Вот ты в Париже был? начал издалека Фрол.
Нет. А что там?
И я не был. А там, говорят, красиво, башня там какая-то стоит, больше, чем наша, раз в сто.
Да ладно? Неужто такие бывают?
Бывают, продолжал обрабатывать мужика дворник. Вино там, говорят, просто обалденное. Ты такого никогда не пробовал.
Ну, нам такого и не попробовать, мы же закрытые.
А знаешь, почему вокруг нас стена стоит?
Почему?
Скажи мэру нашему спасибо. Его заслуга. Ему это очень выгодно. Ты, кстати, выпить хочешь? спросил Фрол, доставая из-за пазухи бутыль.
Семёнов продолжал смотреть в окно. Потом резко отошёл от него, достал из стола коньяк, открутил пробку и сделал несколько больших глотков.
Чего ты там такое увидел? спросил учитель, который по-прежнему сидел в кресле и был спокоен.
Да сынок мой там. У-у-у, Иуда, ответил мэр и сделал ещё пару глотков.
Ты бы много не пил.
Это ещё почему?
В тюрьме сушняк замучает, а стакан воды никто и не принесёт.
Тьфу-тьфу-тьфу. Сплюнь, Самуил Степанович, раздражённо ответил Захар Аркадьевич и постучал по столу.
А народу меж тем становилось всё больше. К митингующим присоединялись всё новые лица. Фрол успевал заботливо им всем наливать.
А знаешь, что в Шотландии виски есть? объяснял заплетающимся языком один парень другому.
А что такое виски? отвечал его товарищ.
Напиток такой, вроде нашего самогона. Только ароматный до жути. Но ты его не попробуешь никогда.
Это почему?
Потому что стены кругом. Спасибо скажи Семёнову.
А он тут при чём?
Это он стену построил, и он нас тут держит, как собак.
А земля, земля красная, тоже он?
Он.
Вот падла
Народу становилось всё больше, их крики становились всё яростнее. Кто-то кричал, что набьёт мэру морду, а кто-то хотел повесить его на берёзе, напротив магазина. Тихо и как-то буднично к толпе подъехала машина скорой помощи. Из неё не спеша вышел мужчина пятидесяти лет, высокого роста, худощавый и весь какой-то нескладный. На его лице были аккуратные очки и маленькая острая бородка. Одет он был нарядно: чёрные брюки, кожаный плащ, лакированные туфли, а довершала образ флисовая фуражка. Это был помощник мэраИван Серафимович Копытин. К нему тут же подбежал Фрол, поставил перед ним табурет и помог взобраться на него.
Земляки, обратился к толпе Иван Серафимович. Я семь лет верой и правдой служил этому негодяю. Я семь лет терпел его унижения и побои. Но сегодня моему терпению пришёл конец. Сегодня я открою вам правду. Да, друзья мои, это именно он виноват в том, что мы здесь запертые, как крысы. Именно он причастен к красной земле. Он все эти годы наживался на нас. В то время как мы голодали, он ел чёрную икру и насмехался над нами. А в мире столько прекрасного, а он нас тут всех держит. «Вот ты, девочка, хочешь в цирк сходить?»обратился Копытин к маленькой девочке, которую держала за руку молодая мама.
Хочу, тихо проговорила девочка.
Все слышали, обвёл рукой толпу революционер. Но она никогда не попадёт в цирк, пока этот там сидит. Долой Семёнова! Хватит ему властвовать! Свергнем егопадёт и стена.
Долой Семёнова, закричала и загудела толпа.
Я хочу в цирк, заплакала девочка, но сквозь шум толпы её никто не услышал.
Захар Аркадьевич, глядя в окно, становился всё мрачнее и мрачнее. Бутылка в его руках стремительно пустела.
Ну что, Захарушка, готов сложить полномочия? спросил Энштен.
Хрен им. Парижа и Шотландии им захотелось. А деньги-то у вас есть, нищеброды? закричал в закрытое окно мэр.
Так они у тебя их и возьмут.
А-а-а, а вот ещё один Иуда, стиснув зубы, произнёс Семёнов, увидев в окне своего помощника. Продал меня, гад, за тридцать серебряников продал. Что делать-то, Самуил Степанович?
Да не переживай ты. Ну побьют немножко, ну за решётку кинут, главное, что живой будешь.
А что это вы такой спокойный?
Это твоя война, не моя. Моя будет позже.
К митингующей толпе подъехал полицейский автомобиль. Толпа притихла. Из машины вышли двое сотрудников. Наступила тишина.
Друзья мои, начал говорить один из них, меня зовут Владимир Исаев, вы меня все хорошо знаете.
Знаем, знаем, крикнул кто-то из толпы. Чего хотел-то?
Мы как блюстители порядка, продолжил полицейский, не можем оставаться в стороне. Сегодня мы вместе с вами прозрели. Оказывается, нас, так же как и вас, все эти годы дурили. Пинкертон и Морозов оказались прихвостни Семёнова. Пинкертон пропал, как вы знаете, а Морозова мы арестовали. Так что мы с вами, господа. Долой Семёнова! Даёшь Копытина!
Долой! Долой! Долой! закричала толпа.
Захар Аркадьевич достал вторую бутылку коньяка, трясущимися руками пытался её открыть. «Надо же, как всё продумали, гады!»проговорил он.
Да, недооценил я Анну Серафимовну, высказался Энштен, глядя в потолок.
А при чём тут эта бабулька? наконец справившись с пробкой, спросил мэр.
У них с журналистом получилась хорошая команда, словно не слыша Семёнова, говорил учитель.
Я вас не понимаю.
А сейчас твой зять поставит точку в этом спектакле. Смотри внимательнее.
К зданию администрации, громко тарахтя, подъехал трактор. Приблизившись к краю толпы, он заглох. Из кабины ловко выпрыгнул Хохлов, зять мэра, с ружьём в руках. Он выстрелил в воздух и закричал зычным голосом: «А ну, разойдись».
А не пошёл бы ты, выйдя из толпы и бросив плакат в сторону, прорычал пьяный Буйнов.
Я кому сказал разойтись, всё также уверенно прокричал военный.
Да я щас тебе морду набью, произнёс Степан и двинулся в сторону полковника.
Хохлов направил ствол ружья на надвигающегося противника, прицелился и выстрелил. Звук выстрела разнёсся по округе. Буйнов схватился за грудь и пошатнулся. Из-под его пальцев текла алая кровь. Ещё мгновенье, и он упал на снег. Кровь стекала на белое покрывало земли. Исаев незамедлительно достал табельное оружие и выстрелил в Хохлова. Пуля попала в плечо. Полковник выронил ружьё и закричал от боли. Толпа заревела. Полицейские бросились скручивать военного. В окне администрации промелькнуло лицо Самуила Степановича. Кто-то из толпы бросил камень в окно. Живая масса людей, сметая всё на своём пути, ринулась штурмовать здание.
* * *
К вечеру Красный Богатырь полыхал. Тут и там жгли покрышки. По улицам бродил пьяный народ, довольный награбленным. Часть людей побежала к дому мэра, планируя заняться дальнейшим разграблением. С наступлением темноты в посёлке творилась полнейшая вакханалия. Хохлов лежал перевязанный, в поликлинике у Ивана Филипповича. Буйнов умер. Семёнов сидел в камере, сильно избитый. Энштена так нигде и не нашли.
День пятнадцатыйБритва Оккама
Ручкин, Фрол и Анна Серафимовна неспешно шагали по хрустящему снегу по направлению к отделу полиции. Фрол не торопясь рассказывал события прошедшего дня.
Стёпу жалко, произнёс журналист.
Лес рубятщепки летят. Не бывает революции без крови, парировала Анна Серафимовна.
Не хотел я такой ценою. Вроде и не знал я человека, а получается, его смерть на мне.
Бросьте вы, Пётр Алексеевич, это был его выбор, жалко, конечно, но без этого вы бы сейчас не шли рядом с нами и так спокойно бы не рассуждали.
Отец Михаил бы не одобрил. Стоит ли моя жизнь всех этих событий? Жили вы спокойно, а тут пришёл я, и вот что в итоге получилось.
С чего такое меланхоличное настроение, Пётр Алексеевич? Перемены давно назревали, вы стали лишь катализатором.
Все равно неприятно, не по себе как-то.
Так, за разговором они дошли до отдела. В отделении было шумно. Исаев вместе со своим коллегой отмечал новую должность. Гремела музыка из магнитофона, воздух был прокурен. Его помощник, не выдержав бремени праздника, мирно похрапывал на полу, прямо у окошка дежурного. Сам Исаев всё ещё стоял на ногах, нелепо танцуя в такт музыке и держа бутылку водки в руках.
А-а-а, а вот и наша троица, прокричал сержант и полез обниматься. Какое же мы с вами дело провернули. Теперь-то всё будет по-другому, теперь я тут наведу порядок. Раньше же что? Раньше Пинкертон этот бестолковый всё время под ногами путался да Морозов мешался. А теперь я тут главный и всё будет хорошо. Обо мне ещё в газетах писать будут.
Мы, собственно, с Семёновым пришли поговорить, прервал тираду сержанта Ручкин, не в силах больше слушать этот пьяный бред.
О! Пётр Алексеевич! воскликнул страж порядка. Вы наш спаситель, вы нам посланы с неба, если бы не приехали к нам, ничего бы этого не было. Дайте-ка я вас поцелую.
Право, не стоит, Пётр прервал попытку сержанта дотянуться до него. Отвращение к этому человеку с каждой секундой становилось всё больше. Мы поговорим с Семёновым?
Да пожалуйста, обиделся Исаев и протянул ключи. Он в той камере сидит.
Ручкин молча взял ключи.
Думаете, эта новая власть лучше старой? спросил журналист у Анны Серафимовны, идя по коридору.
Эта власть проживёт ещё меньше, чем старая. К сожалению, большинство людей, когда выбиваются наверх, становятся похожими друг на друга.
Они дошли до металлической двери. Ручкин вставил ключ в замок и повернул его. Дверь со скрипом отворилась. В углу камеры на корточках сидел бывший мэр. Он представлял собой жалкое зрелище. Одежда на нём была порвана, обуви на ногах не было, а лицо было иссиня-красным. Он с трудом приоткрыл заплывший глаз и посмотрел на троицу. Второй глаз открыть не смог.
Ух ты, какие люди решили посетить меня, с видимым усилием произнёс Семёнов. Стразу стало видно, что зубов у него во рту не хватало.
Доброго здоровьечка, Захар Аркадьевич, поприветствовал мэра Ручкин. Ох, и здорово же вас отделали.
Вам спасибо, Пётр Алексеевич, произнёс Сёменов и криво улыбнулся.
Вы не оставили мне выбора, жёстко ответил журналист.
От прежней меланхолии не осталось и следа. На поверхность вылез здоровый цинизм и холодный расчёт. Вообще, Пётр Алексеевич был склонен к перепадам настроения. Этим он страдал с детства. Он мог подолгу грустить без причины или заниматься самокопанием, виня себя во всех бедах человечества. Мог плакать, увидев сбитую машиной на дороге кошку. Мог подолгу грустить без видимой на то причины. Мог задуматься о чём-то своём, витая в каких-то, только ему известных мирах, отрешась от всего земного. А мог внезапно стать злым, агрессивным и безжалостным. В такие моменты движения его становились резки, речь суха и скупа, а мозг его начинал работать в три раза быстрее. Те, кто давно знал его, привыкли к таким переменам. Но сейчас Фрол и Анна Серафимовна были удивлены такому преображению. Сам Пётр Алексеевич давно свыкся со своей особенностью и особого дискомфорта не испытывал. Главное, что в те минуты, когда требовался холодный ум, его мозг начинал работать по полной.
Меня интересует, где находится Самуил Степанович, жёстко произнёс журналист. Люди видели его в окне вместе с вами. Но при штурме он обнаружен не был.
Баш на баш, улыбнувшись вновь, произнёс мэр. Я вам информацию, вы мне свободу. А то эти два дурака ненароком меня прибьют.
Да не прибьёт тебя никто, взял слово Фрол. В конце месяца, когда ворота откроются, я думаю, власти наконец-то примут меры в отношении Красного Богатыря. Слишком уж много дел мы тут натворили. Но тебя всё равно посадят.
Эх сынок, сынок
Я повторю свой вопрос, снова спросил Ручкин, где Энштен?
Да ничего я вам не скажу, сплюнув на пол, отрезал Захар Аркадьевич.
Скажете. Вам же интересно, где ваша супруга с дочерью?
Что с ними, они живы? Скажите, с ними всё в порядке? взволнованно закричал Семёнов.
Я жду ответа.
Хорошо. Я скажу, только вряд ли вы мне поверите. Самуил Степанович, он не человек. Я не знаю, кто он или что. Я давно что-то такое за ним подозревал. Да тут долго рассказывать. По факту это он всё время руководил Красным Богатырём. А я что, я всего лишь пешка в его руках.
Не надо лирики, куда делся Энштен?
Вы не поверите, когда сломали дверь, он просто исчез. Это правда. А теперь скажите, что с супругой и Настенькой?
Как исчез?
Растворился в воздухе.
Они в церкви, у отца Михаила. Там их никто не тронет, ответил журналист и повернулся к выходу. Он узнал всё, что хотел, и больше ему говорить с мэром было не о чем.
Подождите, заговорил Фрол.
Ручкин обернулся.
Я отвлеку Исаева, а ты, дворник указал пальцем на Семёнова, уходи.
Не понял, произнёс Захар Аркадьевич.
Уходи, говорю, беги к отцу Михаилу, он спрячет.
Ты уверен, сынок?
Иди, раздражённо произнёс Фрол.
Отвлекать Исаева не пришлось. Он крепко спал рядом со своим напарником. Дворник отдал свою куртку отцу, обул его в ботинки, снятые с Исаева, и тот украдкой побежал в сторону церкви.
Осуждаете? спросил дворник у старушки и журналиста, когда они вышли из отдела.
Нет, это твоё решение. В конце концов он твой отец. И никто тебя не вправе судить, ответил Ручкин.
Ты всё правильно сделал, Фролушка, произнесла Анна Серафимовна и обняла его.
Так что вы думаете по поводу Энштена? совладав с чувствами, задал вопрос Фрол. Неужели это правда, то, что рассказал отец?
Тебе знаком принцип бритвы Оккама? ответил вопросом на вопрос Пётр Алексеевич?
Чего?
Того. Философ такой был. Смысл прост: «Не следует множить сущее без необходимости».
Я сейчас ничего не понял.
Фролушка, Пётр Алексеевич хочет сказать: «что может быть сделано на основе меньшего числа предположений, не следует делать, исходя из большего», произнесла старушка.
Браво, Анна Серафимовна. Я восхищён вашими познаниями, точь-в-точь процитировали Оккама, воскликнул Ручкин. Проще говоря, если мы считаем, что Самуил Степановичэто не человек, а, скажем, нечто, то не стоит искать больше доказательств для подтверждения этого факта. Возьмём эту версию за основную и будем от неё отталкиваться.
А кто же он и что мы будем делать дальше? глядя на журналиста, произнёс дворник.
Будем искать учителя. Как вы считаете, Анна Серафимовна, куда нам в первую очередь стоит пойти, к нему домой или в школу?
Их разговор перебил мальчонка. Обычный ребёнок, лет семи, одетый в красную куртку и дутые штаны. Он смешно бежал навстречу троице, размахивая руками.
Это вам письмо, произнёс мальчонка, поравнявшись с журналистом.
Ручкин протянул руку и взял листок бумаги.
От кого это? спросил он.
От учителя.
Мальчик, тебя как зовут? наклонившись к ребёнку, спросила Анна Серафимовна.
Семён.
Сёма, а где ты видел учителя?
Возле школы, он дал мне рубль и сказал, чтобы я отнёс письмо журналисту. Я вас полдня ищу, всё село оббегал.
Пётр Алексеевич развернул лист бумаги. Анна Серафимовна и Фрол наклонились с двух сторон над письмом.
Письмо гласило: «Неплохо, Господа! Но не спешите праздновать победу. В пылу страстей вы забыли про удивительную девушкуЗинаиду. Успокойся, Фролушка, ты наверняка сейчас сжал кулаки. С ней всё в порядке, пока в порядке. Не ищите со мной встречи, я сам вас найду». Внизу стояла подпись: «Ваш нечеловек».
День шестнадцатыйРеформы
Весь предыдущий день Фрол сбился с ног, ища Зинку и Самуила Степановича. Он прочесал каждый уголок Красного Богатыря, заглянул в магазин, домой к учителю и с особым упоением в школу, где разнёс вдребезги кабинет Энштена. Наконец, выбившись из сил, он напился до беспамятства, в коем и пребывал до сих пор. Ручкин и Анна Серафимовна, как всегда на кухне, держали совет.
Спит наш деятель? спросил недовольно журналист, хрустя печеньем.
Спит. Пускай спит. Любит он её, до умопомрачения. Так уж случилось. Это со временем пройдёт, ну а пока его нужно понять.
Умная вы женщина, Анна Серафимовна. А сами-то любили?
Да. Конечно. Как и все. Только недолго. Быстро прошло, а может, повзрослела. Так что вечная любовь существует для меня только в песнях.
Они оба замолчали. Журналист продолжал уничтожать печенья, запивая их чаем.
Старушка посмотрела в окно и вдруг спросила:
А что лично предпочтёте вы: опьянение любовью или трезвый разум?
Второе.
Я почему-то так и думала. Просто вы привыкли работать головой, всё остальное вам будет только мешать. Для холодного расчёта нужна предельная концентрация.
Возможно, но иногда я таким, как Фрол, завидую.