Довольная стая заночевала у того же водопада. Трофеи сложили в общую кучу, несколько высокоранговых самцов окружили ее своими телами, не доверяя никому, включая друг друга. Не завидую тому, кто рискнет покуситься на добычу.
В горах солнце закатывается быстро. Оно почти падает за горизонт. Ещена высоте холоднее. Значительно холоднее. Мы это почувствовали. Все кучковались, жались, сворачивались клубком. Мы с Томой прижались друг к дружке, даже обнялись, увеличивая площадь соприкосновения. Раньше мы так не делали. Но раньше не было так холодно.
Один индеец под одеялом замерзает, вспомнил я фразу-довод из очень старого фильма. Два индейца под одеялом не замерзают.
Логично, откликнулась Тома, сильнее вжимаясь и кутаясь в мои руки. Особенно, когда одеяла нет.
Стая быстро затихла. Слышались храп, хрип, сопение, шмыгание носом. Одно из них то и дело происходило за спиной девушки. Там мерз и дрожал от ночного холода Томин спаситель.
Чапа, услышал я шепот.
Налитые дремой веки приподнялись: в меня упирался взгляд девушки, где сна ни в одном глазу.
Я так не могу. Ему холодно.
Всем холодно, попытался я отмахнуться от девчоночьего каприза.
Он замерзнет.
Они привыкшие.
Посмотри на других. У них есть, к кому прижаться. У Смотрика нет никого.
И что? Я свел брови.
Тому мой хмурый вид не пронял.
Чем больше индейцев, тем теплее, конфузливо улыбнулась она.
И что я мог возразить?
Рр, пронесся в сторону парнишки тихий оклик.
Рр? непонимающе вскинулся он.
Рр! мой загребающий мах рукой пригласил его к нам.
Смотрик все еще не решался. Недоверие боролось с радостью. Недоверие, наученное опытом, побеждало.
Рр! уже в приказном порядке указал я за спину Томы.
Рр?! все еще не мог поверить он.
Грр! гневно завершил я дискуссию, давая понять, что повторных приглашений не будет.
Смотрик зашевелился, растирая затекшее и подмороженное.
Спасибо, прошептала Тома, чмокнув меня в щеку.
Я высвободился и отвернулся, не желая видеть, как новоявленный сосед устраивается на новом месте. Мигом похолодевшие колени поднялись почти до подбородка.
Тома прижалась к моей спине, тепло обвив руками и ногами.
Смотрик таким же образом расположился за девушкой. Его длинная рука накрыла ее руку, накрывавшую меня.
Недвижимо полежав так некоторое время и действительно согревшисьне то от жара, исходящего от млеющей Томы, не то от пламени мыслейя жестко объявил:
Переворачиваемся.
Открывшиеся Томины глаза, затянутые поволокой, с любопытством поглядели на меня, но возражать не осмелились.
Все повернулись на другой бок. Теперь мою спину зверски морозило, зато я был спокоен за Тому. И сразу уснул.
Глава 3
Есть такое философско-географическое понятие на востокеШангри-Ла. Рай на земле. Его искали все. Нацисты посылали в Тибет экспедиции, буддисты указывали им в сторону гор, дескать, вон там она самая и есть, ищите и обрящете может быть. Про себя посмеивались: Шангри-Лапонятие больше духовное, чем материальное. Но человеку западного склада ума понять это сложно.
И люди ищут. Уже сколько лет. Веков. Тысячелетий. Свой потерянный рай. Ищут, не щадя ни жизней, ни сил, ни временив безумно-несбыточной надежде вновь обрести его. Чтоб успокоиться. Потомунет им покоя. Бедным. Не знающим, где искать. Не ведающим, что творят. Впрочем, почемуим? Нам.
Трудно, очень трудно принять не понять, а именно принять, что наш покой, наш райвнутри нас.
И ад внутри. Мы носим его с собой. Так и живем.
Мне могло быть очень хорошо в сложившихся обстоятельствах. А было плохо. Вместо радости жизни и порхания беззаботным наслаждающимся мотылькомгруз решения взрослых проблем. Одно накладывалось на другое. Построение планов о пути назад, на свою Землю. Организация поисков исчезнувших членов команды, к которым даже не знал, как приступить. Мечты о самоотверженной Зарине, увезенной в башню и, наверное, потерянной для меня навсегда. Тревога за Тому, которая взрослела не по дням, а по часам. И так не маленькая девочка, в новых условиях она просто расцвела. Я боялся, что произойдет нечто непоправимое. А отвечал за неея. Что скажу Малику при встрече? Сейчас именно он стал для меня главным авторитетом. Мужчиной, мнение которого было важнее прочих. Своим кратким появлением в жизни Малик заставил меня отбросить детство и тоже стать мужчиной. Ну, попытаться стать.
Морозный рассвет выгнал стаю с ночевки. Позавтракав ягодами и собрав немного с собой, человолки расхватали добычу, голые тела обезьяно-людей полезли в гору. Наша троицада-да, уже троицапомогала друг другу, подпихивала, втягивала, поддерживала. Потом спускались вниз, почти скатываясь и сдирая себе все, что можно и где нельзя. Еще и добыча в руках. Можно было потерять друга, но потерю добычи вожак не простил бы.
До пещеры добрались совершенно без сил. Свалив трофеи, стая расползлась отдыхать. Смотрик, бросив на меня виновато-трусливый взгляд, пристроился к нам.
Я пристально глянул на Тому. Ее взор поспешно отпрыгнул, щечки порозовели.
И здесь? не успокоился я.
Чем больше индейцев
Пожав плечами, я бухнулся на свое место. На улице жарило солнце. В прохладной пещере не требовалось спасаться ни от тепла, ни от холода. Сейчас. Но кто знает, что будет завтра. И будет ли.
После краткого отдыха вожак взялся за ужин. Это значило, что когда-то очередь дойдет до нас. В ожидании мы глотали слюнки. Сушеную рыбу я не ел очень давно. Целую жизнь.
Когда настал черед это было божественно. Даже процесс очистки, ненавистный дома, здесь показался священным ритуалом. Нам выделили половину рыбины на троих. Чистил я. Смотрик с удивлением следил за моими священнодействиями. Потом мы с Томой блаженствовали, а Смотрик вяло жевал, не понимая наших восторгов. Он ел потому, что надо. От голода. Для нас это был вкус дома.
Когда Смотрик поднял последний кусочек к носу и глазам, вновь пытаясь понять наши восторги, рядом появился Гиббон. Тычок. Толчок. Краткий рык. Рыба перекочевала в руки здоровяка. Смотрик послушно опрокинулся в позу послушания.
Я поморщился. Тома развела руками, показывая мне: а что делать? Жизнь, мол, такая.
Не знаю, что делать. Но что-то делать надо. Я бы сделал.
После рыбы, естественно, потянуло пить. И мыться с дороги. Мы проползли к воде, где наблюдалось столпотворение. Со странной ревнивой внимательностью я замечал все: как Смотрик подносит девушке зачерпнутую воду, и она пьет у него из ладоней. Как чужие руки помогают потереть спинку. Как две улыбки расплываются навстречу друг дружке, если хозяева физиономий думают, что не вижу.
Надо держать ухо востро. Я мужчина и отвечаю за все, что происходит.
Устав от мыслей, я нагнулся, голова окунулась в ручей. Ух! Еще раз. И еще. Мозги прочистились. Ледяная вода привела в чувство. Чего я пристаю к бедной девушке? Зачем жить мешаю? Может, завтра нас съедят на обед. Или сбросят со скалы. Или сами упадем. Не буду изображать из себя папика, пусть все идет, как идет. Вмешаюсь, только в экстренном случае. Аглая тоже все время перестраховываласьчем это для нее закончилось?
Когда добрался до своего угла, мои голубки, усталые, расцарапанные о камни, все в ссадинах и порезах, уже отключились. Я привалился у Томы с другого боку и закрыл глаза.
Наш райвнутри нас.
Среди ночи употребленная вода потребовала выхода. Прежде, чем подняться, я осторожно обернулся к Томе.
Ерш твою налево. Опять. Оказывается, все серьезнее, чем думалось. Но я же дал себе словоне вмешиваться. А еще, самое главное: Томе было хорошо. Даже слишком. Она лежала на спине, руки раскинуты, перекосившийся рот отворился, ловя разбегающийся воздух высушенными губами. Смотрик, скрючившийся в три погибели, усердствовал, вылизывая нежные пальчики на ногах. Гибкий язык порхал по ним и между, шершаво охаживал огрубевшую пяточку, нежный подъем, тонкую щиколотку. Руки легонько поглаживали тянувшуюся навстречу девушку, запрокинувшую лицо со страдальчески-счастливыми закатившимися глазами. Рыдало в предсмертных судорогах ее отринувшее реальность сознание. Голова моталась, падая то в одну, то в другую сторону, глаза вдруг раскрылись и встретилась с моим не успевшим отпрянуть взглядом.
Спина покрылась липким потом. Я хотел зажмуриться, отвернуться, заявить, что не ничего не видел, не смотрел, вообще спал без задних ног
И не мог. Глаза продолжали тупо глядеть в глаза.
Но Тома была не здесь. Не вся здесь. Каким-то осколком сознания девушка, конечно, поняла происходящее. Реальность стала дикой, невообразимой Но она не желала отвлекаться на это понимание. Но также не могла оторваться от моих напряженных глаз.
«Оттолкнуть? словно спрашивал ее взгляд. Зачем? Высвободиться? Отправить восвояси? Да зачем же?!»
Что-то пугающе неизведанное вырастало из глубин ее затуманенного организма. Поднималось медленно и неодолимо, как воздушный пузырь из водных глубин. Назад не загонишь. Тома с радостью и полным самоотречением отдавалась той новой необузданности, которой наплевать на все. И на всех. Даже на меня.
А вот не дождетесь. Я мужчина. У меня на попечении женщина. Мой долгликвидировать любые угрозы, что могут как-то повредить ей. Считаю, что новая угроза реальна. Принимаю меры.
Я кашлянул. Достаточно громко. Для стаи звук нормальный, для блаженствующей парочкиошеломительный.
Смотрик просто отвалился за Тому, замерев в ужасе. Его лицо с закрытыми, типа спящими, глазами, ждало удара или другого выяснения отношений.
Тома испуганно ойкнула. Крепко сжав ноги, она обхватила себя руками и обернулась ко мне.
Чапа
Ничего-ничего. Можете считать, что меня нет. Буду молчаливой галлюцинацией.
Я поднялся. Тело Томиного ухажера пошло мелкой дрожью. Но он мне был совершенно не нужен, я отправился туда, куда собирался.
Вне пещеры было по-предрассветному свежо. Дозорный из высокоранговых проводил меня сонным взором сначала туда, на посещаемый всеми уступ, затем обратно.
По возвращении в нашем углу обнаружилась идиллическая картинка. Голубки спали. Чуть не в метре друг от друга. Вернее, делали вид, что спят. Я лег на свое место и гордо отвернулся. Сзади настиг шепот, прямо в ухо:
Трудно раскаиваться в приятном, как в свое время заметила Маргарита Наваррская. Прости, я не хотела тебя шокировать.
Эрудицией решила давить? Не на того напала.
Жаль, Шекспир сейчас не в моде, пошарив по извилинам в поисках убойной фразы, выдал я в ответ. «И голой с другом полежать в постелив границах добродетели нельзя?»
Ответа не последовало. Я не выдержал:
Языком по грязной коже. Мы же не звери. Как такое может нравиться?
Глупый вопрос, насупилась Тома. А дышатьнравится? Ходитьэто как, нравится или нет?
Не вижу связи.
А я вижу. Прямую.
Немного помолчали.
Мужики твердо усвоили: хорошая девочка должна уметь делать то же самое, что плохая, нохорошо. А этому нужно учиться, попыталась оправдаться Тома.
Неправда, твердо заявил я. Так хорошая превращается в плохую. А по-настоящему хорошая ждет своего принца.
Оставаясь неграмотной эмоциональной инвалидкой, глухой к чувствам. Замороженной чуркой.
Ставишь знак равенства между хорошей девочкой и нечувствительным поленом?
Вот еще. Хотя
Только попробуй сказать, что согласна.
Я считаю, чувства даны, чтобы чувствовать.
А кулаки, чтобы бить морды.
Не передергивай.
Ты первая начала.
Тома вздохнула.
Скажи, спросила едва слышно, какую ты хотел бы встретить: хорошую или умелую?
Любящую и верную.
Это само собой, кто же спорит?
Ты, упрямым ослом выдавил я.
Думаешь, умелая не сможет быть верной?
Думаю, любящая всегда сможет стать настолько умелой, как захочет ее принц.
Идеалист, буркнула Тома.
Наивная дурочка, припечатал я.
Принц не дровосек, ему бревно не нужно.
Дровосеку тоже нужно не бревно. А принцу нужна принцесса. Которой он гордился бы. Которую хочется вознести на пьедестал
И там оставить, подыскав себе другую, что с ума сведет своими умениями.
Любые умения приходят с опытом
Именно!
который влюбленные обретают вместе.
Ррр! сонно рыкнул кто-то неподалеку, услышав неправильные звуки.
Мы затихли.
Если люди долго спорятзначит, то, о чем спорят, неясно для них самих, заметил кто-то из очень умных. А ещебудто затянувшаяся дискуссия означает, что обе стороны неправы. Остановимся на этой мысли. Пусть каждый считает, что прав именно он. Это лучше, чем драка.
На Тому плохо влияла обстановка. Слишком много всего перед глазамине совсем человеческого. Не так уж много отделяет человека от зверя. Нужно ли откидывать последнее?
Как объяснить девушке, что нужно держаться? Что любовь со зверемне любовь. Что любовьэто вообще не то, что она думает. Не то, чем наполнил это слово двадцать первый век.
Тома вновь открыла глаза. Серьезный взгляд уперся мне в переносицу. Лицо приблизилось вплотную.
Знаешь, есть один очень старый, но очень известный фильм. Приглашенный искуситель поднимает замужнюю, но неопытную молодую героиню до открытия себя как женщины. Через боль и страх возносит ее, слепым котенком тыкавшуюся носом во все двери с неприятностями, до Гималаев чувственности.
Искусительстрашный такой старикан, в костюме при тропической жаре?
Фильм, о котором она говорила, действительно очень старый, но романтически-эротическую песню оттуда до сих пор крутят радиостанции. После просмотра фильма кто-то плюется сразу, кто-то потом, когда вырастет. Три поколения расставили по местам правду и желание казаться правдой.
Тома упорно смотрела мне в глаза, безотрывно, не мигая. Даже страшновато стало. Чего она там себе надумала? Не представляю, как вернуть ее с вымышленных небес на землю.
Героиня не заметила ни уродства, ни возраста, продолжила Тома. Не касаюсь вопроса, хорошо ли показанное, нужно ли, я о другом. Что чувствовать надо учиться. Иначе вместо ожидаемого фейерверка однажды получишь разочарование и гадкую опустошенность.
Шепот из губ прямо в ухогорячий, срывающийсяедва разбирался мозгом. Приходилось очень стараться.
Говоришь, будто сама пережила, уколол я, почти утонув губами в прохладной ушной раковине.
Грубиянов нам не надо, мы сами грубияны, гневно покраснела Тома, откидывая щекой мое лицо и приникая к уху. Не обязательно переживать все самой, даже небольшим умом можно блистать, натерев его о книги.
Красиво сказала. Сочно и скромно. Но один тип нагло спер у тебя эту мысль, отчего, видимо, и умер много десятилетий назад.
Срочно умолкли: в нескольких метрах от нас поднялась косматая фигура. Спутавшиеся патлы мотнулись, когтистые пальцы поскребли в мощных паховых зарослях. С хрустом потянувшись, фигура вновь опустилась на четыре конечности и сонно побрела к выходу.
Тома вновь ткнулась носом мне в темечко:
Ты такой начитанный, аж противно. Но иногда завидно. Очень редко, потому что
Кажусь занудой? догадался я.
Не кажешься.
Я не успел порадоваться.
Зануда и есть.
Этот зануда своими знаниями постоянно помогает выжить, если ты не заметила, с обидой отстранившись, освежил я девичью помять.
Для Томы это не довод. Как все самоуверенные особы, которые практику предпочитают теории, она считала, что опыт нельзя передать, можно только приобрести.
Вспомни молитву бойца из местной школы. Шепча в ухо, она вновь приблизила лицо, плотно прижавшись щекой к щеке: «Я буду заставлять себя заниматься день и ночь, ибо кто победит: кто умеет, или кто знает, как это делается?»
Думаешь, уела? зарылся я во внимающее ухо.
Тома не дала привести убийственный довод, оборвав на полуслове. Лицо лихим движением оттолкнуло мои губы и влезло в ухо своими:
Вот ты хорошо знаешь библию, хотя не знаю, зачем
Для общего развития, сразу пояснил я, чтоб не думала всякого.
Она снова оттеснила мое лицо:
А я запомнила одно: во многой мудрости много печали. Спи, мой рыцарь печального образа.
Она отодвинулась, глаза закрылись.
Сон не шел. Зная, что позади девушки обретается нахальный соблизнутель и искусатель, тело ворочалось, голова постоянно вскидывалась с проверками. Томе это надоело. Язвительно сморщившись, она показала язык и отвернулась, ее ровная спина гордо выпрямилась.