Пётр Алексеевич.
Пётр Алексеевич, есть сигаретка? с надеждой в голосе спросил душевнобольной.
Нет.
Жаль, расстроено произнёс седовласый. Встал с кровати и прошуршал в мягких тапочках в коридор.
Пётр Алексеевич вышел за ним и закрыл дверь палаты. Осталось обойти ещё шесть. Новоиспечённый медбрат повторил процедуру во второй и третьей палате. На удивление, в них всё прошло гладко. Четвёртая палата встретила Ручкина тяжёлым запахом носков, ударившим сразу и без предупреждения в нос. Почти все обитатели палаты, увидев вошедшего медработника, молчком вышли в коридор, кроме одного, сидящего на кровати.
На перекличку, уже привычно произнёс Ручкин.
Мужчина с крупными коровьими глазами и круглым маслянистым лицом взглянул на говорящего и произнёс:
Новенький, да?
Да, ответил журналист.
Есть курить?
Нет.
Плохо, ответил круглолицый и схватил Ручкина за запястье. Хватка была сильной и крепкой. Знаешь, новенький, тут не все надолго задерживаются. Так что, если хочешь здесь спокойно работать, каждую смену с тебя пачка сигарет. Понял?
А ты сам-то кто? спросил Пётр Алексеевич, пытаясь не показать страха.
Я Лёха. У кого ни спроси, меня тут все знают. Так что ты подумай, касатик.
Он выпустил руку Петра Алексеевича и, насвистывая «Мурку», вразвалочку пошёл в коридор.
В пятой палате все вышли беспрекословно, лишь один пациент облаял журналиста и, удовлетворившись этим, вприпрыжку выбежал в холл. В шестой палате его снова ждали трудности. Один из больных лежал на кровати и смотрел в потолок стеклянными глазами.
Товарищ больной, выходим на перекличку.
В ответ тишина. Ручкин потряс его за плечоноль эмоций.
Курить хочешь? решил пойти на хитрость журналист.
Пациент в ответ моргнул глазами.
Пойдём в коридор, приподнимая за руку больного, произнёс Пётр Алексеевич.
Больной нехотя встал, Ручкин вывел его из палаты, прислонил к стене и закрыл дверь на замок.
«Чую, эти сутки будут непростыми», подумал про себя журналист, заходя в последнюю палату. В ней сидели трое мужчин на одной кровати и о чём-то вяло разговаривали.
На перекличку, вновь произнёс псевдомедбрат уже набившую оскомину фразу.
Мужчины одновременно недовольно взглянули на журналиста и продолжили своё занятие.
На перекличку выходим, вновь повторил журналист, но уже более жёстко.
Мужчины нехотя встали и, не переставая что-то обсуждать, покинули помещение.
Началась перекличка. Все собрались в холле. Кто-то из больных сидел на диване, кто-то на кресле. Иные стояли и смотрели на Ручкина, другие сидели, прислонившись к стене, и дремали.
Арбузов? начала перекличку Галина.
Я.
Аюмов?
Здесь.
Баранников.
Здесь.
Валетов?
Я.
Горбенко?
Тут.
И так до конца списка, в алфавитном порядке. Перекличка закончилась, все сорок два человека были на месте. Галина прикрыла тетрадь и пошла в палату ООР отмечать больных, находившихся там. В ней тоже все были на месте.
На завтрак, зычным голосом крикнула Галина и пошла, гремя ключами, открывать дверь комнаты приёма пищи.
Люди гуськом потянулись за ней. Кто-то нехотя, а кто-то с радостью. Вошла толстенькая буфетчица с двумя железными вёдрами в руках и поставила их на стол, на котором стояли пустые металлические тарелки и железные ложки. Больные по одному подходили к буфетчице, та зачерпывала большим половником манную кашу из ведра, клала в неё ложку и отдавала больному. Галина разносила хлеб и какао.
Подойдя к Ручкину, она тихо произнесла:
Стоишь здесь, смотришь, чтобы не было никаких происшествий.
Пациенты начали приём пищи, громко гремя ложками. Один из них, худенький паренёк лет восемнадцати с лёгким пушком под носом, зачерпнул ложку каши и кинул её в сидящего напротив пожилого мужчину. Тот резко вскочил и, заплакав, бросился бежать к выходу.
Иванов, крикнула грозно буфетчица, перестань буянить. А ты, Кроликов, сядь на место.
Иванов тут же сделал невинный вид, а Кроликов, вытирая ладонью глаза, пошёл за свой стол. Ели недолго, после чего Галина принесла тетрадь и поднос с таблетками.
Смотри, сказала она Ручкину, подходишь к столу, спрашиваешь фамилию, в списке находишь названия таблеток, берёшь их с подноса и даёшь больному. После чего смотришь, чтобы он их выпил, затем просишь показать язык и, если всё хорошо, идёшь дальше. Всё понял?
Да.
Задание оказалось несложным, но очень нудным. Пётр Алексеевич справился с ним минут за двадцать. После чего Галина включила больным телевизор, и они переместились в холл.
Ну а мы тоже позавтракаем, весело сказала медсестра и уселась за стол, накладывая себе кашу. Ты-то будешь, Петь?
Нет, наверное. Какао только попью, ответил, присаживаясь за стол, Ручкин, наблюдая, как буфетчица собирает тарелки. А за пациентами кто следит?
Люська посмотрит. Санитарка наша.
Ручкин молча смотрел, как Галина аппетитно уплетает манную кашу, и мелкими глотками пил какао. Какао было дрянь, но выбирать не приходилось.
Ну как тебе тут, Петя? спросила, жуя, медсестра?
Непривычно, честно признался журналист.
А до этого где работал?
На скорой помощи, фельдшером, соврал Пётр Алексеевич.
Ну да, у нас работа специфическая, начала наставлять Галина, с ними как с детьми, кого-то надо припугнуть, какого-то похвалить, кого-то наказать. Главное, не показывать страха, они это мигом чуют. Они должны тебя не бояться, а именно уважать, иначе у тебя ничего не получится. Ясно?
Ясно. А почему они тут все полусонные ходят?
Так от таблеток, спать хотят. Поэтому так нехотя из палат и выходят. Некоторые прямо стоя и засыпают. Ну, ничего, сейчас поедим, Люська полы помоет в палатах, там обед, а после него и запустим их на тихий час.
А кто вторая медсестра?
Жанка. Тоже, кстати, на скорой раньше работала. У неё свой постпалата ООР. Там сейчас семеро лежат. Вроде все, тьфу-тьфу-тьфу, спокойные. Ванюшка к нам поступил перед Новым годом, тоже вроде тихий. Там работая простая, смотри за ними, чтобы чего не случилось, судно подавай или утку, кто поспокойней, можно и в туалет выпустить. Если кто буянить начнёт, то к кровати привязываешь и звонишь дежурному врачу.
Пётр Алексеевич, морщась, допил какао.
Да ты не переживай, заметив его лицо, сказала медсестра. Привыкнешь. Надеюсь. А то с мужчинами у нас здесь туго.
Закончив трапезу, они переместились в холл. Основная задача Ручкина состояла теперь в том, чтобы следить за пациентами, отгонять их от окна и не разрешать им заходить в правое крыло отделения, где находились кабинеты заведующего, ординаторская, сестринская и кабинет старшей медсестры. Галина села заполнять многочисленные документы, санитарка мыла полы в палатах, громко работал телевизор. Душевнобольные были заняты кто чем. Часть из них, расположившись на диване и креслах, смотрела новости, другие ходили по коридору, третьи тихо дремали на корточках, прислонившись спиной к стене. Один из больных, тот худенький парень с пушком на губах, который кидался кашей, стоял в двух метрах от зарешёченного окна, боясь подойти ближе, и с тоской смотрел на падающий снег. Неожиданно Пётр Алексеевич заметил, как в конец коридора, туда, где находился туалет, пошёл Иван. Решив, что это удачный момент, журналист направился следом за ним.
Туалет Ручкина поразил. Во-первых, дверь не закрывалась на замок за отсутствием последнего, в целях безопасности. Во-вторых, кабинок не было. Стояли вдоль стены пять унитазов, на одном из которых справлял нужду старенький дедушка. Возле другой стены находились в ряд умывальники. Возле зарешёченного окна расположился один из больных и курил в приоткрытую форточку. Иван стоял рядом и тоскливо смотрел на дым.
Угощайся, произнёс Пётр Алексеевич, подойдя к Ивану и протянув ему сигарету.
Тот молча взял её в руки, достал из кармана зажигалку, прикурил и жадно затянулся. Закурил и Ручкин.
Ты думаешь, я тебя не узнал? произнёс больной, держа сигарету трясущимися пальцами. Узнал. Ты же тот самый хранитель. А где же Анна?
Послушай, как там тебя? начал подбирать слова журналист, я могу тебе помочь, только скажи, кто ты, откуда знаешь про хранителей и про Анну?
Я бог, без эмоций ответил Иван, я всё знаю.
Что тебе надо? попытался зайти с другой стороны Ручкин.
Я бог, мне ничего не надо, ответил пациент, выкинул окурок в форточку и вышел из туалета.
«Ну ничего, первый контакт налажен», подумал про себя Пётр Алексеевич и пошёл исполнять свои новые обязанности.
Наступило время обеда. Он проходил так же, как и завтрак, за тем исключением, что блюд было больше. Затем наступила стандартная процедура раздачи таблеток. Выполнив эту задачу, Пётр Алексеевич чуть не потерпел фиаско. К нему подошла Галина и объяснила, что после обеда некоторым больным положены инъекции и нужно по списку пригласить их в процедурную. После того как необходимые пациенты были собраны, медсестра протянула ему лоток с набранными шприцами и попросила сходить его в палату охранительного режима сделать двум пациентам уколы. Вот тут журналиста мог ждать провал, так как уколы он делать не умел, а видимого повода отказать Галине не было.
Боишься, что ли? ухмыльнувшись, произнесла медработник.
Боюсь, ухватился за спасительную соломинку Пётр Алексеевич.
Ладно, улыбнулась она, сегодня сама сделаю, но ты привыкай, они не кусаются. Во всяком случае не все и не всегда.
Наступило время тихого часа. Пациентам открыли палаты, и большинство с удовольствием легли на кровати. Ручкин сидел на первом посту и с тоской смотрел на пустой коридор. Он всё ждал, когда Иван в очередной раз выйдет в туалет. Идти напрямую в палату не хотелось, так как их разговор могла услышать медсестра, у которой возникнет тут же куча вопросов. Но если совсем будет безвыходная ситуация, так придётся и поступить. С самого начала у Петра Алексеевича было одно логическое объяснение, до конца оно не подтвердилось, но подвижки были. Торопить события тут было нельзя, дабы не расстроить тонкую психическую организацию Ивана. То, что он больной, Ручкин был почти уверен. Оставалось лишь подтвердить всю свою теорию доказательствами, а уже потом думать, что со всем этим делать. Ну, ничего, времени до следующего утра ещё было предостаточно. А тут в отделении был свой целый мир, со своими законами и порядками. Например, были свои авторитеты и свои старожилы. Журналист с удивлением узнал, что некоторые здесь находятся годами. Это те, кто были признаны по суду недееспособными, от которых отказались родственники. Один из них, Кроликов, живёт тут уже двадцать лет, получает пенсию, и для него это отделениедом родной, другого мира он уже и не помнит, да и не хочет знать. Есть, конечно же, и те, кто попадает сюда однократно и больше никогда не возвращается. Целый мир, о котором девяносто девять процентов жителей страны даже и не подозревает. Ну и не надо, наверное, им знать. У каждого своя жизнь и у каждого свой собственный мир, в котором он король, и только от него зависит, как будет развиваться его государство. У кого-то мир страшный, похожий на фильм ужасов, а у кого-то прекрасный, как восход солнца. У кого-то весь мир в одной квартире, а кому-то и планеты мало. Но каждый из них имеет право на жизнь, и каждый из них надо уважать. У Петра Алексеевича было одно любимое занятие: он любил заглядывать в чужие миры.
Размышления журналиста прервал подошедший мужчина. Был он правильного телосложения, одетый в байковую рубашку и спортивные штаны. Глаза его с любопытством смотрели на Ручкина, нос его был небольшой и острый, а лицо выглядело интеллигентным. На голове у него были редкие единицы седых волос.
Разрешите представиться: Яков Михайлович Планер, произнёс он. А вы наш новый медбрат?
Да, ответил Ручкин.
Позвольте полюбопытствовать, как вас зовут?
Пётр Алексеевич.
Очень приятно, Пётр Алексеевич, прошамкал не полным ртом зубов душевнобольной. Надолго к нам? Или как получится?
Как получится.
Я понимаю, с нами нелегко, произнёс Планер, облокотившись на стойку. Я за пять лет, что тут нахожусь, столько сотрудников перевидал, жуть. Кто-то задерживается надолго, а кто-то, как вы, как получится.
Было видно, что пациент очень хочет поговорить. Не каждый день тут появляются новые лица, а со старыми все темы давно избиты.
Вы тут пять лет находитесь? решил поддержать разговор Ручкин.
Где-то около того, ответил Яков Михайлович, конечно с редкими перерывами на воле. У меня же свой маленький домик в деревне и кот Васька. Умный жутко. А вот родственники меня визитами не балуют, боятся меня. А я что: чувствую, что мне плохо становится, так сразу еду в больницу ложиться на лечение. Вот сейчас курс пройду и снова к себе в деревню. Интересно, как там Васька мой? Наверное, замёрз и кушать хочет. Снегу-то в этом году ого-го сколько намело. Но ничего, он дождётся, не впервой. Вы сегодня до вечера с нами или до утра?
До утра.
Это хорошо. Сегодня вечером смена хорошая будет. Лариса Геннадьевна, медсестра, которая вечером придёт, женщина хорошая, хоть и импульсивная. Главное, что с душой. А ведь душа, она не у каждого есть, Пётр Алексеевич. Иной раз смотришь, солидный человек, умный, хорошо одетый, а на поверку так пустой оказывается. А что человек без души? Так, набор мяса и костей. И полведра крови. А вы, Пётр Алексеевич, с душой, я это сразу приметил.
Спасибо, сдержанно ответил журналист, опасаясь, что разговор перейдёт в опасную плоскость.
Я, кстати, в молодости хорошим музыкантом был, продолжил беседу Яков Михайлович. Да, выступал в ресторанах, песни пел, на гитаре играл. Наливали, конечно, так потихоньку и пристрастился к зелёному змию. А потом что-то пошло не так. Голоса начал слышать. Поначалу не придавал этому значения, а потом дальшехуже. Вот Василий Иванович, он голова, хороший врач. Выхожу всегда отсюда как новенький. И с алкоголем завязал, десять лет уже как ни-ни. А на гитаре до сих пор играю. Пальцы, правда, уже не те, но всё равно кое-что ещё могу. Вы, кстати, приходите ко мне на концерт.
Когда?
Да сегодня вечером. Василий Иванович всегда разрешает мне с гитарой приходить. Правда, лежит она в сестринской. Лариса Геннадьевна, добрая душа, в свою смену всегда даёт мне минут двадцать побренчать. Так что жду вас. Придёте? с надеждой в голосе спросил Планер, наклонившись к Ручкину.
Приду.
Яков, это что такое? Почему не в палате? раздался голос Галины.
Так не хочу я спать, Галина Петровна, начал оправдываться душевнобольной.
Не хочешь спать, лежи, книжки читай, ответила медсестра, подойдя к посту. Ну-ка, марш в палату.
Обязательно приходите, шепнул на ухо Ручкину Планер. Я в четвёртой палате лежу.
Договорил и медленно пошёл к себе.
Незаметно подошло время ужина. Всё прошло так же в будничном режиме: тарелки, таблетки, уколы. Наступило время второй смены. Старая ушла, вместо неё пришла новая. Лариса Геннадьевна оказалась крупной комплекции женщиной постбальзаковского возраста. Голос у неё был громкий, звонкий и не терпящий возражений. Говорила она много, порой без умолку, порой не всегда к месту. Женщиной она оказалось очень деятельной, ходила быстро, размахивала руками. Больные выполняли её указания беспрекословно. Она быстро выгнала всех из палат, построила, шустро провела перекличку, включила пациентам телевизор и позвала журналиста пить чай. Ручкину только и оставалось, что удивляться такой прыти.
Ну, рассказывай давай, сказала Лариса, насыпая себе в чай четыре ложки сахара.
Чего рассказывать? недоумённо спросил Пётр Алексеевич, отказавшись от сахара.
Да всё рассказывай. Кстати, почему сахар не ешь, болен чем?
Нет, не болен, ответил Ручкин, отказавшись и от предложенных эклеров. Просто не ем сладкое.
Да ты что, а как же так? Мозгу-то нужна глюкоза.
Ну, позволяю себе утром одну-две конфетки. Мне хватает.
За фигурой, значит, следишь, громко хлебая чай, сделала заключение медсестра. Спортсмен, небось? Ну да, фигура у тебя ничего такая, бесцеремонно оглядев журналиста, вынесла вердикт медработник.
Так, занимаюсь для себя, ошалев от напора, произнёс Пётр Алексеевич.