Они помолчали ещё немного.
Что делать-то будем, Пётр Алексеевич?
Ждать. Учитель обязательно объявится.
Ну что ж, подождём.
Знаете, я раньше терпеть не мог чего-то ждать: дня рождения, Нового года, каких-то покупок, встреч. Просто не находил себе места. Даже спал плохо. А со временем научился. И теперь даже получаю некое удовольствие от этого.
В ожидании тоже есть определённый смысл, конечно, если оно приятное. В любом случае всякому ожиданию приходит конец. И конечный результат, вне зависимости от того, хороший он или плохой, несёт в себе какую-то информацию. А вы жить не можете без информации, без решения каких-нибудь задач. Вам нужно постоянно насиловать свой мозг, Пётр Алексеевич.
Выходит, я мазохист?
Просто, когда ваш мозг работает, вы чувствуете, что живёте.
Вот теперь я вас боюсь, Анна Серафимовна.
Не стоит. Я просто очень долго живу на этом свете.
Ручкин закурил. Он крепко затянулся и выпустил дым в потолок.
Слышали, Копытин всех возле администрации собирает? спросила чекистка.
Когда?
Сегодня в четырнадцать ноль-ноль.
Может, сходим, посмотрим? Чего дома сидеть?
Отчего же нет? Сходим. Чую, грядут реформы.
* * *
Перед зданием администрации была толпа народу. Как же, все хотели послушать речь новой власти, да и веселье продолжалось. Большинство присутствующих были пьяны, так как запасы Семёнова оказались гораздо больше, чем предполагалось. Тут и там раздавался смех, звон бутылок, девичьи визги. На рабочие места сегодня никто не вышел. Новый глава подписал приказ о праздновании Дня революции в течение семи дней. Толпа немножко притихла, гул умолк, все повернулись в сторону дверей. Из них вышел онновый мэр. От прежнего покладистого помощника не осталось и следа. Он вышел, гордо задрав голову и выпрямив плечи. На нём был надет чёрный пиджак, такие же брюки и ослепительно сияющие иссиня-чёрные лакированные ботинки. Под пиджаком проглядывалась белая рубашка с бабочкой. На голове был цилиндр, а в руках он держал трость.
Интересно, не холодно ему так? спросил Пётр Алексеевич у Анны Серафимовны, ёжась от холода. И, кстати, бабочки уже не в моде.
Погода и впрямь сегодня не располагала, несмотря на небольшую отрицательную величину температуры, на улице было сыро. Воздух был влажный и густой, казалось, его можно было потрогать на ощупь руками.
Приветствую вас, земляки! начал речь Копытин, стоя на ступеньках здания.
Его голос даже стал другим, каким-то более громким, звонким, чётким и уверенным в себе. Если внимательно прислушаться, то можно было услышать нотки аристократизма.
Мы с вами сделали огромное дело, продолжил декламацию новоиспечённый мэр. Свергли иго, которое сосало из нас кровь многие годы. Мы убили этого спрута. Мы все вместе, жители Красного Богатыря!
Урра! дружно закричал и зааплодировал народ.
А новый вождь не искал с вами встречи? спросил Ручкин у Анны Серафимовны, слушая пламенную речь нового мэра. Ведь именно вы открыли ему дорогу во власть.
Нет, ответила старушка. Такие, как Копытин, как только заберутся наверх, сразу забывают обо всех, кто им помогал.
У нас полстраны таких, с горечью заметил журналист.
А пьяная и пока что счастливая толпа с упоением слушала нового главу и периодически хлопала и поддакивала ему в унисон.
Впереди нас ждут большие перемены, огромные свершения и новые возможности! всё больше распаляясь, говорил Копытин. Я, Иван Серафимович Копытин, вам это обещаю.
Ураа, молодец, Копытин! кричали голоса из толпы.
Но, чтобы начать новую жизнь с чистого листа, чтобы забыть о прежних невзгодах и перечеркнуть всё то плохое, что было раньше, предлагаю переименовать наш посёлок. Теперь мы будем называться Красная Звезда. Красиво, благородно и гордо.
А что, звучит, сказал кто-то в толпе.
И я верю, что Красная Звезда прогремит на всю страну, продолжил мэр. Да что там на странуна весь мир. Пред нами откроются новые горизонты, товарищи. И вместе с ними падёт и стена. К нам ещё на экскурсию будут приезжать, уж поверьте мне.
Он ещё долго говорил, толпа весело ему аплодировала, но внимание журналиста и чекистки отвлёк подбежавший к ним мальчик. Это был Семён. Он тяжело дышал, запыхавшись от бега.
Еле вас нашёл, произнёс мальчонка, сняв шапку и вытерев пот со лба.
Шапку надень, простынешь, произнесла заботливо Анна Серафимовна.
Вам записка от учителя, произнёс маленький Сёма, протянув лист бумаги Ручкину, и надел шапку.
Журналист развернул лист и принялся читать: «Жду Петра Алексеевича в час ночи возле башни. Только его одного. Иначе Зинаида умрёт».
* * *
Вечером в доме старушки троица держала совет.
Итак, что мы решили? спросила Анна Серафимовна, расположившись в кресле.
Надо идти, вариантов нет, произнёс Ручкин, достав из пачки сигарету. Тем более по моей вине погиб уже один человек, не хочу, чтобы погиб второй.
Это опасно, Петя, мы не знаем, с кем имеем дело, парировала старушка.
Я пойду. И пусть он хоть чёрт, хоть дьявол, вытрясу из него душу, вставил решительно Фрол.
Нет, Фрол, с Самуилом Степановичем этот фокус не пройдёт, сказал журналист, раскуривая сигарету. По каким-то причинам он хочет видеть именно меня. И рано или поздно эта встреча состоится. Так пускай уж рано, ни к чему рисковать жизнью девушки.
Спасибо, Пётр Алексеевич, произнёс дворник. Я думал, вы откажетесь, ведь вы же не обязаны.
Путь воинапуть смерти, ответил журналист.
Анна Серафимовна встала с кресла и куда-то удалилась.
Буду неподалёку от вас, продолжил Фрол. Буду держаться чуть поодаль, чтобы вы были в пределах видимости. Уж поверьте, я сделаю так, что Энштен меня не заметит.
Старушка вернулась, держа в руках какой-то предмет, завёрнутый в тряпку. Она молча протянула его Ручкину. Журналист взял его в руки, развернул. Это был кинжал. На вид довольно-таки старый. Лезвие его блестело и отражало лицо Ручкина. Посередине лезвия было тёмное пятно, вкрапление какого-то другого металла. На деревянной рукоятке была выжжена надпись: «И в белый саван я войду».
Старый кинжал, достался мне от одного человека, которого я когда-то любила, пояснила Анна Серафимовна. Возьми, Петя, вдруг пригодится.
Ему бы лучше пистолет, произнёс дворник.
Ага, и пули серебряные, добавил Ручкин, и все трое засмеялись.
День семнадцатыйГегард
Ночь была тёмная. Пётр Алексеевич шёл уже знакомой дорогой к башне. В прошлый свой визит к этому месту он получил удар по голове, поэтому оптимизма сегодняшняя прогулка не добавляла. Где-то неподалёку шёл Фрол, но всё равно на душе было неспокойно. Он остановился, разглядывая снег под ногами. «Надо же, а когда вокруг снег, вроде село как село», подумал про себя журналист. Он слегка разрыл носком ботинка снежный покров, так, чтобы показалась земля. Красная! Журналист вздохнул и продолжил путь. Уже виднелся силуэт башни. Подойдя поближе, он увидел в тусклом свете звёзд двух человек. Это были Энштен и Зина. Учитель держал продавщицу за руку.
Подойди поближе, проговорил Самуил Степанович, заметив Ручкина.
Журналист сделал несколько шагов и подошёл вплотную к людям. Сердце бешено колотилось.
Отпусти её, тихо проговорил Пётр Алексеевич, облизнув пересохшие от страха губы. За спиной послышалось тяжелое дыхание и хруст снега. Это бежал Фрол.
Отпускаю, сказал Энштен, оттолкнув от себя Зину и схватив журналиста за руку.
Ручкин почувствовал стальную хватку на своём запястье. В тот же миг голова его закружилась, в глазах потемнело, а ноги стали ватными и подкосились. В ушах появился гул, тело пронзила боль. Ручкин громко закричал.
Зинаида, пробежав несколько метров, упала в объятия Фрола, а он смотрел вперед, туда, где ещё секунду назад находились двое мужчин, а сейчас была пустота.
* * *
Пётр Алексеевич открыл глаза и увидел тёмное небо над собой. Спиной он ощущал холодный камень. Он привстал и огляделся вокруг. В темноте виднелся силуэт скалы, в котором были выдолблены кельи, каменные лестницы, часовни. Повернув голову вправо, он увидел Самуила Степановича, одетого в белый саван и идущего к нему. Ручкин ощущал, как он седеет с каждой секундой.
Вставай, замерзнешь, проговорил буднично Энштен.
Где мы? только и смог промолвить журналист. Он попытался встать, но ноги его не слушались.
Это Гегард. Полное названиеГегардаванк. Монастырь копья.
Мы в Армении? спросил Ручкин, услышав про название монастыря.
Да, ответил Энштен, протянув журналисту руку и помогая встать. Котайкская область.
Кто вы?
Самуил Степанович улыбнулся и, повернувшись спиной, медленно пошёл в сторону одной из кельи.
Этот монастырь основан в четвёртом веке, начал говорить Энштен, медленно двигаясь. Ручкин невольно пошёл за ним. Сначала он назывался Айриванк. Но был разрушен. В восьмом веке на его месте построили Гегард. Долгое время здесь хранилось копьё Лонгина, привезённое в Армению апостолом Фаддеем. Этим копьём сотник Лонгин пронзил тело Иисуса, распятого на кресте.
А теперь слушай историю, остановившись возле кельи и повернувшись к Ручкину, произнёс Самуил Степанович. В конце девятого века возле этой кельи умирал маленький пятилетний мальчик. Умирал от инфекции. Как смешно сейчас это звучит, а тогда без антибиотиков это было в большинстве случаев фатально. Три дня и три ночи мальчик мучился, стонал от боли в костях, был в бреду от горячки, кашлял, задыхался. И всё это время вместе с ним находился монах. Он, как мог, пытался облегчить его страдания и неустанно молился. В свою последнюю ночь мальчик дико кричал от боли, мучился и катался по полу этой кельи. Монаху было очень жалко его, и он решил совершить величайший грех, дабы облегчить страдания ребёнка. Он решил убить его, чтобы избавить от мук. И так уж получилось, что единственным оружием, которое было в Гегарде, было это копьё Лонгина. Он вонзил его мальчику в грудь, в самое сердце.
Учитель замолчал.
Пётр Алексеевич стоял, слушал и смотрел, не веря своим глазам. Потом решился задать вопрос:
Этим мальчиком были вы?
Да. Я почувствовал сильную боль и облегчение. Потом увидел своё тело, лежащее в келье, и плачущего монаха со стороны.
Повисла пауза. После которой Энштен продолжил:
Сначала я был бесплотным духом. Я летал по миру, на моих глазах люди рождались и умирали. На моих глазах происходили войны и величайшие открытия. Я смотрел, наблюдал и впитывал информацию, получал знания. Это интересное ощущение, когда тебе не хочется есть и пить, не хочется спать, ты не хочешь ничего, перед тобой вечность. Я побывал во всех странах мира, выучил почти все языки, я накопил огромные знания. Это легко, когда у тебя нет потребностей и впереди вечность.
Значит, Самуил Степановичэто вымышленное имя? спросил Пётр Алексеевич.
Одно из. А потом я обрёл плоть. Это была середина девятнадцатого века. Необычное ощущение. Я обрёл тело и бессмертие. Первым же делом я хорошо поел и выпил. Я получал удовольствие от тех вещей, на которые обычные люди даже внимания не обращают. Я бегал, дрался, плавал, ходил в туалет, пробовал женщин. Это сложно описать. А после этого я осознал, что обладаю силой, огромной силой. Мне сложно всё описать, так как мы находимся на разных уровнях развития. Представь, что ты разговариваешь с муравьём. Ты знаешь о нём всё, а он о тебе ничего, и ты распоряжаешься его жизнью. И не можешь ему ничего объяснить.
Так кто вы? Бог, призрак, дьявол? спросил Ручкин.
Не знаю. Я так и не смог за всё время найти ответ на этот вопрос. Считается, что у кого в руках копьё Лонгина, тот будет вершить судьбы мира. У меня не было его в руках, я был им убит.
Красная земляваших рук дело? спросил журналист. Кажется, он начинал кое-что понимать.
Да.
Зачем?
Эксперимент. Имея огромную силу, хочется делать что-то великое.
В чём же смысл этого эксперимента?
Посмотреть, как будет жить общество без цивилизации. Я всё время пытаюсь найти модель, при которой всем будет хорошо. У меня благие намерения. Правда, пока всё безрезультатно.
Революции в Красном Богатыре тоже вы?
Нет, ты. Но идея моя. Чтобы подтолкнуть человека к чему-то, не больно-то много надо сил. Достаточно лишь чуть-чуть вмешиваться.
Та-ак, произнёс Ручкин раздражённо. А, к примеру, революция 1917 года?
Моя идея.
Вторая мировая, катастрофа в Чернобыле, начал было перечислять Пётр Алексеевич.
Стоп-стоп, остановись, произнёс Самуил Степанович. Мои все идеи. Список длинный.
Но зачем? спросил журналист, сам не замечая того, что перешёл на крик.
Тебе не понять, ты же муравей, помнишь?
Так попробуйте объяснить.
Я хочу сделать жизнь людей лучше, тебе не понять всех планов и моментов. Ты же не можешь объяснить собаке, зачем надеваешь на неё поводок. Для её же блага, но она этого никогда не поймёт. Так и тут. Не всё, конечно, получается.
А по-моему, вам просто скучно. Вы со своим бессмертием и могуществом сошли с ума. Вы распоряжаетесь жизнями и судьбами людей, словно играя в компьютерную игру.
Незаметно поднялся ветер, стало значительно холоднее.
Ты ошибаешься, человек. Тебе не понять всех мотивов. Антибиотики, полёт в космос, интернетэто лишь коротких список моих удачных проектов. Да, я не скрываю, были и неудачные.
Ветер поднялся такой, что приходилось уже кричать и Энштену.
Благими намерениями вымощена дорога в ад, закричал журналист. Вы не заслуживаете того, чтобы жить на этой земле и в этом мире.
Возможно, но не тебе меня судить.
Ещё один вопрос: мой визит на красную землюваших рук дело?
Нет. Случайность. Во всяком случае, точно не моих.
Почему вы в саване? Это же одеяние для покойников?
Я чувствую, что сегодня умру, умру окончательно. Неужели ты? Интересно, как ты меня убьёшь? Но я хочу жить, поэтому я постараюсь убить тебя.
Ветер был такой силы, что чуть не сбивал с ног двоих мужчин. В ушах Ручкина стоял сильный свист, приносящий боль. Саван! вдруг вспомнилось журналисту. «И в белый саван я войду».
Самуил Степанович протянул руки к горлу Ручкина и сжал с такой силой, что у журналиста потемнело в глазах от боли и резкой нехватки кислорода. Пётр Алексеевич покидающими его силами достал кинжал и вонзил его в грудь Энштена. Ветер стих, хватка ослабла, наступила могильная тишина. По белой ткани потекла кровь. Энштен покачнулся и упал на пол кельи. Силы его покидали. Улыбнувшись, он проговорил: «Где возродился, там и умираю. Вот же ирония. Кинжал с частью копья Лонгина. Ирония судьбы». Договорил и исчез. Пётр Алексеевич стоял один, в Гегарде, потрясённый. После чего потерял сознание.
День восемнадцатыйАнна Серафимовна
Я умер, закопан в могиле, лежу в деревянном гробу,
И кровь в моих венах остыла, и двигаться я не могу.
Мне душно, мне больно, мне страшно лежать средь других мертвецов.
Они-то давно уж привыкли, а я-то совсем не готов.
Я помню, меня хоронили, так чинно все плакали вслед,
Назавтра же все позабыли, а жил я на свете иль нет?
И крест над могилой погнулся, и ворон над нею кружит,
Как будто мне хочет сказать он, а может быть, я ещё жив.
Пётр Алексеевич открыл глаза. Непонятно почему стихи юности, которые он в большом количестве писал в детстве и которые все почему-то отдавали чернухой, сейчас вдруг всплыли в памяти. Он лежал на кровати, на мокрой от пота подушке. Над ним нависло взволнованное лицо Фрола.
Я уж думал, вы не очнётесь, произнёс он.
Что случилось? сглотнув слюну, спросил Ручкин.
Это я у вас сам хотел спросить? Вы же тогда вместе с учителем исчезли, просто растворились на моих глазах! Мы вас нашли только сегодня, лежащим без сознания, на кладбище. Так что произошло и где Самуил Степанович?
Нет его больше.
Как нет?
Вот так, совсем. Мне нужно поговорить с Анной Серафимовной. Позови её.
Не могу, проговорил Фрол и отвернулся. Ручкин краем глаза заметил, как по его щеке потекли слёзы.
Почему?
Она умерла.
Пётр Алексеевич почувствовал, как в горле образовался ком.
Как это произошло?
Сердце. Иван Филиппович сказал именно так. Она же старенькая была.
Когда это произошло?
Сегодня утром, за несколько часов до того, как вас нашли.