Так ведь я не знаю! Если бы я знал!
Андрей вдруг сощурился и жестко сказал:
Ты вот что. Подожди до первой пули.
Антон сглотнул и вдруг подумал, что совет правильный. Вот сейчас он с этими ребятами тренируется, ест, пьёт, говорит о жизни, готовит яхту к походу на Гамбург и дальше, а ведь завтра кто-то из них может выбыть совсем Он вспомнил, как Эней сгорал в лихорадке, вспомнил след каблука на его груди, вспомнил, как Игорь покрывался волдырями под лучами солнца они оба живучи, как коты, и всё же
Он вдруг очень остро ощутил, как хрупка его собственная плоть: одно неловкое движение и вот, пожалуйста, рука на перевязи. Он подумал, что Мэй девушка, и что он дважды видел её заплаканной. Да, наверное, он рано записал себя в любители аркадных игр.
Спасибо, сказал он. Пойду пну этот мешок. А то он развиселся тут, как не знаю что
Да не за что, Андрей улыбнулся. Но когда Антон ушел, он опять ссутулился и закрыл глаза.
Пожалуйста, прошептал он. Пожалуйста. Я не хочу покалечить пацана. Я должен всё сделать правильно.
* * *
Обычно Стах делал яхты для людей (и не только людей), любящих отдыхать со вкусом и с комфортом поэтому жилое пространство было расширено до того максимума, который позволяли размеры судна и инженерные таланты Стаха. На сей раз на отделку времени не было Стах заказал стандартную и вполне спартанскую корабельную мебель. Для всех кают, кроме одной там установили вместо койки кровать. Настолько двуспальную, насколько, опять же, позволяли размеры каюты. То есть, она занимала всю каюту целиком.
Так вот, почему ты всех так торопил с установкой мебели, поддразнила Мэй.
Испытаем «Стрелу» на килевую качку? обхватив жену, Эней повалился вместе с ней на матрас, ногой задвинул дверь.
Это было как воплотившийся сон: Мэй и корабль. И море. И можно плыть, куда хочешь.
Вот только в последнее время Мэй почему-то часто плакала. В первый раз Эней не так понял ему самому случалось плакать, умирая на ней. Потом он испугался, что делает что-то не так хотя она горячо уверяла его в обратном. И вот, наконец, она сказала. Видимо, долго носила в себе то, что высказала только сейчас:
Хорошо, что у меня не может быть детей. Если бы могли быть я бы не удержалась. Захотела ребёнка от тебя и будь что будет.
И что тут скажешь только то, что уже говорил. Что только она. Как есть. И что не надо ничего другого, а будет, что будет. Он не знал, как утешить Мэй, потому что сам хотел бы того же зачать с ней ребёнка и хранить их обоих если не от всех опасностей от всех невозможно то хотя бы от тех, каким она подвергала себя на акциях.
Он понимал теперь всем своим существом то, что раньше понимал только разумом слова Ростбифа о сплошной боли. Ему не нужна была вера, чтобы привыкнуть к собственной «внезапно смертности» тут его мировоззрение было сформировано отчасти Эпикуром, которого подсунул Ростбиф, отчасти «Будосёсинсю», на которую он набрел сам. Но все это не годилось теперь, когда он действительно любил, а не издалека обожал, женщину, это хрупкое (несмотря на мускулистые руки и умение владеть мечом) создание, полное противоречий и слабостей, когда он уже сжился, сросся с её существом. Он верил в вечную жизнь, потому что желал продлить эту любовь в вечность и очень остро чувствовал боль от невозможности продлить её во времени. Иногда ему снилось, что у него есть ребёнок не сам ребёнок, он ни разу не появлялся в снах даже в виде туманного образа, Эней не знал и не пытался угадать, мальчик он или девочка просто во сне появлялось ощущение, что он отец. И страх уже не за одну, а за две жизни и всё-таки, просыпаясь, он понимал, что будь у него возможность он выбрал бы именно такой страх, предпочёл бы пригрезившемуся отцовству настоящее.
Зачем ты так говоришь? Не надо так говорить, Эней поцеловал жену в затылок, потом осторожно повернул к себе лицом, чтобы поцеловать в глаза. Вот послушай лучше «Кто эта блистающая как заря, прекрасная как луна, светлая как солнце, грозная как полки со знаменами?» он зажмурился, на ходу вспоминая и переводя на польский. «Дочери Иерусалима! Черна я, но красива, как шатры Кидарские, как завесы Соломона». Это про тебя. Погоди, вот я попрошу у Антохи найти тебе «Песнь песней» на польском. Потому что из меня переводчик
А ты переводи не словами, предложила Мэй.
Эней приподнялся на локте и перевёл пятый стих из четвёртой главы, а потом перешёл к шестому.
И тут с берега сквозь переборку донесся звук очень знакомый, свойский, привычный, но в этом часу ночи, но в этой фазе луны
Рык двигателя «Полонии»
* * *
Сначала он решил просто выпить пива.
Нет. Сначала он думал, что решил просто выпить пива. По крайней мере, когда садился на мотоцикл, жал на газ и нёсся галопом по грунтовке. Именно галопом, скачками. Такая там была грунтовка. И когда выруливал на гданьскую трассу. И когда въехал в город
Старый Гданьск был красивым городом. Но до Поворота здесь случился один из орорных бунтов со всеми вытекающими, вернее, выгорающими. Потом исторический центр отстроили, но выглядел он теперь как-то чересчур декоративно. Новые районы были естественней и с дороги больше всего напоминали щетки кристаллов, вмонтированные в зеленую поверхность. Урбанистический пейзаж совершенно не располагал к мыслям о пиве. И вообще к мыслям. Но какая разница Игорь уезжал не «куда», он уезжал «откуда»
Пока он был старшим, ему не нужно было избегать людей, он существовал отдельно от них, всегда помнил, где своё, а где чужое. А сейчас ему потребовалось несколько суток, чтобы понять, что это не у него, а у Кости трясутся руки перед полнолунием, что это энеевскую профессиональную опаску он ловит фоном даже когда Энея нет в помещении, что
Наверное, все это присутствовало и раньше, но раньше ему было так плохо, что он, наверное, просто не замечал. А сейчас заметил. И взвыл. Про себя, естественно.
А эта ночь его доконала хотя всего-то и произошло, что Эней с Мэй уединились в спущенной на воду яхте.
Они муж и жена, говорил он себе. Они имеют право не принимать меня в расчёт. Не обязаны. И глупо. И какого хрена.
Обычно ему удавалось не смотреть и не слушать но сегодня у них как-то так сошлись фазы, что у Игоря аж звон отдавался в грудной клетке. Вот и выходило, аккуратно так, уже без всяких прыжков и колдобин, по городской вылизанной трассе выходило, что ещё месяц назад ему всё равно было, какое тепло лишь бы греться а теперь чужое не только не помогало, а просто не давало жить.
Первый раз он вытерпел, но им так понравилось, что они пошли на второй заход и тут он почел за благо просто смыться. Он знал, что подумает Эней. И сказал себе: а наплевать.
Остановил мотоцикл, откинул забрало, чтобы закурить. Под шлем тут же ворвалось стрекотание кузнечиков, где-то в отдалении завыла собака. Выпить, сказал он себе. Просто выпить и подумать. В этом же нет ничего плохого. Просто погреться. Если вокруг совсем чужие это не будет мешать. Не мешало же раньше. Он знал, что наездника, бывшего наездника с ним нет. Его присутствие Игорь теперь ощущал сразу как пленку нефти на воде, тут не захочешь, заметишь.
Он въехал в Гданьск, миновал сонные и глухие жилые кварталы ему нужно было в никогда не спящий, суетливый муравейник портовых районов. В кабак, в дансринг, в месиво чужих эмоций, запаха напитков, духов, разгоряченных тел, перегара и адреналина.
«Ночной клуб Панорама» мигнула надпись на стене, и Игорь свернул в подворотню под ней. К чему перебирать харчами все эти заведения одинаковы. И от них одинаково несет всплесками неясных надежд, агрессией, разочарованием, и иногда бездумным восторгом.
Заплатил на входе, взял в автомате банку пива хорошо, что после Братиславы перекрасился, хорошо, что, уезжая, не забыл надеть линзы, хорошо, что да ничего не хорошо. Невозможно было в этом человеческом месиве даже музыка не спасала.
Он выбрал девушку совсем непохожую на Милену. По этому признаку и выбирал. Пышногрудая крепенькая блондинка, достаточно пластичная, чтобы от танца можно было получить удовольствие. Не форсировал процесс. Она прижалась первой.
Он вел её, вёл и не понимал. Ну раньше, до того как, ему иногда бывало скучно когда не получалось расслабиться и идти с потоком. После того просто здорово. А сейчас, сейчас ему больше всего хотелось стереть это заведение мокрой тряпкой хотя ничего дурного не происходило. И тут он даже чуть не сбился с ритма Игорь сообразил, что холод-то прошёл. Отпустил. Снесло его адреналином и отвращением. Помогло.
Девушка ничего не заподозрила. То ли от танцев его температура поднялась до человеческой, то ли партнерша была уже слишком на взводе. Поцелуй. Помада, легкий перегар ромового коктейля, мятная пастилка.
Её возбуждение резонировало в нём иначе, чем высокий ток в замкнутом контуре «Эней-Малгожата». Напряжение другое. Вернее напряжения не было. Одна из сторон брала, но не отдавала. Вторую глухое, мягкое, жадное тепло это, кажется, не беспокоило.
Он знал, что не сорвется. Будь она хоть чем-то похожа цепочка при очередном объятии царапнула шею на сестру Юлю тогда было бы опасно. Есть и такой вид девушек-агнцев «добрые самаритянки», согревающие одиноких. Эта нет. Она знала, чего хочет. И хорошо. И замечательно. Потому что он хотел того же самого.
Отошли к стойке отдышаться, освежиться. Она назвала цену. Небольшую. Окупить этот вечер, сегодняшнюю выпивку и завтрашнюю опохмелку. Он согласился.
Потом они проделали на мотоцикле часть обратного пути до сонных жилых кварталов. Она жила в маленьком доходном домике, в одной из двадцати стандартных односпальных квартир для несемейных людей.
Её звали Зофья. Зося. Бело-розовый зефир.
Единственным нестандартным предметом мебели в доме была кровать деревянная, старая. Она качалась и скрипела как корабль, а ночью пошёл дождь, и ветки стучали в стекло, и тени текли по потолку и жизнь была почти настоящей.
Это не измена, повторял он неизвестно кому, глядя в прозрачную темноту, лаская небрежно грудь дремлющей девушки, чьим наслаждением он только что взахлёб дышал. Это не измена. Это просто биология. Двое животных на разных полюсах пола, перепад потенциалов. В конце концов, мне нужно было узнать человек я или всё-таки нет. Могу ли я без постоянного контролирующего взгляда с небес. Могу. Очень даже могу. Могу не быть святым и не отлететь к нему.
И вдруг подумал, что за это тоже стоит быть благодарным. Но вместо благодарности пришли досада и раздражение. Разрешаете, значит. Спускаете с поводка. Я, мол, не такой, какой была она. Она держала на «строгаче», на других баб просто не включалось. А я разрешаю. Поваляйся в луже, грешник, раз уж тебя тянет. Пилосцам дозволено.
Игорь осторожно высвободил плечо из-под сонной белокурой головки, погладил пальцем подбородок девушки она не проснулась. Звёзды гасли за окном, время уходить.
По дороге обратно едва не слетел с просёлка заметил прыгающую с дерева на дерево белку и засмотрелся. У дневной летаргии есть свои преимущества объясняться с Костей придется только вечером. А с Энеем он объясняться не будет вовсе.
Но тут вышел обвал загнав «Полонию» под навес и сняв шлем, он услышал:
Привет.
Костя курил на крыльце домика, который делил с Десперадо.
Привет, караульщик, сказал Игорь. Докладываю. Съездил в город, сходил на танцы, впал в блуд с удовольствием впал, надо сказать. Всё, что писали про полек классики правда, он прицепил шлем к сидению. Красную Шапочку не съел. Не встретил.
Чаю выпьешь? спокойно сказал Костя. У меня как раз свежий заварен. Крепкий. Тебя ждал, боялся уснуть.
Чай? Чай это хорошо. Не пиво же пить на сон грядущий. Или не грядущий.
Спасибо.
Он поднялся за Костей на крыльцо, подождал там, чтобы не будить Лучана. Кен вынес две дымящиеся кружки, плитку шоколада. Он был сластёна, Кен. Они сели на ступеньки, Костя с легким даже не хрустом, а щелканьем, поделил плитку. Чай был горячим и действительно крепким. А шоколаду не хватает веса. Не понимают они здесь, что такое чёрный шоколад. И вообще, мало что понимают. Как и везде.
А впрочем, Костя любитель молочного, и чёрный ест «за неимением гербовой» Должно же у него хоть что-то быть, у добровольного евнуха.
И от этой последней мысли Игорю стало так мерзко, что он даже кружку поставил на крыльцо, чтобы не раздавить и не обвариться. Сморщился, заставил себя снова взять. Глотнул чаю будто накипь с языка смыл. Заткнись, чертяка, сказал про себя, с Зосей это был я. А сейчас уже ты.
Это фигня, Костя зажмурился, глотнул чаю, вдохнул запах моря. Это со всеми. Так или иначе.
Что Ван Хельсинг? спросил Игорь.
Да ничего. Я с ним поговорил, а потом его Малгося обратно в каюту утащила.
Хорошо. Только ещё его чувства вины мне для полного счастья и не хватало.
Костя не ответил. Мечтательно сощурившись, долго глядел на яхту, потом спросил:
А хороша, да?
Да. Игорь был равнодушен к парусному спорту, но это была Настоящая Вещь, и, чтобы оценить её, не нужно было разбираться в обводах и оснастке. Он где-то читал, что некрасивые самолёты не летают. Наверное, к кораблям это тоже относится. Да. Жалко будет продавать
На палубу выбралась нагая Мэй, потянулась всем телом, потом заметила мужчин на крыльце, махнула им рукой и с борта «ласточкой» прыгнула в воду.
Интересно, сказал Игорь, в Африке русалки чёрные или белые? Надо Хеллбоя спросить. Он, кажется, там воевал.
И он тебе расскажет, хмыкнул Костя, на что ловить русалок и как свежевать.
Интермедия: Штормовое предупреждение
Примерно два раза в неделю Дмитрий Дмитриевич Синочкин мечтал стать гекконом. Сцинковым или токи. Да хотя бы обыкновенным плоскохвостым домовым гекконом. Хвастают в Управлении, что им безразлично, к какому биологическому виду принадлежит существо, соответствующее занимаемой должности? И отлично. Значит и для чешуйчатых цепкопалых нет преград.
Мечтал. И каждый раз с сожалением осознавал, что метаморфоза, увы, ничем не поможет. Поскольку самый разгекконистый геккон, если он и вправду соответствует должности замначальника Управления по кадровым вопросам, не станет в служебное время бегать по потолку чужого кабинета, даже если ситуация того требует.
Синочкин вздохнул и сказал:
Я, наверное, вас неправильно понял. Или что-то упустил. Вы не могли бы изложить свои резоны еще раз?
Начальник училища меланхолично гонял световым карандашом по столу голографического жирафа судя по надписи в углу, панель «Африка» ему подарила любящая супруга.
Дмитрий Дмитриевич, со вздохом сказал он, вы же видели показатели. У курсанта Габриэляна все замечательно, кроме того, что курсанта Габриэляна невозможно социализировать. Нашими силами. Мне стыдно в этом признаться, но за три года у нас так и не получилось создать ситуацию, которую курсант Габриэлян не начал бы тут же реорганизовывать под себя хотя бы в порядке очередного розыгрыша.
Для стороннего наблюдателя Дмитрий Дмитриевич Синочкин сидел в кресле и листал личное дело Габриэляна В.А. История про шляпу была хороша. И про лишний взрыватель. А история про программу с 26 степенями защиты по нарастающей, из которых последняя, двадцать шестая, была чисто психологической и стояла на том, что, даже сняв головоломную двадцать пятую, взломщик просто не поверит, что берег чист, и потратит уйму времени на проверку, просилась в соответствующую инструкцию
Для наблюдателя. А внутри себя Синочкин висел вниз головой на потолке и показывал начальнику училища узкий синий язык. И вот этот материал вы хотели просто спихнуть куда подальше?
Если он настолько неуправляем, как он вообще попал в Училище? Допустим, параметры психометрии показали нечто нестандартное, и это не знали как интерпретировать. Но ведь на первом же году обучения, сколько я могу судить, стало понятно, что тут за фрукт.
Начальник училища улыбнулся так, чуть-чуть, не всякий понял бы, что означает это моментальное углубление носогубных складок.
Вы же знаете, способность к манипуляции для ряда специальностей профессиональное показание. Да и прочие параметры могли бы быть подмогой. К тому же, кандидат был хорошо мотивирован. Пришел после университета, с красным дипломом с иммунитетом.
Его предупредили?
Ему в оба уха кричали.
Синочкин кивнул. Пайцза у гражданина Габриэляна, естественно, была, и при поступлении в училище будущего курсанта, естественно, предупредили, что с приобретением служебного иммунитета личный пожизненный он потеряет. Безвозвратно.
И при его анамнезе, начальник училища оставил, наконец, жирафа в покое, и бедная скотинка тут же принялась ощипывать ближайшее деревце, вполне естественно было предположить повышенное стремление контролировать среду. И мы его взяли материал богатый, а проблема привычная, хоть и не из самых простых. И уперлись в стену, потому что сами видите возможность управлять ситуацией для курсанта много важнее существа ситуации. Как вы можете судить по последнему инциденту, она для него важнее, если не всего на свете, то, по крайней мере всего, что могли положить на противоположную чашу весов мы.