Я открыл, что именно непарноногость местных животных ответственна за их агрессивность! вещал Он как с амвона, глядя орлиным взором в бесконечную даль.
Утверждение профессора Замбрози о якобы генетическом перерождении стопоходящих членов животных, приведшем к возникновению семнадцатой ноги, в корне неверно! восторженно вторила Она, не отрывая от Него глаз, полных всепоглощающей неземной любви.
«Ага, понял я, корабль прибыл на планету из нашего далекого и светлого коммунистического будущего». Я был полностью согласен с Его открытием награди меня кто-нибудь семнадцатью ногами, и я был бы не в меру агрессивен.
Вид пирамидки из синтет-пищи вызвал в моем желудке бурчание, подобное рыку Угра. Но здесь следовало быть осторожнымпо идеальной форме пирамидки можно было предположить, что к синтет-пище никто не притрагивался с самого старта с Земли. Истинно богоподобны наши потомки, если питаются весь космический перелет светом звезд! Но на хрена они тогда кромсают на бифштексы бедных животных!
К счастью, инструкция прилагалась и к синтет-пище. Согласно ей, один кубик содержал энергетический эквивалент обыкновенной пищи, потребляемой человеком за месяц. Здесь следовало задуматься: а не получу ли я несварение желудка, приняв за раз весь свой месячный рацион? И все же, голод не тетка. Поэтому, пока Он и Она продолжали во всю клеймить печатными словами профессора Замбрози и его соратников, ставящих палки в колеса «прогрессу общечеловеческой мысли», я рискнул попробовать кубик синтет-пищи. Изобретал ее видно кто-то из сподвижников профессора Замбрози, так как на вкус оказалась гадостью необыкновенной. Но голод сняла. Поэтому я на всякий случай бросил в рюкзак десятка два кубиков. Черт меня знает куда меня занесет нелегкая!
Под запальчивые речи, распекавшие в пух и прах ретроградов будущей коммунистической научной мысли, я попытался примерить скафандр, но влезть в него не смог. Не с моими габаритами. Вот если бы я годика два-три попитался синтет-шищей
Оставив скафандр в покое, я взял бластер, повертел в руках громоздкую, страшно неудобную конструкцию, но опробовать не осмелился. Еще снесу полкорабля. Бросив бластер в рюкзак, я скосил глаза на присутствующихкак-то они отнесутся к моим действиям? А никак. Дуэт продолжал выводить выспренные рулады космической оперы. То ли они меня в своем песно-певческом угаре просто не замечали, то ли бластеры на их Земле были по цене зубочисток. Что тут скажешькоммунизм!
Я еще немного пошарил по кают-компании, но ничего подходящего для себя не нашел. Эту экспедицию не интересовали ни золото, ни бриллианты, ни клады погибших цивилизаций. Подавай им разгадку непарноногостии баста! Живут же люди
Я вздохнул, отодвинул от стены диванчик и нарисовал на ней дверь родной квартиры.
На сей раз я попал по назначению. В чем-чем, а в этом, слава богу наловчился. Но каждый раз вид разводов плесени на отслоившихся, бесцветных от старости обоях моей прихожей заставлял сердце радостно трепыхаться. Ядома! Хотя, если подумать, чему радоваться?
Посреди комнаты прямо на покоробившихся, застекленевших плитках линолеума скукожившись спал Старикашка.
Эй, Старичок! весело гаркнул я. Я те жрать принес!
Старикашка закряхтел, просыпаясь, повернулся ко мне и открыл глаза. Его лицо покрывала сеть странных морщин, словно Создатель, лепя ему голову, сел покурить, и, пока он курил, по свежей глине основательно потопталась любопытная ворона. И как божий ОТК пропустил сей брак?
Будьте добры, замогильным голосом простонал Старикашка, верните мне грифель!
Морщины на его лице зашевелились, будто ворона, став невидимой, продолжала топтаться по коже.
Я бросил рюкзак на пол и сел на два кирпича, составлявшие весь интерьер моей квартиры.
Смени репертуар, привычно отмахнулся я, достал из рюкзака кубик синтет-пищи и протянул его Старикашке.
Жри, пока дают.
Старикашка взял кубик, понюхал, лизнул, поморщился, но кубик сховал.
Пища явно не звягинцевская, рассудительно сказал он. Любил он вставлять в свою речь непонятные эпитеты. Поднаторел там, в задверном мире.
Космическая, объяснил я, усердно расчесывая ногтями грудь.
Я ж и говорю буркнул Старикашка и тут уставился на мою грудь. Неприятным таким, изучающим взглядом.
Чего зеньки выкатил? спрашиваю.
Он перевел взгляд на мои руки. Я тоже посмотрел. Кожа на руках покрылась мелкими зеленоватыми чешуйками. И чесалась нестерпимо.
Что, и морда такая? спросил я.
Угу. Похоже на аллергию панаско.
Этого мне еще не хватало! Я пулей метнулся в ванную комнату и стал рассматривать себя в осколке мутного зеркала. Из его туманной глубины на меня перепуганно смотрела физиономия сорокалетнего субъекта с всклокоченной желто-соломенной бородой. Лоб, щеки, нос и уши субъекта шелушились зеленоватой чешуей. Е-пэ-рэ-сэ-тз! Не хватало, чтобы у меня после антирада отросло семнадцать ног!
Я поскреб бороду, и на пол посыпалась зеленоватая перхоть. Представляю себе, что будет, если я в таком виде покажусь на улице!
На дне ржавой ванны сохранилось пальца на два воды, которую я натаскал дырявым ведром из пруда в прошлом месяце. Старикашка, конечно, и не думал наносить еще. Живет иждивенцем, паразит! Вытурю из квартиры! Впрочем, спасибо и на том, что эту воду не допил.
Мыла, естественно, не былопоследний обмылок, который я спер в какой-то коммуналке задверного мира, я недели три назад сменял на поллитру сивухи. Сивуху давно оприходовал, а пустую бутылку махнул на четыре целые спички. Из них осталась одна, да и та горелаяуши почистить, или в зубах поковыряться. Само собой, что колупать ею зеленую чешую было не с руки. Зато ногти у меня отросли знатные. Вот ими, ополаскиваясь водой, я с горем пополам с матом и соскреб чешую с лица и кистей рук. На большее мата не хватило.
С багровой, будто натертой кирпичом, мордой я вернулся в комнату и застал Старикашку за неприглядным занятием. Он копошился в моем рюкзаке и как раз доставал бластер.
Э, папаша! гаркнул я. Своим поведением вы подаете нехороший пример молодежи!
И отобрал у него бластер. Старикашка неожиданно густо покраснел. В который раз я убедился, что стыда в его совести бездна. На его месте я бы давно грохнул меня посреди ночи одним из двух кирпичей и, ничтоже сумняшеся, забрал свой грифель. Ан, нет: «Будьте-так-добры-извольте-пожалуйста-вернуть» Тьфу, слизняк!
Ваша молодежь, сконфуженно пробормотал он, даст мне сто очков вперед
Что отнюдь не оправдывает ваши действия, парировал я.
Извините вконец потух Старикашка.
Да, выпусти на улицу такого морального чистоплюясъедят. Вначале в переносном, а затем и в буквальном смыслах.
Я подбросил бластер в руке и решил, что его пора испытать. Зашел в туалет и пальнул в унитаз. Грохота не было. Была сиреневая вспышка, после которой в унитазе появилась аккуратная дыра. Дыра, похоже, вела к центру Земли, и из нее почему-то тянуло пироксилином. Неплохой способ дезинтеграции дерьма, тем более, что воды в доме не было уже лет десять. То ли на втором этаже, то ли у центра Земли кто-то истошно завопил, и я вовремя отпрянул от унитаза, потому что снизу загрохотала автоматная очередь. Ишь, нервный какой попался?
Прожогом вылетев из туалета я с уважением осмотрел бластер. Как из него стрелять, было понятно. А вот чем он стрелялне совсем. Какое-либо зарядное устройствоесли я правильно понимаю принцип действия бластеров отсутствовало напрочь. Впрочем, это меня не особенно волновало. Главное, что теперь с оружием на улице можно было чувствовать себя спокойнее.
Я возвратился в комнату. Старикашка вновь свернулся калачиком на линолеуме и мирно посапывал. Спать он был горазд. Я выложил из рюкзака на подоконник питательные кубики, а таблетки антирада рассовал по карманам. Можно продать как аспирин, больно упаковка схожа. В рюкзаке остались каминные часы, которые я спер в каком-то замке. Чего-чего, а каминных часов в задверном мире было навалом. Хотя шли из них немногие. Этишли. Иначе, на фига бы я пер сквозь все двери на своем горбу пятнадцать килограммов?
Отрезав кусок веревки от шнуровки рюкзака, я кое-как приторочил им бластер себе под мышку. Куртка на боку вздулась, но кого это сейчас волнует?
До вечера, папаша, бросил я сопящему Старикашке. Может, что поприличнее жрать принесу.
На улице за мной увязался какой-то хмырь. Шел он на приличном расстоянии, но пас явно меня. Уж недели две, как я заметил, что меня пасут. Но не трогают. Вернее, попробовали разкак раз две недели назад. Встретили меня трое хмырей в подворотне и так это ласково посоветовали вывернуть рюкзак. Ну, я и вывернул. У меня там головачевский ТФ-нультаймер лежал. Он как об землю грохнулся, так они и застыли с открытыми хлебалами. До сих пор в подворотне стоят и хлебала не закрывают. Вот с тех пор я и заметил, что меня пасут. Ну и хрен с ними, пусть пасут! На их хрен у меня есть еще пара головачевских ТФ-нультаймеров и бластер.
На рынке я расположился между занюханной бабой, торгующей петуховской мутней, и замухрышечным мужичком, выложившим на земле аккуратный рядок чадовичных брайдеров. Здесь же стояла импозантная клетка с нахохлившимся на жердочке ново-зеленским дроздом.
Почем брайдеры? подскочила к замухрышечному мужичку нафуфыренная, вся из себя телка. Мужичок ответить не успел.
Трасцендентность энтропийного фактора не соответствует калорийности сублимата, хрипло изрек ново-зеленский дрозд.
Телка округлила глаза и испарилась.
Удавлю! плаксиво простонал мужичок. Ново-зеленский дрозд лишь покосился на него, и мужичок затравленно втянул голову в плечи.
Под игрокас семака, назидательно изрекла птица. А тышестерка!
Не успел я выставить на землю свои каминные часы, как возле них нарисовался деловой кент.
Идут? спросил он.
Уши мой по утрам, отрезал я, и Кент нагнулся к часам, прислушался.
Идут, констатировал он. Беру. Он подхватил часы под мышку и неторопливо зашагал прочь.
Э! Крикнул я ему в спину. Глянь-ка сюда! И распахнул полу куртки.
Кент оглянулся и уделался. Вся деловитость из него вышла.
П-премного извиняюсь, дрожа хлебальником выдавил он, поставил часы на место и растворился.
Вальяжной походкой к часам подкатил пасший меня хмырь.
На что махнем? предложил он.
Я окинул его взглядом. Одет добротно. Не мое отрепье, но и не вопящие шмотки расфуфыренной телки, ошалевшей от дурных денег. Солидная фирма за меня взялась.
Гони стеганое одеяло и лады!
Одеяло? Хмырь выпучил глаза.
Стеганое, подсказал я.
По его морде читалось, что такого обмена он не ожидал. Импортные шмотки, видеотехникаэто пожалуйста. По нему видно. А вот наше ватное одеяло
А десять лимонов не устроят? предложил он. Часы хмырь почему-то хотел непременно.
На фига они мне? Гони десять тысяч купюрами не более червонца и считай, что мы поладили. Хмырь обалдел.
Ты чо, сдурел? взревел он. Я те не марроканские лимоны сую, а российские миллионы! Считать умеешь? Разницу между миллионом и тысячью усекаешь? Да счас буханка хлеба пол-лимона тянет!
Как знаешь, передернул я плечами. Мое делопредложить.
Да где ж я тебе столько макулатуры достану! Да еще червонцами?
Слушай, начал вскипать уже я, ты мне надоел.
И сделал вид, что собираюсь расстегивать куртку. Хмыря сдуло ветром. Знает, стервец, что у меня там!
Замухрышечный мужичок заискивающе подергал мена за рукав.
Часы на дрозда не махнешь? с безнадегой в голосе предложил он. С клеткой отдам
Ново-зеленский дрозд насмешливо покосился на мужичка.
А зачем? спросил я.
Да ты чо? Это ж ново-зеленский дрозд! Говорить умеет И умный, гад!
Так что мне, суп из него варить, что ли?
Не советую! взъерепенился дрозд. Суп из гадов ядовит. Несварение желудка гарантирую.
Так ты еще некачественный товар предлагаешь? с издевкой подначил я мужичка.
Удавлю, падла! бессильно заплакал мужичок. Видно засела птица у него в печенках покрепче цирроза.
Сквозь толпу ко мне протиснулся давешний хмырь с объемистым полиэтиленовым пакетом.
Бери, протянул он мне пакет.
В пакете было запечатано верблюжье одеяло с иранской лейбой. Новяк. Явно из гуманитарной помощи.
Я глянул на хмыря. Пот по его морде катился градом. Ишь, как приспичило!
«А ведь ты, хмырь, из старой государственной мафии», внезапно понял я, сопоставив скорость с которой он обернулся, с качеством принесенного одеяла.
Мне бы ватное, стеганое недовольно скривился я, щупая одеяло. Хмыря перекосило.
Да ты чо, мужик! завопил он. Стеганых счас днем с огнем не сыщешь! Вся вата на «тампаксы» идет!
Хмырь наткнулся на мой непреклонный взгляд, заткнулся и зашарил по карманам.
На, подавись!
Он бросил на пакет ворох смятых червонцев, пятерок и трояков.
Тыща сверху. Можешь не считать. Все мусорники облазил. Я пересчитал.
Девятьсот девяносто восемь, спокойно сказал я и уставился на хмыря нехорошим взглядом.
У хмыря перехватило горло. Он беззвучно захлопал хлебалом, будто его вот-вот должна хватить кондрашка. Прединфарктным движением он сорвал с руки «сейку» лимонов на пятьдесят и швырнул мне.
Теперь хватит? прохрепел он как из реанимации.
Курева добавь, небрежно предложил я.
От хмыря пошел пар. Как в гипнотическом трансе он бросил мне начатую пачку «салема» и по собственной инициативе от щедрот души добавил мальборовскую зажигалку.
А мутни петуховской вам не надо? впряглась с боку занюханная бабка.
Хмырь перевел на нее безумный взгляд и его затрясло.
Ладно, смилостивился я. По рукам, кореш, пока я не передумал.
Хмырь схватил в охапку каминные часы и бросился наутек.
Держи! заорал ново-зеленский дрозд. Держи вор-р-ра!!!
Хорошая птица, похвалил я и воткнул между прутьями клетки таблетку антирада. Дрозд сховал таблетку за милую душу. Наш человек.
Небрежно рассовав по карманам деньги и упаковав одеяло в рюкзак, я с достоинством закурил «салем». Неплохо поторговал. Только нафига хмырю прямо позарез нужны мои часы? Можно подумать, что от них зависит его жизнь.
Пока, собрат по разуму, кивнул я ново-зеленскому дрозду и неспешно двинулся по рынку.
Пакеда, дядя! хрипло бросила мне в спину птица.
Зажигалку я махнул на банку китайской тушонки и буханку хлеба. Затем задумчиво постоял возле небритого мужика в заскорузлой робе, торгующего ржавой пухлой воблой. Вспомнились золотые деньки, когда чуть ли не на каждом углу можно было попить бочкового пива.
Превратно истолковав мою задумчивость, мужик приосанился и заорал:
А кому воблу! Воблу вяленую! По дешевке! Налетай! Пол-лимона штука!
Он схватил одну воблу за хвост и хряснул ею о прилавок. Из пасти воблы вылетело с десяток опарышей.
Ап-петитная! Ар-роматная! Сама в рот просится!
Мужик, почем зря наживку разбрасываешь, остудил я его.
Игорь Викторович? сказал мне кто-то в ухо, пивка не желаете?
Я оглянулся. Сбоку от меня стоял гладко выбритый парень, весь в «варенке», со спортивной сумкой через плечо. Он радушно улыбался, но в глубине его глаз засело, что-то такое, что роднило его с пасшим меня хмырем. Хмыреныш, одним словом. Поймав мой взгляд, он приоткрыл сумку, доверху набитую металлическими банками дойчляндовского пива.
Почем?
Чтопочем? почти искренне изумился хмыреныш. Для вас, Игорь Викторович, на шару!
Давненько меня не величали по имени-отчеству. И пивом за так не потчевали. Я внимательно посмотрел в глаза хмыренышу. Голубые, заискивающие.
Ну-ка, свистни, предложил я. Хмыреныш растерялся.
Что?
Свистни говорю! свирепо приказал я и состроил зверскую морду.
Морда оказала действие. Хмыреныш послушно сложил губы гузкой и свистнул.
Порядок, оттаял я. Наливай.
Минутку, попросился хмыреныш, подскочил к продавцу воблой и, не торгуясь, приобрел пару рыбцов.
Идемте, предложил он.
Я не двинулся с места.
Хмыреныш сделал пару шагов и оглянулся.
Что же вы, Игорь Викторович?
Куда?
По морде хмыреныша мелькнула мимолетная тень.
Игорь Викторович, ну не здесь же, понял он меня. Хоть в трамвайчике посидим.
Трамвайчик стоял возле самого входа на рынок. Без колес, обшарпанный, с выбитыми стеклами и остатками пластиковых сидений. Когда-то здесь была трамвайная ветка. С отключением электричества рельсы разобрали, колеса сняли. Говорят, за бугром наш металл здорово идеттонна за банку пива. А короб трамвая остался. По-моему, специально для таких случаев, как этот.