Моросить перестало. Едва обрадовались, дождь издевательски хмыкнул и прекратил притворяться, ливануло как из ведра. Теперь каждый шаг давался с трудом. Единственная задействованная рука срывалась, соскальзывала, утопала в превратившейся в месиво почве. Лицо тыкалось в грязь. Ноги едва вытаскивались, проваливаясь под собственным весом. Иногда подгибались. Я полз на коленях. Локти тоже периодически подламывались, бросая тело на мокрую поверхность. Хорошо, если не на камень. Ладони, локти и колени сочились кровью. Представляю, каково Томе, с такими же неимоверными усилиями продвигавшейся рядом. Под ней чавкала дождевая жижа, отбирая последние силы. Смотрик придвинулся к девушке, предложив плечо. Коренному обитателю стаи, ему, казалось, все нипочем. Тома с благодарностью оперлась. Но быстро идти они не могли, и чей-то рык положил конец джентльменскому поступку парня.
Отягощенная пищей и детьми, которые отныне стали детенышами, стая двигалась весь день. Добравшись, человолки рухнули по своим местам в родной пещере, откуда еще не выветрился запах захватчиков. Здесь было тепло. А раз тепло Не допроситесь. Опередив благодарно настроенную девушку, я рыкнул Смотрику на его угол. Пусть учится отделять блажь от благотворительности.
Утром вожак не поднял стаю. Он спал. Или делал вид, что спит. Ему не было дела ни до всех нас, ни до еды. Остальные ходили вокруг сложенного мяса, дышали его запахом, бестолково давились слюной.
Мы с Томой употребили появившееся время на отмывание в подземном ручье. Пот, грязь, въевшиеся потеки крови. Я больше напирал на тело, девушка беспокоилась за голову: две неутомимые пятерни промывали волосы, драили песком, расчесывали и снова мыли. Далее по кругу и до бесконечности.
Пока она стояла на коленях у низкого русла ручья, я, быстро помывшись, охранял подходы. Лучше проблемы предотвратить, чем потом решать. Плавали, знаем.
Вожак пришел в себя к обеду. Бугрящиеся конечности медленно приподняли тело. Зубы-клыки вонзились в не тронутое никем мясо. Некоторое время доносился лишь громкий чавк, перемежавшийся не менее громким кваканьем всеобщего сглатывания. Потом перепало остальным. К вечеру стая спустилась к ближайшему лесу за кореньями. Для нас с Томой это было счастьем.
Девушка все еще размышляла о дружественной волчьей стае.
У меня ощущение, шепнула Тома, ковыряясь в земле, что человолкивыкормыши тех волков.
Согласен. Мы присутствовали на встрече родственников. А первым мауглей мог стать ребенок с причала, оставшийся без родителей. Пару себе мог украсть в деревне.
Или она тоже была с причала, донесся вздох.
Как они наращивают численность, мы вчера видели. Я с отвращением покосился на новых «сородичей». Жаль, затылки гривами прикрыты, татуировок не видно. Сразу отличили бы, кто деревенский, кто местный.
У высокородных тоже нет татуировок, напомнила Тома.
И у пришлых, типа нас с тобой, дополнил я.
Значит, не узнать, кто откуда.
У Смотрика есть татуировка?
Нет, мгновенно ответила Тома.
Ага, проверяла. Значит, одно из трех. Ладно, забудем.
Ужин кореньями был паршивенький, но он был. Уже счастье.
В пещеру вернулись поздно. Постепенно все утихли. Даже маленькие дети. Усталость брала свое.
Ночь выдалась холодной. Дул ветер, завывая в каменных проходах. По телам скользил зябкий сквозняк. Поворочавшись, Тома придвинулась к моей спине.
Насчет Смотрика даже не заикайся, упредил я вопрос. Или предложение. Переживет.
Я вообще молчу, с укоряющей обидой выдала Тома.
Кстати
Когда ты говоришь «кстати», обычно оказывается совсем некстати.
Я же не специально.
Ладно, чего?
Не переименовать ли его в Лизуна? Хотя, только начни, вдруг придется и дальше
Ответом стал удар коленом под зад, отчего я чуть не поперхнулся.
Посмеявшись, я пожал девичью руку.
Прости. Пусть остается только Смотриком, мне так спокойнее.
Новый пинок прилетел в заранее подобравшуюся ягодицу. Уже не такой сильный. Больше для проформы.
Все, молчу, как рыба об лед. Хотела бы сейчас рыбы?
Меня настиг третий пинок.
Полежали молча.
Красивых снов, наконец, прошептала Тома, тепло устроившись и подарив тепло мне.
И тебе красивых.
В очередной раз оценил местное ночное пожелание. Не покоя, как у меня на родине, не добра, как в западных странах, а красоты.
Поспать не удалось. Ни спокойно, ни красиво, ни по-доброму. Никак. В глубине пещеры загуляла собачья свадьба. Ладно, пусть будет волчья. Хотя вряд ли истинные волки опустятся до такого срама. Одинокую самку, позволившую добраться до себя не предлагавшему стать парой самцу, теперь окружала быстро сменявшаяся свора. Самка огрызалась, пыталась вырваться, скулила. Поздно. Ее не отпускали. То и дело раздавался новый подчиняющий рык, переходивший в утихающий утробный рокот и заканчивавшийся довольным урчанием. Другие члены стаи смотрели на это ровно, без интереса, или вовсе не смотрели, ночь все-таки. Мамаши отвернулись, прижимая к себе сонных детишек. Низкий ранг «невесты» не позволял вожаку вмешаться, если это не мешало жизни стаи и установившемуся порядку. Видимо, не мешало.
Голова почти заснувшей Томы приподнялась на шум. Обреченно покачав ею, девушка перевернулась на другой бок. Я тоже отвернулся, прижавшись к дремотно-теплой спине боевой подруги, а рука успокаивающе легла поверх ее холодной руки.
А позади громко и сочно гуляла свадьба. Неслись смачные звуки, будто разъяренный папаша охаживает ремнем пойманного на первом курении подростка. Подросток стонет, вскрикивает, бьется в конвульсиях, естественной реакцией еще больше распаляя прибабахнутого родителя. С животной непосредственностью продолжался чувственный шабаш, пулеметные трели сменялись короткими автоматными очередями, очередивыстрелами. Чего не желали видеть глаза, прекрасно слышали уши. Уши передавали информацию в мозг. Мозг, не разобравшись, отправил дальше. Я с ужасом моргнул, краска вскипела на лице
Нне специально, сипло выдавил я, отпрянув на долю секунды позже, чем требовалось. Прости.
Жар пылающих ушей ощущался даже вспотевшими пятками.
Понимаю. Гормоны, дождавшись своего звездного часа, уела Тома.
В спокойном деловитом голосе звучало торжество победительницы скачек, в которых я поставил не на ту лошадь и теперь просто вынужден начать оправдываться, подтверждая ее изначальную правоту. Дескать, сам такой, а на нее, бедненькую, наезжал.
С правотой не соглашусь, а оправдываться действительно пришлось.
Именно. Прости. Я стараюсь успокоиться.
Не надо стараться. Выкинь из головы вообще. Думай о птичках.
О чем?!
О чем хочешь, кроме того, о чем думаешь. Сразу полегчает.
Ей самой бы такой совет в свое время.
Да и толку от этого совета. Слова правильные, а как воплотить? Я очень старался не думать, не чувствовать, не дышать, но не мог не слышать, как невидимый обезумевший боксер с обеих рук лупит боксерскую грушу, возненавидев ее и возлюбив одновременно. Затем пришлось видеть, но уже иноеначавшее происходить в другой стороне, как раз перед глазами. Потому что вожак, лежавший спокойно, вдруг поднялся. Его не волновала ветреная молодежь, устроившая в пещере бедлам. Он вообще не смотрел на них. Однако гуляющая свадьба навевала определенные мысли. С хрустом качнув головой в одну сторону, затем в другую, самец потянулся невероятными лапищами, что позволяли с правом занимать давно завоеванное место. Усмиряющий до дрожи в коленях, грозный и одновременно масляный взгляд просканировал пещеру.
Шаг вперед, и косматая туша замерла. Чудовищные мышцы поигрывали, наливаясь мощью и нагоняя жуть на окружающих. Гигант словно позировал. Смесь тролля с Терминатором. Он никуда не торопился. Он наслаждался ожиданием, наслаждался властью, наслаждался предрешенностью и невозможностью для остальных изменить что-либо. Онкороль. Всерабы. Так есть и так будет, пока не явится кто-то более могучий. Когда-то так будет. Но когда еще. Все, кто мог бросить вызов, побиты.
Тома уже не делала вид, что спит. Кто-кто, а она понимала, чем грозит новый поворот кино про нашу жизнь. В четыре неспокойных глаза мы следили за новым шоу на нашу голову. Жалкие детские мышцы, соломинки в сравнении с дубовыми стволами вожака, обратились камень, твердый и хрупкий. Глаза остановились, зато сердца и мысли понеслись аллюром, превосходящим по скорости первую космическую.
Оптимист, находясь между двумя неприятностями, загадывает желание. Я загадал, чтоб пронесло. Въедливый мозг добавил к формулировке, учась на прошлых ошибках: не в физиологическом плане. Хотя позывы уже начались.
С приближением тяжелого, как чугун, липкого взгляда грудную клетку сдавило темным предчувствием. Вожака, в плотоядном оскале озиравшего пещеру, не заинтересовали облепленные детенышами матроны с мощным выменем и могучим тазом. Обошел он и молодых мамаш, кормивших грудью или вынашивавших новое поколение. Перескакнул потрепанных затасканных искусительниц, которые вдруг вскинулись, заворочались, воспрянули в жажде невероятного шанса. Не обратил внимания ни на одну чужую самку, пахнувшую своим избранником.
Я и Тома не были парой в общепринятом смысле, мы просто держались вместе. Два подростка, прибитых друг к другу обстоятельствами.
Жесткий взор притормозил. Медленно, словно усмехаясь, продолжая наслаждаться властью, вожак остановил свой давящий взгляд на радостно откликнувшейся Пиявке.
Юную человолчицу будто подменили. Могла ли подуматьсам вожак выбрал ее! Самочка встрепенулась, вскочила, тыл ликующе завилял. Мелко перебирающие ступни побежали на зов. Руками стелясь почти на локтях, она развернулась. Мягкие конусы нещадно елозили по камням. Глазки донельзя вывернутого лица заискивающе глядели назад-вверх. Вздернулась как можно выше угловато-крепенькая задняя выпуклость, словно отмасштабированная от средневзятой в сторону уменьшения.
Взор вожака тупо уперся в подставленный вид: маленький, узенький, какой-то ненастоящий. С карандашами уходящих вниз тонких ножек. С пологими бережками обмелевшего русла вместо глубокого ущелья посередине.
Пиявка недоуменно томилась в затянувшейся невостребованности. Она ждала штурма, сведенное дно живота даже подалось навстречу. и получило невероятный пинок. Небольшое тельце с жалобным скулежом отлетело на несколько метров.
От лютого недовольного рева сотряслись стены. Притихли окружающие. Замерли двигавшиеся.
Звериный рык смолк, и морда вожака вновь ищуще поднялась. Вразвалочку он достиг опустевшего центра пещеры, двигаясь замедленно, никуда не торопясь, в своем праве. Это его стая. Его пещера. Его самки.
Звероподобная рожа с каким-то новым любопытством уставилась на Тому. Словно пыталась включить память: это кто вообще? Почему не замечал раньше? Почему воспринимал только как дополнительные ноги в снабжении стаи продовольствием? Совсем молоденькая, не чета даже Пиявке, Тома была более мягкой, более сочной, более сдобной и соблазнительнойпо сравнению с той, конечно. Понятно, почему вожак передумал. Следующий шаг жуткой ступни упал в нашем направлении. Душераздирающий рев возвестил о сделанном выборе.
На мои мысли опрокинулся тазик с ледяной водой, попутно окатив все внутренности. Пробрало до самой кожи, пошедшей знобящей изморосью белых точек. Боже
Не вмешивайся! вдруг зашипела Тома сквозь зубы, состроив вожаку приветливый оскал.
Взглянув в ее спокойно-чистые, полыхающие пламенем глаза, я ошеломленно понял: она решилась. Она не отступит. После всего, что уже было, после того, что пережили, спасая друг друга
Она спасала нас снова. Новой жертвой.
«Нет!» еще не успев осознать происходящее мозгом, ответило все мое существо, уходя в глухую защиту и собираясь стоять не на жизнь, а на смерть.
Только не вмешивайся, Чапа, прошу!
Я не мог. Но от меня ничего не зависело. Непоправимое надвигалось неотвратимо, как тьма поздним вечером. Кто я такой, чтобы бороться с ночью?
Отвернись! донесся последний крик души, и Тома сама двинулась навстречу неизбежному.
Ее конечности едва переставлялись, на тело навалилась многотонная тяжесть. С неимоверным трудом дались ей эти несколько шагов. За полметра до грозно замершего вожака она остановилась.
Он сам сделал последний шаг. Свалявшаяся косматая грива свисала до земли, неведомым образом не мешая движениям. Мощно курчавились грудь и живот. В провалах под нависшими надбровными дугами темнел обездвиживающий взор. Жертва и хищник, Тома и вожак оказались лицом к лицу. Нет, обескровленным белым лицомк звериной морде, не несшей в себе ничего человеческого. Вскинув голову, Томе можно было заглянуть судьбе в похрустывавшие костями надежд ледяные зрачки. Но она смотрела вниз. Если вообще куда-то смотрела. Ее макушка оказалась под подбородком многократно превышавшей ее в размерах волосатой махины.
Неимоверная ручища оторвалась от пола и резко дернула девушку за загривок, запрокидывая голову назад, а глазавверх. В этих глазах читались ужас, слабость и вызванное невозможностью что-либо сделать повиновение. Упиваясь прочитанным, вожак взревел, могучие руки бросили девушку наземь, к ногам. Неописуемый рык торжества сотряс своды пещеры.
Томино лицо безуспешно прятало от меня влагу в глазах.
Прошу, не смотри, я делаю это ради нас
Не отступит, черт бы ее подрал. Тьфу, нельзя чертыхаться. В сердцах слетевшее с языка часто сбывается.
Застыв в унизительной раскоряченности, Тома выказала вождю абсолютную покорность. Отстраненное смирение перед иссушающим и вытягивающим волю необратимым постепенно овладевало ею. Перед тем, чего не миновать.
Не будь меня, ей было бы легче.
Ну отвернись же! из последних сил взмолилась Тома. Слезы едва сдерживались.
Грррр! озлился вожак на неправильные звуки.
Тома заткнулась.
Меня словно загипнотизировали. То, чего не допускал даже в мыслях, из расплывчато-возможного превратилось в кошмарное настоящее. Оно, это настоящее, смотрело на девушку как паук на завязшую мошку. Лапы у него были громадны, взор голоден, зловещая ухмылкапарализующа. Мыслинеуправляемы. Надвинувшееся телонеобозримо. Зрачки резали по живому, словно фантастические бластеры. Их острые лучи прожигали в коже дымящиеся дыры.
Тома не шевелилась. Руки и ноги словно отказали. Она будто склонилась к роднику напиться, понуро и нежеланно. Время остановилось, и, обойдя по кругу, встали у ее растопыренных голеней два жилистых столбакрепких, мощных, толстых, волосатых, перекрученных вздутыми канатами мышц. Как не обработанные резцом мастера каменные колонны, уходящие в небеса со своих корявых оснований, сливались они там, наверху, в единое целоестоль же непоправимо страшное и огромное.
Дикий зверь в человеческом облике знал, что имеет право, и что его правонеотъемлемо. Онвожак. Томавсего лишь самка, одна из многих, которую он изволил выбрать. Чувственная жертва, законная добыча.
Сумасшедшая мысль воткнулась мне в мозг: а ведь Тома не только жертва. Не только проигравшая сторона. Она, как дико ни звучит, победительница в лихом жизненном заезде, на полкорпуса обошедшая соперниц. Тома победила их всех, получив в награду самого сильного, самого лучшего, самого главного. Его выборее честный выигрыш. Она может получить заработанный приз с полным основанием, заплатив за обладание должную цену.
Из грязи в князи. Вот чему так радовалась Пиявка. Вот почему сейчас из ее угла несется разгневанный плач. Отринутая женщина, проигравшая мелкой выскочке.
Если после всего вожак сделает новенькую постоянной спутницей, ей придется в ежедневных боях доказывать свое соответствие случайно доставшемуся высокому положению. Ейэто Томе, увы. Так что ее непредставимая жертватолько начало больших неприятностей.
А Тома ждала. Не шевелясь. Безмолвно. Покорно. Отринув сомнения, с окаменевшим лицом утопала в опустошенности, умирала в маятнике чувств, что шарахался от опаски, скатывалась в ужасдо бесконечной ненависти. А через секунду воскресала в безбашенном кураже от собственной решимости, пылая в восторге бесшабашного отчаяния, когда на все плевать и будь, что будет. Душой, телом, нервами, всем своим существом собравшись в одну заветную точку, она приготовилась к безумию грядущего. К ней, готовой на все, вдруг пришло чувство, подобное религиозному экстазу, что освобождает от принятия собственных решений. Этакое растворение в чужих желаниях. Подчиненная чужой воле по своей воле, она почувствовала себя неодушевленным предметом. Вещью. Инструментом в чужих руках.
Невозможно поверить, но свершившийся переход в разряд неодушевленности принес с собой великую свободубезоговорочную, небывалую. Свободу и вожделение, вдруг прорвавшееся наружу в позе, в мимике и закатившихся глазах. Словно первое на ниточке вытянуло за собой второепаровозиком, где локомотив полной самоотдачи сцеплен с последующими вагончиками освобождения, жажды повиновения, страстного желания подарить радость и, наконец, получить ее. И такой поезд идет вперед только в правильно подобранном полном составе. Все остальное перестало существовать, размылось, исчезло, как сон во сне. Томино лицо изменилось до неузнаваемости. Охваченная сразу жаром и ознобом, девушка выгнулась дикой кошкой. Изо рта вырвался звукжадный, нечеловеческий. Горловой рык перешел в глухой утробный, прорвавшийся из самых недр. Взмокший лоб опустился на холодный камень пола.