Ваш?
Мой, растерянно произнёс Пётр Алексеевич. Но я понятия не имею, как он там оказался, я всегда ношу его с собой.
Разберёмся, произнёс Пинкертон. Сами пройдёте в машину или вас в наручниках вести?
Сам.
Сидя в милицейском «УАЗе» и ловя всем телом неровности дороги, Ручкин размышлял о превратностях судьбы. Безусловно, его подставили, так как он дворника не убивал. Это журналист понимал твёрдо. Но зачем тогда нужно это представление? Наверное, это как-то связано с Самуилом Степановичем и увиденным в школе. Однозначно, что этот химик как-то связан с секретом красной земли. Выходит, и мэр с ним заодно. А кто ещё?
Выходим, произнёс Пинкертон, открывая дверь, когда машина подъехала к участку.
Ручкина завели в отдел, открыли камеру и поместили его туда.
А дальше что? спросил журналист.
А дальше после обеда вас допрошу, ответил полицейский. Сейчас у меня и без вас дел хватает. А пока посидите, подумайте, может, созреете для признания.
С этими словами Капитан с сержантом ушли, и Ручкин остался один. Он присел на лавку, потом прилёг. Было неудобно. Журналист чувствовал, что приключения его только начинаются. Самое страшное, что он не знал, чем всё может закончиться. Красная земля по факту была отдельным государством, и власть здесь находилась полностью в руках мэра, и сделать с ним тут он сможет всё что захочет. Под эти мысли он и задремал.
Я поражаюсь вашей выдержке, господин злодей, раздался сквозь сон голос Пинкертона. Убить человека, быть пойманным с поличным и потом спокойно спать в отделении полиции.
Знаете, сказал Ручкин, открыв глаза и приподнявшись, у меня друг один есть, он долгое время на скорой помощи работал. Так вот, он говорил: в любой, даже сложной ситуации, если есть свободная минутка, надо вздремнуть, потому что неизвестно, когда в следующий раз удастся поспать.
Ну так что, злодей, колоться будем? сказал капитан, открывая двери камеры. Милости прошу в мой кабинет.
Пытать будете? спросил журналист.
Насмотрелись вы дешёвых сериалов, ответил страж порядка, ведя Ручкина в кабинет. Но ваше спокойствие и чувство юмора поражают.
Знаете, произнёс Ручкин, садясь в кабинете на стул, я в стрессовых ситуациях всегда спокоен, волнение наступает потом, когда всё разрешается. И ещё: в такие моменты у меня просыпается дикое чувство юмора. Защитная реакция у меня такая.
Я рад, что вы начали говорить откровенно, сказал Пинкертон, усаживаясь за стол. Может, тогда расскажете, зачем убили Фрола?
А где второй? спросил журналист, закинув ногу на ногу.
Кто второй?
В фильмах так всегда: плохой и злой полицейский ведут допрос. Вы, кстати, за кого?
Господин Ручкин, это вам не кино, хотя, может, вы под психа косите? Что ж, неплохая попытка.
Простите, товарищ капитан, защитная реакция, психология. Ничего не могу с собой поделать.
Где вы были сегодня ночью?
В кровати. Спал.
Кто может подтвердить?
Никто.
А между тем есть свидетель, который утверждает, что видел вас ночью выходящим из дома дворника.
И что же это за свидетель?
Не могу сказать, тайна следствия. А как вы объясните то, что ваш паспорт оказался в доме Фрола?
Не знаю. Хотя есть одна версия, что паспорт вытащили из пальто, когда я был в бане.
И кто же это мог сделать?
Мэр, например, или банщик.
То есть вы хотите сказать, что Семёнов Захар Аркадьевич, глава Красного Богатыря, всеми уважаемый человек, вытащил у вас из пальто паспорт? Может, вы скажете ещё, что он и Фрола убил?
Поди знай.
Ну это уже слишком. Через десять дней ворота откроются, сдадим мы вас, и пускай ваши власти с вами сами разбираются. А может, и у себя оставим, и судить будем по нашим законам.
А что у вас какие-то свои законы?
Ох, не испытывайте судьбу, Пётр Алексеевич. Посидите в камере до утра, подумайте, как себя дальше вести.
Разговор закончился. Ручкина увели в камеру. Вечерело. Сначала ушёл домой Пинкертон, затем остальные сотрудники. Журналист остался в отделе один. Маленькое село, что с них возьмёшь, из-за нехватки народу здесь по ночам не дежурят ни в полиции, ни в больнице. Да и смысла нет, когда все друг друга знают и знают, в какой дом в случае чего бежать, чтобы найти участкового или врача. На улице стало совсем темно, и в камере тоже, так как свет включенным для журналиста никто не оставил. Экономия. Пётр Алексеевич попытался подумать о своём незавидном положении и разработать какой-нибудь план действий. Но не смог. Сосредоточиться ему не давал сведённый от голода и урчащий живот.
Суки, даже поесть не оставили, в темноту крикнул Ручкин.
Хотя ему было не свойственно ругаться матом, он всегда старался контролировать свои эмоции, а тем более слова. Но, видимо, ситуация была выше его контроля. Побродив по камере до полуночи и решив, что во сне есть будет хотеться не так сильно, он улёгся и, повозившись ещё час, уснул беспокойным сном.
День одиннадцатыйПризрак
Проснувшись, Пётр Алексеевич обнаружил себя по-прежнему в камере. Вокруг стояла темнота и дикая тишина, которая резала уши. Он не мог объяснить, почему проснулся, но чётко осознавал, что-то его разбудило. Пётр Алексеевич всегда отличался чутким сном, и поэтому, привыкший доверять своим чувствам, стал прислушиваться. Вокруг по-прежнему стояла тишина. Ручкин уже начинал снова медленно погружаться в мягкую полудрёму, как вдруг где-то недалеко раздался шорох. Сон как рукой сняло. Журналист присел и с максимальной концентрацией начал вглядываться в темноту. Каждый его мускул был напряжён. Непонятный звук раздался снова, но уже гораздо ближе. Сердце мужчины бешено забилось. Прислушалсяэто чьи-то шаги. И они медленно приближались к решётке. Неожиданно включился фонарь. Это был мужчина высокого роста, он высветил лучом света журналиста, а затем направил фонарь себе на лицо. Ручкин взглянул на лицо неизвестного и оцепенел. Холодный пот прошиб журналиста. Хотелось закричать, убежать, но он не мог ни сдвинуться с места, ни открыть рот. Страх сковал его. Это был Фрол. Лицо его в свете фонаря было мертвенно бледным.
Зачем ты убил меня, Петя? проговорил призрак.
В ответ ему была тишина. Ручкин всё так же не мог произнести ни слова и лишь беззвучно открывал рот.
Теперь я пришёл за тобой, проговорил призрак и захохотал.
Журналист подумал о том, что сердце у него сейчас остановится. Он уже чувствовал, как оно бешено бьётся, и вот ещё миги оно замрёт.
Ладно, расслабься, произнёс Фрол. На тебе лица нет, того и гляди кони двинешь.
Договорив это, он принялся открывать дверь камеры.
Ну что, выходишь или здесь останешься?
Ты кто? наконец смог вымолвить журналист.
Дед Пихто! Ты что, не узнал меня?
Ты что, живой?
Ты в этом сомневаешься? На, потрогай меня.
Так тебя же убили?
Кто?
Говорят, что я. Но это не я.
Да живой я, живой, произнёс дворник, оглядывая журналиста. Даа, по ходу, переборщил я с появлением. Ты уж извини, всю жизнь мечтал играть в театре. Ты идти-то сможешь?
Куда?
Куда надо. Иди за мной и не задавай глупых вопросов, позже всё узнаешь. Здесь тебе оставаться небезопасно.
Они медленно вышли из отдела и перебежками побежали по улицам.
Начало пятого, самый сон, удачное время, проговорил Фрол. Ты давай не отставай.
Ты правда не призрак?
Кривда! Шевели ногами быстрее да разговаривай потише. Или ты думаешь, что я тебя в ад веду?
Несмешная шутка. Просто ты странный какой-то, не такой, как раньше.
А по-моему, хорошая шутка. А какой странный? Не похож на дебила?
Ну да.
Больше нет смысла перед тобой придуриваться.
А какой вообще в этом смысл?
С дураков спрос маленький, что с него взять, дурак, он и есть дурак.
Ты что, притворялся?
Ну, наконец, дошло. Притворялся. И сейчас притворяюсь, но перед тобой уже нет смысла.
Почему?
Слишком много вопросов, журналист. Скоро всё узнаешь. Вот, кстати, мы и пришли.
Они подошли к дому. Разглядеть в темноте мало что удавалось.
Проходи, произнёс Фрол, открывая дверь.
Журналист не спеша вошёл внутрь. Дворник зашёл следом, закрыв дверь. Они прошли через небольшую прихожую и вошли в комнату. Она была слабо освещена стоящей на столе лампой. Возле стола стояло кресло, повернутое спинкой к вошедшим. В нём сидел человек.
Я его вытащил, сказал Фрол в сторону сидящего.
Фигура в кресле повернулась, и Ручкин замер от удивления.
Не может быть! Анна Серафимовна?
Во-первых, доброй ночи, Пётр Алексеевич. А во-вторых, что вас так удивляет?
Так, значит, это вы писали мне записки?
Слава богу, сложил два плюс два.
Может, объясните мне, что тут у вас происходит?
А что у нас происходит? спросила Анна Серафимовна, наклоняясь к собеседнику? У нас тут земля красная, вот что происходит. Фролушка, сходи на кухню, поставь чайник.
Здоровяк удалился на кухню, а старушка, усевшись поудобнее, начала пристально смотреть в глаза Ручкину. Ручкин в ответ так же пристально принялся разглядывать Анну Серафимовну. На вид ей было лет восемьдесят, была она небольшого роста, сухенькая, одетая в старенькую юбку и кофту. На плечах, конечно же, была шаль. Лицо её было покрыто множественными морщинами, волосы седые. Но вот глазаглаза горели огнём. Они смотрели на журналиста и, казалось, сканировали все его мысли.
Вы присаживайтесь, Пётр Алексеевич, рассказывать тут, конечно, долго, но я буду кратка. Времяденьги. Я думаю, что вы уже сами догадались, что наш Захар Аркадьевич, Самуил Степанович и Пинкертон заодно. Они все хранят тайну красной земли. Но самый главный тутучитель, именно он каким-то образом всё это сотворил. Остальным просто выгодно поддерживать его секрет.
А спектакль с убийством зачем? спросил журналист.
Вариантов тут несколько: можно продержать вас оставшиеся дни за решёткой, чтобы вы особо не копали, можно сдать вас обратно, на большую землю. Ну а можно судить по своим законам. Вариантов много. Главное, что пока бы вы сидели, вы бы никому не мешали.
Я так понимаю, своему освобождению я обязан вам?
Что вы, это целиком работа Фролушки. Моя лишь идея.
Я всё же не совсем понимаю, особенно про Фрола.
О, бедное дитя, запричитала старушка. Представляете, ему всего двадцать лет. Ну вот такой вот он вымахал детина. Мать его умерла пять лет назад, и с тех пор я его приютила. Мы решили с ним играть в такую игру: для всех он не очень умный юноша, а на самом деле он очень способный человек. Я его многому научила.
И зачем вы играете этот спектакль?
Со временем сами поймёте.
Зачем тогда он напал на меня ночью у башни?
Это был не он.
А кто?
Мы пока не знаем.
А на свадьбе зачем?
Так и было задумано, сказал Фрол, ставя чайник на стол.
То есть ты хотел специально ударить Семёнова? удивился журналист.
Да.
Но зачем?
Он мой отец.
Повисла пауза. Ручкин замер с открытым ртом.
Видите ли, взяла слово Анна Серафимовна, Фролушкавнебрачный сын Захара Аркадьевича. Об этом, конечно же, никто не знает. Видятся они редко, Семёнов не очень любит сына, и Фролушке есть за что не любить его.
А как же вся эта история с убийством? Фролу же должны были всё объяснить?
А мне и объяснили, сказал Фрол, ставя на стол чашки и разливая чай. Отец попросил разыграть небольшой спектакль, якобы с вашим убийством, я и согласился. Он считает меня дурачком.
Теперь я понимаю, почему тебя выпускали всё время из тюрьмы, произнёс Пётр Алексеевич. Просто папа просил.
Таким образом он изображает заботу, сказал Фрол, отпивая из чашки. Только вот у его дочери есть всё, а у меня ничего. Но это не ревность, нет, просто несправедливо как-то.
Тогда ещё один вопрос: зачем в полиции ты признался, что ударил меня ночью возле башни, если это был не ты?
Я думала, что так будет лучше, произнесла Анна Серафимовна, отпивая чай из кружки. Хотели найти того, кто это сделал на самом деле. Но немножко не срослось.
У меня голова кругом. Кто вы, Анна Серафимовна? спросил Ручкин.
Я бабушка-пенсионерка. Ну и ещё бывший подполковник КГБ. Я думаю, с вашей помощью, Пётр Алексеевич, мы разберёмся в этой паутине. А сейчас вам надо поспать, впереди много дел.
* * *
Проснулся Ручкин ближе к вечеру. Он долго не мог уснуть, переваривая информацию.
Спать, однако, вы здоровы, Пётр Алексеевич, произнесла Анна Серафимовна, когда журналист вошёл на кухню.
Она сидела за столом вместе с Фролом, и они что-то рисовали на бумаге.
Давайте ужинать, произнёс здоровяк, отложив чертежи в сторону.
Ручкин сел за стол, Фрол поставил на стол три тарелки, положил к ним ложки и принялся разливать половником ароматно дымящийся суп.
Какие наши дальнейшие планы? спросил журналист, пробуя ложкой суп на вкус.
Завтра мы с вами будем лепить пельмени, ответила старушка. Появляться вам на людях, сами понимаете, нельзя. А вот Фролушка сходит завтра к Захару Аркадьевичу и аккуратно разведает обстановку.
День двенадцатыйПаника
Захар Аркадьевич сидел за столом и медленными глотками пил коньяк. Настроение у него было хорошим, несмотря на недавние события. Он удобно расположился в кожаном кресле своего кабинета. Достав из ящика стола сигару, он поднёс её к носу, вдохнул аромат и закурил. Откинувшись на спинку кресла, он медленно выпустил густой клубок дыма. В дверь постучались.
Да-да, произнёс Семёнов.
К вам Анатолий Сергеевич, раздался голос секретарши в приоткрытую дверь.
Пусть войдёт.
Через мгновенье в кабинет вошёл Пинкертон. Он был явно расстроен. Молча подойдя к столу, он взял бутылку коньяка и сделал несколько глотков.
Скажи мне, капитан, куда делся журналист? вместо приветствия произнёс мэр.
Сбежал, ответил Пинкертон и вновь приложился к бутылке.
А какого хрена его никто не охранял? раздражённо спросил Семёнов.
Так не дежурим мы по ночам, какой в этом смысл? Все в селе друг друга знают, территория закрытая.
Так ты мог хоть одного человека поставить в охрану? Не каждый день я тебя о чём-то прошу, и не каждый день к нам журналисты приезжают.
Пинкертон молча взял сигару, поднёс к носу, затем уселся в кресло.
Я всё хотел спросить, откуда ты их берёшь, к нам ведь такого не завозят? спросил Анатолий Сергеевич, закуривая.
Не знаю. Учитель приносит. Наверное, какие-то свои каналы.
И откуда он взялся, этот Энштен? И как он землю красной сделал? И как связь закрыл? Не знаешь, Аркадьич? И история мне эта с журналистом не нравится, чувствую, плохо это кончится. Закроют нас всех, а может, и убьют.
А тебе что, плохо живётся, Сергеич? прикрикнул на капитана мэр. И не много ли ты вопросов задаешь? Тебя начальником поставили? Поставили. Ты, считай, главный мент в нашем небольшом, по сути, государстве. Деньги есть, власть есть, а вопросы свои напрямую Самуилу Степановичу и задай.
Боюсь я его, Аркадьич. Поверь мне, я многое в жизни повидал, и самых отъявленных маньяков, и убийц видел. И не боялся никого. А его боюсь. Не человек он.
Захар Аркадьевич молча взглянул на капитана, потом на бутылку коньяка, что-то подумал про себя и убрал бутылку под стол.
Ладно, Аркадьич, не бери в голову, произнёс Пинкертон. Делать-то что будем?
Скрываться журналисту негде, начал говорить мэр. На улице холодно, снег, следовательно, долго он прятаться не сможет. Как вариант, попросится к кому-нибудь в дом. Чтобы это предотвратить, развесим по домам объявления: «Разыскивается Ручкин Пётр Алексеевич, обвиняемый в убийстве». Если кто из жителей его увидит, нам сразу его и сдадут. Как вариант, он может пойти к магазину, чтобы купить еды. Там поставишь своего человечка дежурить. Второго своего сотрудника поставишь возле его дома. Ну а третьего возле ворот, на всякий случай. Ну а мы с тобой покатаемся по селу, поищем.
Сделаем. Меня интересует другой вопроскак выбрался журналист? А может, ему кто-то помог?
Ты на что намекаешь?
О нашей затее знали только ты, я, учитель и твой сынок?
Ты откуда знаешь, что Фролмой сын? Зло спросил мэр, встав из-за стола.