грузчику караси его племяннице.
Я спросил у непоправимого имя. «Алёна», ответила девушка. Я прошёлся с ней до склада, где наказал Нафанаилу выдать Алёне дядину рыбу. Потом сопроводил девушку до дома, а когда мы дошли до калитки, выкрашенной в синий цвет, долго не отпускал её и увлечённо толкал какую-то чушь о способах приготовления вкусной строганины, чтобы только видеть её румяное от холода лицо лишнюю минуту.
Через полгода мы с Алёной поженились. Ещё через год у нас родился первенецдевочка с большими тёмными глазами. Мы нарекли её Лилией в память о моей матери. У меня появилась ещё одна отрада в сумрачные «пьяные дни», а брат съехал в собственный дом, который мы построили вместе.
Торговля в городе шла вширь. Купцы, которые приезжали на север за рыбой, стекались к нам, и к нам же потянулись из других поселений те, кто хотел предложить им что-то помимо даров реки: целебные растениядетища короткого лета; полышилучистые камни, пролегающие глубоко под землёй и будто опалённые пламенем, ценимые на юге незнамо за что; шкуры немногочисленных зверей пустоши, ценные тем, что одежда из них согревала человека в лютый мороз и обеспечивала прохладу в жару Множились чайные дома, постоялые дворы и, пожалуй, главный признак расцветадома блуда. Наш городок стал известен всему северу как Жабры: так его нарёк некий пройдоха с колким языком. Особенно оживилась торговля после того, как недалеко за рекой была обнаружена целая россыпь полышей, вмерзших в землю. Тысячи искателей удачи ринулись к нам, чтобы разбогатеть на камнях за одну ночь. Они принесли с собою алчность, порок, кровь и смертьно так или иначе способствовали развитию города.
К своему сорокалетию я стал главой гильдии рыболовов и вошёл в состав городского совета. К тому времени я уже несколько лет не выбирался на реку, разве только летом, чтобы просто закинуть удочку. Тяжёлая молодость, проведённая по колено в ледяной воде, дала о себе знать: суставы ныли днём и ночью, несмотря на лечебные мази, а лёгкие, которые раньше выдерживали многие сутки пребывания на холодном воздухе, всё чаще пугали меня внезапной одышкой. Лишённый возможности непосредственно заниматься делом своей жизни, я сосредоточился на управлении гильдией и приглядывал за тем, чтобы никто в разросшейся артели не был обделён и обижен. Это было сложнос ростом города люди в нём изменились. Прямое насилие, как на истоке нашего пути, было редкостью, зато расплодились мошенники и махинаторы всех мастей, которые не гнушались любой подлостью, чтобы урвать себе кусок большой рыбы.
В сорок три года я похоронил брата. Нелепая смертьИгорь всегда презрительно относился к выпивке, а тут ни с того, ни с сего напился морозным зимним днём в трактире до полусознания. Вернувшись домой, он не смог открыть дверь ключом, присел отдохнуть на лавочку и так уснул. Утром скрючившееся у крыльца тело обнаружил казначей гильдии, который пришёл к Игорю по делу.
Гибель брата что-то переломила во мне. Нет, я не впал в уныние, не забросил повседневные дела, не дежурил на его могиле сутками. Должно быть, Алёне даже казалось, что я отнёсся к трагедии слишком холодно. Но так было только по видуя был по-настоящему потрясён. Если угасание матери было необратимо и потому ожидаемо, то сейчас произошедшее казалось бессмыслицей. Игорь был моложе меня, умнее, красивееда что угодно. Он не должен был так уходить. Так было неправильно. Всё было неправильно.
И тут в моей памяти вновь воскресли давно забытые цветные карточки из бабушкиного сундука.
Далёкая Москва. Башни, тротуары, каналы, купола. Город-сказка. Я уже не был тем наивным ребёнком и не верил, что город мог сохраниться в том же виде до наших дней. Если он и не разрушен, то наверняка выродился, как и всё вокруг, и теперь его не узнать. Что я увижу, когда найду его после долгих лет поиска? Забытые развалины? Почерневшие останки? Пустые оболочки, населённые призраками? Однозначно, это не стоило похода. К тому же в своём нынешнем состояниис подорванным здоровьем, стареющий и изъеденный горемя мог не выдержать долгое путешествие. В моём попечении были семья и родной город. Вряд ли этот мираж, пусть и радужный, как мыльный пузырь в солнечный день, мог их заменить.
Несколько дней я жил, как в странном бреду. Ходил на работу, что-то говорил жене, гладил по голове детей, ругался с купцами, которые хотели меня облапошитьно это всё было ненастоящее, далёкое. Внутри меня шла борьба, и только она имела значение. Я должен был дать себе ответ, сделать выбор раз и навсегдаМосква или или всё, что у меня есть.
На девятый день после похорон Игоря, когда начался тоскливый снегопад, я, наконец, определился. Вернувшись рано, я застал жену драящей пол. Мой младший сын ползал вдоль стены, а Лиля зубрила учебник грамоты, который ей давался с трудом. Я подошёл к жене и так встал, не могущий подобрать слова.
В чём дело? спросила она меня, удивлённо подняв взгляд.
Дорогая я чувствовал, как язык во рту немеет.
Да?
Алёна внимательно смотрела на меня ясными голубыми глазами, которые не потеряли с годами своей красоты. Я обнял жену за плечо:
Ничего, милая. Я очень, очень вас всех люблю.
Минуло ещё пять лет, и в Жабрах грянул полышевый бум. Он произошёл не в один день, а набирал обороты постепенноископаемых камней рядом с городом находили всё больше, прибывали старатели со всё более совершенным оборудованием, и лучистые камни перестали быть диковинкой для горожан. Впрочем, в остальном мире люди сходили по ним с умаи вот все окрестные земли оказались изрыты и перекопаны. Я не пытался влезть не в своё дело и занимался своей рыбой. Лишь в тот год, когда совет представил меня на должность своего главы, я в полной мере осознал, что происходит: рыбный промысел остался на задворках, и Жабры неуклонно превращались нет, не в прииск, а в нечто большее. К северу от Разлома все денежные потоки проходили через нас, а торговые пути неизменно делали крюк и заглядывали в город. Жабры неотвратимо ширились, ввинчивались в небо шпилями каменных зданий, и я уже едва мог признать в них забытое Богом поселение моего детства, пропитанное запахом рыбьей чешуи. Город напоминал растущее дитя, вступившее в пору созревания и потому особенно трудное для присмотра. Я, как мог, старался приглядывать за его благополучием, направить развитие в нужное русло. В иные чёрные дни мне казалось, что всё тщетногород стал слишком большим, чтобы пытаться с ним совладать, и скоро он погрузится в хаос, не выдержав собственного веса. Но отчаяние проходило, как дни без солнца, и тусклое светило надежды снова выглядывало из-за горизонта.