Дворник вытер рукавом набежавшие слёзы и произнёс: она вам записку оставила, как будто что-то чуяла. Нате, возьмите, я не читал.
Он протянул листок, сложенный вдвое. Ручкин взял его в руки, приподнялся на кровати и принялся читать:
«Уважаемый Пётр Алексеевич, мы с вами сделали большое дело. Увы, мне придётся вас покинуть, моя миссия здесь завершена. Берегите кинжал, он вам ещё пригодится. Анна Серафимовна».
А были ли при мне какие-то вещи? спросил журналист, закончив читать.
Не было, во всяком случае не видел.
Ты был один, когда меня нашёл?
Нет, со мной был отец Михаил. Кладбище же рядом с церковью. А что?
Да ничего, завтра пойду исповедаюсь.
А сегодня?
А сегодня принеси мне водки. Много. Помянем Анну Серафимовну, такой человек ушёл.
День девятнадцатыйПрощание
Отец Михаил стоял возле иконы и смотрел на горящую свечу. В церкви была тишина, и лишь лёгкое потрескивание маленького пламени разносилось по сводам. Кипящей слезой стекал воск.
Я могу долго смотреть на пламя, произнёс батюшка подошедшему к нему Ручкину. Есть в этом что-то таинственное и манящее. Я люблю подолгу смотреть на горящую свечу и думать, размышлять. В такие моменты мысли становятся особенно чисты.
Я попрощаться пришёл, произнёс Пётр Алексеевич, переминаясь с ноги на ногу.
Ну что же, прощай. Иди с богом. Только вот это возьми.
Он протянул в руки журналисту свёрток. Развернув его, Ручкин увидел в нём кинжал. Он завернул его обратно и быстро спрятал за пазуху. На всякий случай оглянулся вокруг, хотя точно знал, что в церкви больше никого нет.
Откуда он у вас?
Анна Серафимовна накануне заходила, перед смертью. Долго молилась. Сказала, когда вас найдут, чтобы я забрал то, что будет лежать рядом, а затем передал вам. Знаете, когда вы появились здесь, вопросов в моей жизни стало больше, чем ответов.
А вы хотите знать ответы?
Нет.
Ручкин молча повернулся и вышел из церкви. Он направился к дому священнослужителя.
Семёнов встретил его молча. Рядом с ним находились испуганные жена и дочь.
Любань, Настюш, идите на кухню, мы здесь с Петром Алексеевичем поговорим, произнёс бывший мэр. Выглядел он гораздо лучше, чем в прошлый их визит. Отёк с лица спал, и он уже уверенно мог открывать оба глаза.
Зачем пожаловали, товарищ журналист?
Попрощаться зашёл. Завтра я покидаю вас.
Прощайте. Натворили вы дел, конечно. Спасибо, что хоть в живых оставили. Идите, Пётр Алексеевич, и помните: ненавидеть я буду вас всю жизнь.
Последние слова он практически прокричал, так что на его голос прибежали взволнованные женщины.
И попомните мои слова, кричал он вдогонку уходящему журналисту, мы с вами ещё встретимся.
* * *
Ручкин медленно шёл по дороге, стараясь запечатлеть в памяти каждый дом, каждое дерево, каждый столб. Вряд ли он когда-нибудь сюда ещё вернётся. Нет, это место не стало ему родным и близким, но за судьбы некоторых людей он чувствовал ответственность. Интересно, что будет с ними после его отъезда? Что будет с Семёновым, с Копытиным, да и вообще с Красным Богатырем? Шёл он по дороге с тяжёлым сердцем. Слишком много произошло за эти дни событий, которые перевернули его мировоззрение. Его мир теперь не будет прежним. И от всех этих знаний становилось только тяжелее. Да и как дальше жить, зная, что есть силы, могущественнее президентов стран и атомных бомб? Живи так, чтобы не было стыдно перед собойтут же пришёл в уме ответ. А стыдно не было, было горько и грустно. Осталось посетить ещё одно место. Попрощаться с Иваном Филипповичем, а больше, пожалуй, и не с кем. Во всяком случае больше ни с кем не хотелось.
Табличка: «Краснобогатырская поликлиника». Журналист снова прочитал это название. Тихо вошёл внутрь. В третий раз он заходил сюда, и в этот раз Анны Серафимовны здесь не было. И больше не будет. Никогда. Постучался в дверь.
Войдите, раздался голос Коновалова.
Пётр Алексеевич вошёл в кабинет. Иван Филиппович сидел за столом, перед ним стояла бутылка водки и рюмка.
Вот поминаю, как бы оправдываясь, произнёс доктор. Будете?
Ручкин кивнул и присел за стол.
Уезжаете завтра? спросил врач, достав вторую рюмку и налив в неё водки.
Да.
Они молча выпили.
Как Хохлов?
Нормально, жить будет. Пуля прошла навылет, ответил доктор и налил вновь.
Снова выпили молча.
После чего журналист встал и ушёл. По щекам текли слёзы, он сам не знал почему. Было жалко весь мир и всех этих людей. Даже Энштена. А ещё было жалко себя. Жалко, потому что всё, что с ним приключилось, он бы не хотел пережить, да и не пожелал бы никому. А как хорошо всё начиналось. «Многие знания умножают скорби», вдруг вспомнилось ему. Всё, надо взять себя в руки. Надо идти к Фролу, провести остаток дня с ним. Помыться, почиститься и хорошенько выспаться. Завтра будет тяжёлый день и долгий путь домой.
День двадцатыйДо свидания
Пётр Алексеевич стоял и смотрел на ворота. С минуту на минуту они должны были открыться. Он посмотрел на небо, вдохнул морозный воздух, разгрёб ногой снег, чтобы ещё раз увидеть и запечатлеть в памяти красную землю. Неподалёку от него стоял Фрол в обнимку с Зиной. Под одеждой, под самой рубахой, прижатый к телу лежал кинжал. Ручкин чувствовал его тепло, тепло его металла. Да-да, именно тепло, а не холод. «Как странно», подумал журналист. Фрол подошёл к нему, постоял несколько секунд, а затем крепко обнял.
Прощайте, Пётр Алексеевич, произнёс дворник и шмыгнул носом.
Нет, не прощай, а до свидания, ответил Ручкин. Я чувствую, что мы ещё увидимся.
Махнул рукой Зине, повернулся и зашагал навстречу открывающимся воротам.
Часть втораяПокой вечный подари им, Господи
Глава перваяВстреча
Геннадий Викторович Монахов, толстенький, круглолицый мужчина средних лет, сидел в пивном ресторанчике и пил пиво. Пиво он любил, особенно хорошее. У него была своя пивная философия, понятная только ему одному. Другие напитки он не признавал. Он молча потягивал холодный пенный напиток, изредка рассматривая остальных посетителей. Вот, например, справа расположилась компания веселящихся молодых девушек, которые о чём-то громко беседовали. Одна из них посмотрела в сторону Монахова и слегка улыбнулась. Геннадий Викторович едва улыбнулся в ответ и попытался незаметно втянуть живот. Получилось плохо. Он вздохнул и продолжил вкушать ячменный напиток.
Город вовсю готовился к наступающему Новому году. До главного события оставалась неделя. Геннадий Викторович был в прекрасном настроении, перед праздниками ему светила хорошая премия, а сейчас он ждал друга детства, которого не видел пять лет.
Генка, здорово! раздался голос справа.
Монахов повернул голову, и лицо его расплылось в широкой улыбке. Перед ним стоял его друг, Токарев Максим Яковлевич.
Макс, привет! радостно ответил Монахов. Хорошо выглядишь! Садись давай.
Максим Яковлевич деловито сел за стол и принялся листать меню, тут же принесённое официантом. Выглядел он хорошо, гораздо лучше и моложе, чем Геннадий Петрович, хотя возраста они были одного. Одет Токарев был в красивый белый пиджак, модные джинсы, из-под рукава рубахи торчал дорогой браслет с часами. Сам он был подтянут и свеж лицом.
Ну что, рассказывай, как твои дела? начал беседу Монахов.
Хорошо. Бизнес процветает, жена довольна, денег много, квартиру недавно в центре купил. Сам спортом занимаюсь, два раза в неделю в спортзал хожу. А ты как? Всё по-прежнему в университете работаешь? Историю преподаёшь?
Ну да, ну да. Куда же я от него. Недавно вот работу написал. Её многие оценили. Премию даже обещали.
Какая тема? спросил бизнесмен, попутно сделав заказ официанту.
Про копьё судьбы.
Ты же вроде историк? Что это ты в мифологию ударился?
Истории тут пруд пруди, слегка обиделся Геннадий Викторович.
Ну ладно, не обижайся, подбодрил его друг. Давай в двух словах расскажи, что за копьё такое.
Копьё Лонгина, или копьё судьбы, орудие, которое по преданию римский воин вонзил в сердце распятому Христу.
Вот как? Интересно. Продолжай.
Существует четыре копья: Армянское, Ватиканское, Венское и Краковское. Так вот, проштудировав множество литературы, я согласился с мнением многих исследователей, что настоящее и подлинное из них только одноАрмянское.
И где же оно хранится?
В сокровищнице Эчмиадзинского монастыря. До этого долгое время хранилось в Гегарде.
Вот как. И в чём же суть твоей работы?
Сведений тут очень мало, но, исследовав горы литературы и даже побывав в Армении, я пришёл к выводу, что копьё не совсем целое.
В каком смысле?
Не хватает одного маленького кусочка.
Вот тебе дело до какой-то старой железяки.
Эээ, не скажи, произнёс историк, окуная сырные наггетсы в соус. По преданию, кто обладает копьём Лонгина, может вершить судьбы мира. А тут кусочка не хватает, это тебе не хухры-мухры.
Понятно, произнёс бизнесмен, разом утратив интерес к этой теме. Сам-то как, не женился ещё?
Нет, мне первого раза хватило, ответил Геннадий Викторович, отхлёбывая из второй кружки.
Гена, Гена, может, хватит сказками жить? Я тебе давно говорил, бросай ты свою работу и витание в облаках и пошли ко мне в фирму. Ты же умный мужик, оденешься нормально, денег заработаешь. Я как друг очень хочу тебе помочь.
Не получится из меня бизнесмена, Макс, вздохнул Геннадий. Не моё это. Мне нравится витать в облаках. Да и не хочу я никуда отсюда уезжать.
Ну как знаешь, но ты, если что, только скажи.
Непременно. Может, чего покрепче закажем? Я, конечно, крепкие напитки не очень, ты знаешь, но просто настроение такое, напиться хочется, а с моим животом пивом напиватьсядолгое занятие.
А что за настроение такое?
Друга встретил, давно не видел. Ты, кстати, надолго в Туле?
Два дня. Надо по бизнесу переговоры провести, а потом снова в Москву.
А остановился где? Можешь у меня пожить, я буду только рад.
В гостинице. Без обид, Ген, ты знаешь, я комфорт люблю.
Они заказали бутылку коньяка, а потом ещё одну. Долго разговаривали, смеялись, вспоминая школу, институт. Заведение готовилось к закрытию, и Максим, расплатившись, принялся вызывать такси.
А ты как, Ген, на такси? Поехали со мной, предложил Токарев.
Нет, спасибо. Я, наверное, своими ногами. Многовато что-то сегодня выпил, голова шумит, пройдусь, воздухом подышу, глядишь, немного протрезвею.
Ну, как знаешь.
Погода стояла на улице пренеприятнейшая. Несмотря на небольшой мороз в минус семь градусов, мела жуткая метель. Белые холодные снежинки, вперемежку с маленькими льдинками, потоками ветра больно били в лицо. Дорогу заметало. Машины буксовали. Попрощавшись с другом, Геннадий застегнул воротник куртки, надвинул шапку пониже на уши, докурил сигарету и пошёл по направлению к дому. Пройти ему надо было прилично, вниз по проспекту, затем направо по Советской мимо площади, а затем ещё столько же до Красного Перекопа. Но Монахов не унывал, настроение у него было замечательное, голова на морозе немножко прояснилась, и он потихоньку двинулся в путь, загребая ботинками снег. Геннадий Викторович решил, что будет идти до того момента, пока не надоест, а затем просто вызовет такси.
Снег валил всё сильнее. Идти по тротуару становилось всё сложнее. Да и машинам на дороге было не легче. Зима, как всегда, пришла неожиданно для всех коммунальных служб.
В третьем часу ночи народу встречалось немного, да и то всё такие же засидевшиеся в каком-нибудь заведении допоздна гуляки. Дойдя до конца проспекта, Монахов осознал, что уши у него отмерзли и лицо щиплет от постоянно летящих в него ледяных песчинок.
Геннадий достал телефон из кармана с целью вызвать такси и, к огорчению, обнаружил, что тот разрядился на морозе. Он закурил сигарету, подождал, когда загорится светофор для пешеходов, и двинулся дальше. Расчёт его был прост: пройти ещё немного, а потом просто поймать попутку.
Слева показалась площадь, празднично украшенная. Монахов шёл, любуясь красиво наряженной высокой елью, красиво залитым катком, праздничными декорациями. Кое-как свыкшись с непогодой, мужчина твёрдо решил дойти до дома. Так, потихоньку, шаг за шагом, он вышел на Оборонную улицу. Пройти ещё оставалось прилично. Людей на улице уже практически не встречалось. Мимо проехало чудо отечественного автомобилестроения, притормозило возле Геннадия Викторовича, и из опустившегося водительского стекла раздался голос:
Такси до дома надо?
Не надо, буркнул в себя историк и продолжил загребать ногами снег в сторону дома. Шажок, ещё шажок, Геннадий подбадривал себя, как мог, борясь с непогодой, нечищеным снегом и опьянением. Наконец, показалась его улица. До дома оставалось несколько сотен метров. Улица выглядела безлюдной, ни машин, ни людей, лишь кое-где горящий в окнах свет. Свернув около трамвайного депо, мужчина продолжил свой путь в подъём, параллельно трамвайным путям. Дойдя до частного сектора, Монахов решил немного передохнуть. Ноги гудели, сердце бешено стучало от непривычной физической нагрузки, шапка на голове насквозь промокла. Остановившись и шумно выдохнув, он принялся искать в кармане сигареты. Неожиданно из темного угла вышла фигура. Это был высокий мужчина, одетый в чёрную кожаную куртку. Снег хлопьями ложился на неё, таял и стекал.
Монахов Геннадий Викторович? спросил мужчина.
Да, испуганно ответил Геннадий, бросив попытку найти сигареты. Послушайте, если вы решили меня ограбить, то сегодня у вас неудачный день, а точнее, ночь. Денег у меня в карманекот наплакал.
Нет-нет, принялся оправдываться неизвестный. Мне просто очень нужно с вами поговорить.
Не кажется ли вам, друг мой, что вы выбрали не самое удачное время? немного расслабившись, спросил историк.
Не самое удачное, согласен. Но дело не терпит отлагательств.
Чудной какой. Предупреждаю, что если вы родитель одного из моих студентов, то зачёт у меня можно сдать только своим умом. И никакие ваши угрозы тут не помогут.
Меня интересует копьё Лонгина.
Вот как? Кто вы?
Не самое удачное место для этого разговора. Может, к себе домой пригласите, там и поговорим?
А, я понял, хлопнув себя по голове, воскликнул Монахов. Вы маньяк-насильник. Возможно, ещё и грабитель.
Нет. Мужчины меня в сексуальном плане не привлекают.
Может, тогда скажете своё имя?
Ручкин Пётр Алексеевич. Журналист.
Да? удивился Геннадий и принялся вглядываться в лицо журналиста. Точно, я вас знаю. По телевизору видел.
Ну раз мы всё выяснили, может, пригласите к себе домой? Холодно всё-таки, да и разговор будет очень серьёзный.
Ну что ж, в связи с открывшимися новыми обстоятельствами, милости прошу.
Они молча, борясь со снежными заносами, добрались до дома историка. Двор спал. Спал город. Спали коммунальные службы.
Монахов достал из кармана ключи, приложил к домофону, открыл подъездную дверь и вошёл внутрь. Следом вошёл и Ручкин. Поднявшись на третий этаж, Геннадий Викторович ловко открыл дверь, вошёл в квартиру и пригласил следом журналиста.
На кухню? предложил Геннадий, снимая ботинки.
Как вам будет удобно, ответил Пётр Алексеевич, снимая верхнюю одежду.
Может, тогда коньячку? Я, признаться, его употребляю редко, но для дорогих гостей всегда держу. Коньяк хороший, из Еревана привёз. Тем более не каждый день ко мне такие люди заходят, хоть и обстоятельства нашей встречи, мягко сказать, странны.
Дальше будет ещё интересней. А от коньячка не откажусь.
Тогда проходите на кухню, а я сейчас принесу.
Пётр Алексеевич прошёл на кухню и уселся за стол. Обстановка на кухне оставляла желать лучшего. Старая газовая плита, старая раковина, старый холодильник. Стены были выкрашены непонятного цвета краской и местами замазаны цементом. Зато окно было пластиковое и стол новый.
Монахов вернулся с бутылкой конька в руках, достал из старого серванта рюмки и поставил всё на стол.
Ну, рассказывайте, произнёс Геннадий, разливая по рюмкам.
Что вы знаете про красную землю? спросил журналист.
Да не особо много, удивился вопросу историк. Там в каком-то поселке что-то с землёй случилось. Красная вроде как стала. То ли радиация какая, то ли что. Стеной их обнесли, опыты какие-то проводят. Информации мало об этом. Как-то лет пять назад по телевизору часто крутили. Я думаю, фейк это.