Немедленно отвлечься!
Поднимаюсь, иду к палаткам. Хорошо бы еще что-то поймать на свой видеомаг.
О, на ловца и зверь бежит да какой! Сам генеральный конструктор Бекасов, изнывая от ничегонеделания и ожидания, прогуливается по меже между молодыми подсолнухами и молодой кукурузой, делает разминочные движения: повороты корпуса вправо и влево, ладони перед грудью, локти в стороны. Ать-ать вправо, ать-ать влево!.. Как не снять. Нацеливаюсь объективом, пускаю пленку. Удаляется. Поворот обратно. Останавливается скандализированно:
Эй, послушай! Кто вам позволил? Я снимаю и эту позу, ошеломленное лицо, опускаю видеомагнитофон:
Извините, но мне нужно.
А разрешения спрашиватьне нужно?! Кто вы такой? Уж не корреспондент ли, чего доброго?
Нет Я в замешательстве: не знаю, в какой мере я могу объяснить Бекасову, кто я и зачем это делаю.
Тс-с, тихо! Артур Викторович, спасибо ему, всегда оказывается в нужном месте и нужное время. Это, Иван Владимирович, наш Саша, Александр Романович. Он отправится в прошлое, чтобы исправить содеянное. Ему делать можно все, а повышать на него голос нельзя никому.
Вон что!.. Теперь и Бекасов в замешательстве, ему неловко, что налетел на меня таким кочетом; смотрит с уважением. Тысячу извинений, я ведь не знал.
Пройтись так еще? Могу исполнить колесо, стойку на рукаххотите? Ради такого делапожалуйста, снимайте.
Нет, спасибо, ничего больше не надо.
Конечно, занятно бы поглядеть, как знаменитый авиаконструктор проходится колесом и держит стойку, но мне это ни к чему: эти движения симметричны во времени; только и того, что в обратном прокручивании колесо будет не справа налево, а слева направо. А его ходьба с поворотами да ошеломленное лицоэто пригодится.
Са-ша! Багрий полководческим жестом направляет меня обратно на обрыв.
Иду. Почему, собственно, он нацеливает меня на годовой заброс? А ну, как сейчас выяснится, что это диверсия, взрывчатку кто-то сунул Тогда все меняется, заброс на сутки, даже на часы?.. Нет. Второй самолет упал так, вот в чем заковыка. Одной конструкции и с одного завода. Слабина заложена при изготовлении, а то и в проекте.
Снова ложусь над обрывом в том месте, где примял траву. Стало быть, будущее для меняв прошлом. Год назад это были последние недели моей работы в том институте. Я сознавал, что не нашел себя в микроэлектронике, маялся.
Даже раньше времени ушел в отпуск. А сразу после отпуска меня зацапал Багрий-Багреев, начал учить драить и воспитывать. Так что эти отрезки моей жизни наполнены содержанием, менять которое накладно Отпуск? О, вот зацепка: шесть дней на Пронеесть такая река в Белоруссии. Шесть дней, которые я хотел бы пережить еще раз. Только целиком-то теперь не придется
Первые днифиниш заброса, последниепросвет. Даже не последние, а все три дня от момента встречи с Клавой пойдут под просвет. Да, так: там с ней у нас все началось и кончилось, никаких последствий в моей дальнейшей жизни это не имелосодержание этих дней можно изменить.
Жаль их, этих трех дней, конечно. А ночей так еще больше. Впрочем, в памяти моей тот вариант сохранится. А то, что из ее памяти он исчезнет, даже и к лучшему. И для меня тоже: снимается чувство вины перед ней. Все-таки, как говорят в народе, обидел девку. Обидел, как множество мужчин обижает многих женщин и девушек, ничего новогоа все нехорошо.
V. ЦЕЛЬ ТРЕБУЕТ ГНЕВА
Похоже, что эти четверо внизу что-то нашли: собрались вместе, осматривают, живо жестикулируют. Двое с найденными предметами быстро направляются вверх, двое остаются там, собирают свои приборы.
Я тоже поднимаюсь, иду к палаткам: наступает то, что и мне следует знать досконально. Двое поднимаются из-за края косогора: первым долговязый, немолодой, с темным морщинистым лицом руководитель поисковой группы, за ним другойпониже и помоложе. Оба несут серые обломки, аккуратно обернутые бумагой.
Бекасов прогуливающийся все там же, при виде их резко меняет направление и чуть не бегом к ним:
Ну?
Вот, Иван Владимирович, глядите, задыхающимся голосом говорит старший поисковик, разворачивает бумагу. Этот из кабины достали, этот выкопали под правым крылом. А этот, он указывает на обломок, который держит его помощник, в трехстах метрах на север от самолета валялся. И ступицы будто срезанные.
Ага, наклоняется он, значит, все-таки винты!
Я тоже подхожу, гляжу на обломки, это лопасти пропеллероводна целая и два куска, сужающиеся нижние части.
Да винты-то винты, вы поглядите на излом. поисковик подает Бекасову большую лупу на ножке.
Тот склоняется еще ниже, смотрит сквозь лупу на край одного обломка, другогоприсвистывает:
А ну, все под микроскоп!
И они быстрым шагом направляются в шатер; я за ними. Возле входа курят и калякают главный инженер Николай Данилович, нач-цеха винтов Феликс Юрьевич и Лемех. При взгляде на то, что несут поисковики, лица у первых двух сразу блекнут; главный инженер даже роняет сигарету.
Похоже, что винты, говорит на ходу Бекасов.
Чтопохоже? Что значит: похоже?! высоким голосом говорит Феликс Юрьевич, устремляясь за ним в палатку. Конечно, при таком ударе все винты вдребезги, но это ни о чем еще не говорит Однако в голосе егопаника.
В палатку набивается столько людей, что становится душно; на лицах у всех испарина.
Сейчас посмотрим! старший поисковой группы крепит зажимами на столике металлографического микроскопа все три обломка, подравнивает так, чтобы места излома находились на одной линии; включает подсветки. В лучинках их изломы сверкают мелкими искорками-кристалликами.
Поисковик склоняется к окуляру, быстро и уверенно работает рукоятками, просматривает первый обломок второй третий возвращает под объектив второй Все сгрудились за его спиной, затаили дыхание. Тишина необыкновенная. Я замечаю, что средний кусок лопасти почти весь в чем-то коричнево-багровом. Засохшая кровь? Это, наверно, тот, что достали из кабины.
Поисковик распрямляется, поворачивается к Бекасову:
Посмотрите вы, Иван Владимирович: не то надрезы, не то царапиныи около каждой зоны усталостных деформаций и уступает тому место у микроскопа.
Какие надрезы, какие царапины?! Феликс Юрьевич чуть ли не в истерике. Что за чепуха! Каждая лопасть готового винта перед транспортировкой на склад оборачивается клейкой лентойот кончика до ступицы! Какие же могут быть царапины?!
Да, глуховатым баском подтверждает главный инженер. А перед установкой винта на самолет целостность этой ленты мы проверяем. Так что неоткуда вроде бы
Ну, а что же это по-вашему, если не надрез?! яростно поворачивается к ним Бекасов. У самой ступицы, в начале консоли хуже не придумаешь!
Глядите сами.
Позвольте! начальник цеха приникает к объективу, смотрит все три обломка. Это очень долгая минута, пока он их смотрит. Распрямляется, поворачивается к главному инженеру; теперь это не мужчина «кровь с молоком»
кровь куда-то делась, лицо белое и даже с просинью; и ростом он стал пониже. О боже! Это места, по которым отрезали ленту
Как отрезали? Чем?! Бекасов шагнул к нему.
Не знаю Кажется, бритвой. Кто как И голос у Феликса Юрьевича сел до шепота. Это ведь операция не технологическая, упаковочная, в технокаре просто написано: «Обмотать до ступицы, ленту отрезать».
Даже я, человек непричастный, в эту минуту почувствовал себя так, будто получил пощечину. Какое же унижение должен был пережить Бекасов, его сотрудники, сами заводчане? Никто даже не знает, что сказать, немая сцена, не хуже чем в «Ревизоре».
Завершается эта сцена несколько неожиданно. Лемех выступает вперед, левой рукой берет Феликса Юрьевича за отвороты его кримпленового пиджака, отталкивает за стол с микроскопомтам посвободнееи, придерживая той же левой, бьет его правой по лицу с полного размаха и в полную силу; у того только голова мотается.
За Диму за Николая Алексеевича!.. За этих Голос Петра Денисовича перехватывает хриплое рыдание и дальше он бьет молча.
У меня, когда я смотрю на это, мелькают две мысли. Первая: почему Артур Викторович не вмешается, не прекратит избиение, а стоит и смотрит, как все?
Не потому что жаль этого горе-начальника, нетно происходит эмоциональное укрепление данного варианта в реальности, прибавляется работа мне Багрий не может этого не знать. Вторая: раз уж так, то хорошо бы запечатлеть видеомагом, чтобы обратно крутнуть при стартешикарный кульминационный момент. И не поднялась у меня рука с видеомагом. Наверно, по той же причине, по какой и у Артурыча не повернулся языкпрервать, прекратить.
Бывают ситуации, в которых поступать расчетливо, рациональнонеприлично; эта была из таких.
Хватит, Петр Денисович, прекратите! резко командует Бекасов. Ему ведь еще под суд идти. И вам, поворачивается он к главному инженеру, ведь и ваша подпись стоит на технокарте упаковки? он уже называет главного инженера по имени-отчеству.
Стоит понуро соглашается тот.
Но я же не знал!.. И кто это мог знать?!.. рыдает за микроскопом начцеха, отпущенный Лемехом; теперь в его облике не найдешь и признаков молокаспелый. Хороши бывают кулаки у летчиков-испытателей. Хотели как лучше!..
Я специалист по прошлому, но и будущее этих двоих на ближайшие шесть-семь лет берусь предсказать легко. И мне их не жаль Хоть по образованию я электрик, но великую науку сопромат, после которой жениться можно, нам читали хорошо. И мне не нужно разжевывать, что и как получилось. Сказано было достаточно: «надрез» и «усталостные деформации». Конечно, надрез на авиале, прочнейшем и легком сплаве, из которого делают винты самолетов, от бритвы, обрезающей липкую ленту, не такой, как если чикнуть ею по живому телу, тонкая, вряд ли заметная глазу вмятина. Но отличие в том, что на металле надрезы не заживаюти даже наоборот.
Нет более тщательно рассчитываемых деталей в самолете, чем крыло и винт; их считают, моделируют, испытывают со времен Жуковского, если не раньше.
(Сейчас в конструкторских бюро, наверно, их просто подбирают по номограммам; считают только в курсовых работах студенты авиавузов.) Ночами ревут, тревожа сон окрестных жителей, стенды с двигателями или аэродинамические трубы, в которых проверяют на срок службы, на надежность в самых трудных режимах винты разных конструкций; по этим испытаниям определяют и лучшие сплавы для них. Лопасти винтов полируют, каждую просвечивают гамма-лучами, чтобы не проскочила незамеченной никакая раковинка или трещинка.
А затем готовые винты поступают на упаковку: центрирование укрепить каждый в отдельном ящике, а перед этим еще обмотать лопасти для сохранения полировки клейкой лентой. Последнее, наверно, не очень нужно, «хотели ж как лучше».
О, это усердие с высунутым языком! И резали эту ленту, домотав ее до ступицы, тетки-упаковщицыкто как: кто ножницами, кто лезвием, а кто опасной бритвой когда на весу, когда по телу лопасти когда сильней, когда слабей, когда ближе к ступице, когда подальшеа когда и в самый раз, в месте, где будут наибольшие напряжения. Не на каждой лопасти остались опасные надрезы, не на каждом винте и даже далеко не в каждом самолетеих немного, в самый обрез, чтобы случалось по катастрофе в год.
Одному из четырех винтов этого пассажирского БК-22 особенно не повезло: видно, тетка-упаковщица (мне почему-то кажется, что именно пожилая тетка с нелегким характером) была не в духе, по трем лопастям чиркнула с избытком, оставила надрезы. И далее этот винт ставится на самолет, начинает работать в общей упряжке: вращаться с бешеной скоростью, вытягивать многотонную махину на тысячи метров вверх, за облака, перемещать там на тысячи километров и так день за днем. Изгибы, вибрации, знакопеременные нагрузки, центробежные силыдинамический режим.
И происходит не предусмотренное ни расчетами, ни испытаниями: металл около надрезов начинает течьв тысячи раз медленнее густой смолы, вязко слабеть, менять структуру; те самые усталостные деформации. Процесс этот быстрее всего идет при полной нагрузке винтов, то есть при наборе высоты груженым самолетом. А на сегодняшнем подъеме, где-то на двух тысячах метрах, он и закончился: лопасть отломилась.
Далее возможны варианты, но самый вероятный, по-моему, тот, что достоинство бекасовской конструкции: те встречно вращающиеся на общей оси винты, которые хвалил Лемех (повышенная устойчивость, маневренность, тяга),-обратилось в свою противоположность. Эта лопасть срубила все вращающиеся встречно за ней; в этой схватке погибли и все передние лопасти. Что было с винтами на другом крыле? Что бывает с предельно нагруженным-канатом, половина жил которого вдруг оборвалась? Рвутся все остальные. Особенно если и там были лопасти с подсечками.
Разлетаясь со скоростью пушечных снарядов, обломки лопастей крушили на пути все: антенну, обшивку, кабину Самолетможет быть, уже с мертвым экипажемкамнем рухнул на землю.
Я додумываю свою версиюи меня снова душит унижение и гнев. Черт побери!
Вековой опыт развития авиации, усилия многих тысяч специалистов, квалифицированных работникови одна глупость все может перечеркнуть да как! Тех теток под суд не отдадутза что? Написано «отрезать», они и резали. Не топором же рубили. А этих двоих отдадути поделом: на то ты и инженер (что по-французски значит «искусник», «искусный человек»). чтобы в своем деле все знать, уметь и предвидеть.
Но э-э Виктор Артурович, несчастный Феликс Юрьевич даже перепутал имя-отчество Багрия; приближается к нему, вы говорили все можно перевести обратно, в возможность, да? А за возможность ведь не судят а, да? и в глазах его светится такая надежда выпутаться, которая мужчине даже и неприлична.
А вы получите сполна за тот самолет, брезгливо отвечает Багрий и отворачивается.
Бекасов быстрым шагом направляется к выходу.
Куда вы, Иван Владимирович? окликает его шеф.
Тот останавливается, смотрит на него с удивлением (ну, не привык человек к таким вопросам), потом вспоминает о своей подчиненности.
К рации.
Зачем?
Дать распоряжение по всем аэродромам, чтобы ни один самолет не выпускали в воздух без проверки винтов неужели непонятно!
Не нужно вам отдавать такое распоряжение, Иван Владимирович, мягко говорит Багрий. Вы уже отдали его. Одиннадцать месяцев назад.
Даже?! лицо генерального конструктора выражает сразу и сарказм, и растерянность.
Да, именно так. Ваша работа здесь кончилась, начинается наша. Поэтому как старший и наиболее уважаемый здесь подайте пожалуйста, пример остальным: примите инъекцию Федя! повышает голос Артур Викторович. В палатку входит наш техник-санитар Федя, здоровяк-брюнет с брюзгливым лицом; он в халате, в руке чемоданчик-«дипломат». Это усыпляющее. Потом вы все будете доставлены по своим местам.
Бекасов поднимает темные брови, разводит руками, выражая покорность судьбе.
Федя раскрывает свой «дипломат», выкладывает восемь заряженных желтой жидкостью шприцев, вату, пузырек со спиртом, обращается ко всем и ни к кому густым голосом:
Прошу завернуть правый рукав.
Пошли! Трогает меня за плечо Багрий. Мы выходим из шатра. Усыпление участников и доставка их по местамдело техники и наших техников. А у нас свое: заброс.
Чувствуешь, как я тебя нагружаю: и он-то, Бекасов, обо всем распорядился, и у других самолетов нет таких рисок на винтах, и эта катастрофавсе на тебе. Все зависит от сообщения, которое ты понесешь сейчас в прошлое. Так что о старте ты излишне беспокоился. Стартуешь, как почтовый голубь, с первой попытки! Думать надо о другом
Сейчас половина первого; четыре с половиной часа от момента падения БК-22.
Небо в белых облаках, погода вполне летнаятак что в аэропорту, где ждут самолета, объявили о задержке рейса не по погодным условиям, а по техническим причинам. Так оно в общем-то и есть, эту причину мне и надо устранить.
Я уже отдал техникам видеомаг; они там перематывают, наскоро просматривают, монтируют снятое мной вместе с прочим для прокручивания в камере. Я уже проглотил первые таблетки петойля: от этого любой звуки голос Багрия, и шелест травы под ветромкажется реверберирующим, а зрительные впечатления в глазах задерживаются куда дольше, чем я смотрю на предмет, накладываются друг на друга послесвечениями Мы с Артурычем прохаживаемся по меже и над обрывом. Он меня накачивает: