На следующий день она попросила увольнение на два часа и отправилась в больницу.
Могу я взглянуть на списки доставленных вчера с места ведения боевых действий? взволнованно спросила она у администратора на пропускном пункте, среди них должна была быть моя сестра. Мне сообщили
Белка ни в чем не была уверена, но она понимала, что ради праздного любопытства никто не станет просматривать списки, нужны конкретные причины для этого, и, разумеется, гораздо более веские, чем случайно мелькнувшее с расстояния в добрую сотню метров сходство.
Я могу взглянуть на телеграмму? На уведомление? деловито спросил администратор, вскинув на неё внимательные глаза.
Да, да, пожалуйста сказала Белка, делая вид, что обшаривает карманы форменного кителя с нашивками СР на плечах, Ой, добавила она спустя минуту, кажется, нет ничего, забыла, извините Она сделала вид, что собирается покорно удалиться ни с чем, старый трюк, и в последний раз скорбно взглянула на администратора.
Ну ладно, буркнул он недовольно, я понимаю, вы волнуетесь. Всякое бывает. Как зовут вашу сестру?
Мидж. Мидж Хайт, поспешно выпалила Белка, стараясь не выдавать радости.
Администратор постучал по клавишам, близоруко сощурившись, провел пальцами по большому монитору.
Так точно! радостно объявил он, есть такая! Мидж Хайт, второе хирургическое, четвертый этаж, первый пост, палата десять. Ступайте, барышня.
У Белки обмякли ноги.
Спасибо, пробормотала она ослабевшим голосом и юркнула в дверь.
«Мидж здесь! Она ранена, и, вероятно, серьезно.»
Прежде война никогда не задевала Белку непосредственно, она всегда была где-то рядом, доносилась далекими отзвуками новостных хроник, но никогда ещё она не подбиралась так близко, никогда ещё не представала во всей своей страшной откровенности. А теперь, когда совсем рядом, за стеной беленого больничного корпуса оказалась её знакомая, Мидж, можно сказать, подруга детства, Белка вдруг поняла: война совершенно реальна, она есть, и пока она продолжается, никто не может быть уверен в том, что её холодная крепкая рука не протянется к нему, чтобы одним прикосновением разрушить его хрупкое личное благополучие.
С колотящимся сердцем она поднялась по лестнице. Ребенок, ощутив, вероятно, её волнение, обеспокоенно заерзал внутри. Живот несколько раз вспучился под тонкой футболкой и затих.
Сумрачный коридор с высоким потолком. Закрытые двери палат. Тонкие полоски дневного света из-под них. Молочные пятна замазанных краской стекол. Вот она. Номер десять.
Белка немного постояла под дверью, пытаясь унять пульс, и решительно нажала на ручку.
Девушка на койке у окна обернулась.
Белка вздрогнула. Это действительно была Мидж. Точь-в-точь такая же, как в день своего отъезда из Норда, смуглая, мускулистая Мидж, она нисколько не изменилась разве только была острижена наголо, и жестким ежиком топорщились теперь её отрастающие темные волосы. Лицо Мидж в нескольких местах заклеено было пластырем по всей видимости, царапины но в целом выглядела она неплохо. С радостным облегчением Белка метнулась к койке.
Кто пришел сказала Мидж со сложной грустной улыбкой. Ну садись, что ли Вон там возьми табуретку. Экий шар! И как ты ходишь-то вообще?
Да Сама не знаю. Привыкла. Ко всему можно привыкнуть, суетливо тараторила Белка, подтаскивая шаткую трехногую табуретку, ты не представляешь, как я рада. Так рада
Мидж следила за нею взглядом и уже не улыбалась. Потом сказала, понизив голос:
Ты не шуми только, её прооперировали утром, пусть она спит, Мидж указала кивком головы на соседнюю койку.
Там лежала девушка, вся голова которой была обмотана плотными, в нескольких местах пропитавшимися кровью стерильными бинтами.
Белка опустилась на табуретку. Сначала она смотрела в сторону спящей, при виде тугой белой повязки, скрывающей нечто, бывшее когда-то лицом, возможно, даже красивым, что-то ужасное мелькнуло в её сознании и пропало, к счастью, молниеносно, Белка не успела додумать это до конца Потом она повернулась к Мидж. Та лежала неподвижно, не сводя с гостьи своих блестящих темных глаз. Белкин взгляд проплыл по поверхности одеяла, и только сейчас, внезапно почувствовав дурноту и холодок в затылке, она заметила, что там, где должны были лежать, как полагается, вместе, ноги Мидж, одеяло обрисовывало силуэт только одной из них только одной! а рядом Рядом была пустота Одеяло круто опадало где-то в районе середины бедра. Титаническое усилие воли понадобилось Белке, чтобы никак не выказать охватившей её паники Но всё-таки она вздрогнула. Слишком уж неожиданно пришлось ей столкнуться лицом к лицу с этим страхом, знакомым, наверное, каждому с самого детства брезгливым страхом увечья. Он промелькнул на её лице, страх, стремительной холодящей тенью. И это не укрылось от Мидж.
Ну расскажи мне, что-нибудь промямлила Белка, отводя взгляд и теребя полу наброшенного на плечи форменного кителя, про войну Какая она?
Не знаю, ответила Мидж, она разная. Такая же, как и обычная жизнь. Сегодня одно, завтра другое. И люди разные, есть товарищи, а есть предатели, она улыбнулась странно, точно сделала акцент на этом слове, только одно я могу тебе точно сказать. Война обнажает человеческие внутренности, в прямом и в переносном смысле, она потрошит нас, делает явным неявное, и знаешь что? внутри, оказывается, мы почти совсем одинаковые мы все состоим из страха и надежды, из надежды и страха, только из двух этих компонетов всего из двух! они то и есть кровь нашей души
Белка немного пришла в себя. Она старательно избегала смотреть на страшный провал белоснежного больничного одеяла, бегала глазами, теребила пуговицы кителя. Как известно, чем больше боишься выдать себя, тем более неестественно держишься. А Мидж всё видела. Её внимательные темные глаза примечали теперь малейшие перемены в лицах, она вернулась с войны совершенно другой. На смену стремительной залихватской бесцеремонности пришли рассудительность и спокойствие.
Не напрягайся, сказала она снисходительно, взглядом указывая Белке на свою единственную ногу, я сама уже почти привыкла. Не ты что ли минуту назад говорила, что ко всему можно привыкнуть? и Мидж снова улыбнулась. Сложно, неоднозначно. Эта улыбка была как небольшой бриллиант со множеством граней всё слилось в ней: и грусть, и самоирония, и болезненное понимание того ужаса, который охватывает здорового человека рядом с увечным, Давай поговорим лучше про наших, ты кого-нибудь видела с тех пор как уехала?
Нет, сказала Белка.
А Малколм? улыбка раненой немного изменилась. Она сверкнула новой, тонкой и острой гранью.
Белка испугалась. Ей почудилось, что Мидж уже заранее знает всё, но специально тянет время, выпытывает, разглядывает под микроскопом её стыдный мелкий страх.
Я не знаю. Он уехал. Ему предложили работать моделью, и он уехал, пробормотала она с опущенным взором.
Мидж вздохнула. Длинно, разочарованно.
Так я и думала.
Белка почувствовала облегчение. Ей показалось, что опасность миновала.
Другого никто и не ожидал, прощебетала она, куда он ещё годился?
Да я не об этом, сказала Мидж, глядя в потолок, я о тебе. Как только ты вошла, я поспорила сама с собой скажешь или нет. Выходит, та часть меня, которая предполагала о тебе самое худшее, оказалась права.
Белка застыла на стуле. Она слегка ощетинилась в ответ на обвинение, скрытое в обращенных к ней словах, и приготовилась отражать атаку.
Мне рассказали обо всем, продолжала Мидж, я встретила кое-кого из нашей компании ещё год назад, после первого ранения, меня тогда сразу после госпиталя направили в учебку, инструктировать новобранцев, она замолчала и посмотрела на Белку в упор, ты поступила так, как обычно поступают шестерки. Могла бы и написать. Я не уверена, что поняла бы тебя тогда, но хотя бы попыталась. А так Втихаря Шакал никогда не попросит у льва кусок мяса. Он стащит его, пока тот отвернулся.
Но он сам пробормотала, побледнев, Белка.
Да знаю я, что сам. У него на лбу написано, что он не даст только той, у кого зашито. Он мужчина, что с него возьмешь? Существо, единственная определенная природой задача которого давать свое семя, как можно больше, и без особых раздумий. Но ты
Я? Белка вспыхнула, Я имела на это право! Вспомни, как ты мучила меня. С самого начала, с детского бокса. Ты отнимала у меня сладкий полдник, ездила на мне верхом, заставляла носить свою сумку, стрелять тебе сигареты, стоять «на шухере» Я столько лет была твоей тенью, что забыла, как это вообще: быть самой собой, иметь собственные желания, жить по-своему, а не по чьей-то прихоти
С человеком делают только то, что он позволяет, ответила Мидж, если бы ты действительно «имела право», как ты выразилась, если бы ты на полном серьезе верила в это своё «право», то ты подошла бы ко мне, как равная к равной, и мы бы поговорили. Или подрались. Или ещё что-нибудь. Но это был бы поединок. Честный дележ. А то, что сделала ты Просто ещё раз доказала сама себе, что ты шестерка.
Разве ты любила его? спросила Белка, от бессильной ярости сжимая кулаки под свободно свисающими полами накинутого на плечи форменного кителя.
А почему ты сомневаешься? Раз ты можешь, отчего я не могу?
Мне всегда казалось, что ты жестокая.
Нам дано видеть лишь отражения себя в других людях, Мидж усмехнулась, мы не в силах понять в полной мере движения чужой души, и истолковываем их так, как подсказывает наша собственная. Дай-ка мне мой китель. Вон он там, на стуле.
Белка молча протянула раненой то, что она просила. Порывшись в карманах, Мидж извлекла на яркий свет больничной палаты полустертую, обмусоленную, обгоревшую по краям фотографию.
Она была со мною неразлучна.
Фотография лежала на одеяле. Истерзанное и обожженное на безупречно белом. Словно на снегу. С неё смотрело на сраженную безмолвную Белку нежное улыбающееся личико Малколма.
Ты знаешь, что произошло в тот день, когда я лишила его невинности? Это было в начале лета, он нашёл в траве птенца; глупыш, наверное, слишком старательно вытягивал шейку и в конце концов кувырнулся Малколм велел мне залезть на дерево, чтобы вернуть его в гнездо. Я не хотела Я сказала, что это ерундовая затея. Птиц каждую весну выпадает из гнезда видимо-невидимо. Сказала я. Всех их не спасти Да и кошкам нужно чем-то питаться. Я привела ему уйму разумных аргументов. Я не собиралась никуда лезть. Вот тогда и Он обещал мне Он посулил мне самое дорогое, что у него было. Ради этой птицы. И я полезла на это чёртово дерево. Как миленькая полезла. И положила эту чёртову птицу в гнездо. Понимаешь теперь? Он самый необыкновенный юноша из всех, что я видела. Он просто ангел
Никто больше ничего не говорил, воцарилась гнетущая тишина. Нарушил её на мгновение лишь внезапный стон, глубокий, жалобный, донесшийся с соседней койки. Девушка с забинтованной головой тяжело повернулась и снова застыла на своем ложе.
Мидж лежала, выпрямив длинные руки на одеяле. Она смотрела в потолок, задумчиво и будто бы ожидающе как в небо.
Ладно, сказала она, повернувшись к Белке. Блеск её глаз был непроницаем, точно бликующее стекло, прости себя сама, я тебя уже простила
А потом Мидж улыбнулась. И в этой улыбке было что-то уничтожающее, высокомерное.
Ну не разговор, а прям тоска, сказала она, ты вот меня всё расспрашиваешь, про войну да про врага, а лучше бы рассказала, вот, про свою дыню! Эх, какая
Мидж протянула руку и попыталась прикоснуться к тугому круглому животу Белки. Той почудилась какая-то брезгливо-снисходительная ласка в этом жесте, и она отодвинулась.
А чего рассказывать, произнесла она жестко, мы с тобой служим одному государству, но у нас принципиально разные службы. Я даю жизнь тем, кого такие как ты убивают.
Белка встала и в последний раз взглянула на Мидж сверху-вниз; эти две женщины солдат и родительница соприкоснулись взглядами коротко, словно шпагами в бою, и Белка быстро вышла из палаты.
Ей стало дурно, когда она оказалась за воротами больницы. Никакой боли не было, просто живот стал вдруг невыносимо тяжелым и твердым. Как камень. Она поняла, что не может больше идти, встала, прислонившись спиной к кирпичному забору. Живот снова налило свинцом, быстро и сильно, потом ещё и ещё раз схватки шли одна за другой так скоро, что между ними было не вздохнуть Белка не кричала, она царапала стену скрюченными пальцами
Высоко над её головой простиралось небо, очистившееся от облаков, нежно-голубое. Под ветром пенилась роща. Нет, это была вовсе не боль, то, что мучило её, скорее давление точно невидимые тиски сдавливали тело со всех сторон, будто огромные руки скручивали мышцы, словно белье при отжиме.
Вдруг где-то внутри беззвучно треснуло, будто лопнула упруго натянутая веревка, и на мягкую землю хлынули воды, горячие, мутные, с прожилками коричневатой слизи. Белка ощутила нестерпимое желание тужиться, она сильнее налегла спиной на холодную стену как в тумане всплыли наставления инструктора, что лучше не торопиться, если рядом никого нет
Она стояла за ровной полосой жидкого стриженого кустарника. Тротуар был пуст. Прошло ещё несколько долгих минут, Белка осязала, как ползет по лбу, щекоча, вязкая налитая капля пота, но не в силах была оторвать рук от стены, прилепленная к ней, точно крохотная гаечка к большому магниту
Всё закончилось вдруг.
Она почувствовала облегчение в один миг, будто взрыв, радостный взрыв свободы; что-то теплое и скользкое очутилось у неё между ног, запуталось в натянутой мешком форменной юбке.
Белка успела только протянуть руку.
Оно сначала низко и жутко захрипело, то, что было теперь в руке, чихнуло и миг спустя залилось громким сердитым криком. Оно приветствовало свою жизнь отчего-то с негодованием, это новое существо, оно вопило, неистово ворочая синевато-багровой запачканной кровью головой и неуклюже пытаясь растопырить судорожно поджатые конечности.
Белка завернула младенца в китель и, преодолевая неуемную дрожь в коленках, шатаясь, побрела к воротам общежития.
Ну ты даешь, Блейк, сказала дежурная акушерка, принимая у неё из рук одушевленный сверток, как кошка прям Встала и пошла. Немногие могут этим похвастаться. У тебя талант рожать, милочка.
Стерильными хирургическими ножницами она отрезала пуповину, обрызгала ребенка бесцветным стерилизующим раствором, обтерла его медицинскими салфетками, он при этом недовольно фыркал, беспорядочно дергая руками и ногами, потом акушерка позвонила кому-то по внутреннему телефону.
Детское? вещала она в трубку своим грубоватым прокуренным голосом, пришлите, пожалуйста, кого-нибудь. Младенец номер двести семьдесят дробь шестьдесят три готов. Девять по Апгар. Сообщите родителям, пусть приезжают забирать, до завтра вы даже успеете все прививки ему сделать, со стуком повесив трубку на рычаг, старшая акушерка повернулась к Белке, отдыхай, Блейк. Я зайду к тебе как освобожусь.
Молодой санитар в это время бережно подобрал с пола и завернул в утилизационный пакет плаценту, полукруглую, толстую, похожую на кусок сырой печенки, темно-багровую, глянцевую с одной стороны и рыхлую с другой.
Белка повернулась и медленно побрела по коридору. Все отпустило её, она чувствовала легкость в теле, непривычную легкость, воздушность, словно она опустела, как мешок, из которого вытряхнули содержимое. Но это было, пожалуй, приятное чувство. Удивительно сильная гибкая брюшная мышца подтянулась живот снова стал почти плоским, силы прибывали с каждым мгновением, ноги перестали дрожать, и потихоньку возвращались к Белке те тяжелые мысли, с которыми она покидала соседнее здание. «Прости себя сама» вспомнились ей завершившие разговор о Малколме слова Мидж.
«Как же это жестоко, черт побери, знает ведь, что не прощу. Теперь особенно»
Перед внутренним взором Белки снова и снова возникал страшный провал больничного одеяла. «Это вообще самое трудное. Простить себя. Других проще: проходит время, зубы стискиваешь, запихиваешь обиду куда-нибудь подальше, с усилием, точно руками, и прощаешь, в конце концов. А себя нет. Сколько бы ни прошло времени, и сколько бы ни случилось хорошего, собственные ошибки как чернильные кляксы на листе прошлого. Чем больше трешь, тем заметней они становятся.» Впервые Белке подумалось, что и Малколма она потеряла по собственной глупости. Если бы не вспышка её ревности, скорее всего, совершенно безосновательная, тогда, на пустыре за гаражами, кто знает, возможно они остались бы вместе