У вас же нет дома, Джордано. Вы будете это отрицать? Хорошо Не кричите. Где ваш дом? В Венеции? Венеция выдала вас инквизиторам. В Риме? Рим привел в исполнение приговор Дальше?
Хватит. Не важно.
Мэтр Джордано, я иду с вами.
Это исключено. Я вам запрещаю. Меня сожгут, и что вы будете делать тогда в чужом для вас мире, во враждебном вам времени?
Я им не позволю, я буду защищать вас!
Кто? Вы?!
Возьмите меня с собой, мэтр Джордано. Вы будете учить меня физике каждый день, с утра и до самого ужина. Я буду чертить для вас графики. Я ненавижу чертить, но для васбуду.
Перестаньте плакать.
Можно мне с вами?
Но вы же не сможете жить со мной рядом. У меня отвратительный характер. Я вспыльчивый, резкий и деспотичный. Я буду обижать вас.
А я не буду обижаться.
Я буду прогонять вас.
А я буду уходить и возвращаться, как только вы успокоитесь.
Я буду буду Когда я рассержусь, я начинаю бить тарелки.
А я умею подметать. Я готова целыми днями только и делать, что подметать за вами осколки. Возьмите меня с собой! Вы опять не отвечаете мне. Как вам не стыдно, Филипп?
Почему вы так меня назвали?
Потому что Филиппэто ваше настоящее имя.
Глупая христианская кличка! Не называйте меня Филиппом.
Хорошо. Вот видите, мэтр, какая я примерная ученицавы попросили, и я готова выполнить Возьмите меня с собой. Пожалуйста, только верьте мне! Хотите, я научу вас физике? Вы предлагаете мне физику Ньютона, а я взамен подарю вам физику своего сердца, своих мыслей!
Но меня ждет костер Откройте наконец дверь! Спасибо.
Джордано! Знаете что? Я пойду на костер с вами.
Вы?! Вы так любите физику?
Я люблю вас, мэтр Джордано. И какое мне дело до вашей чертовой физики!
Тарас ВитковскийГаба и его носорог
Рассказ
Когда мне было четырнадцать лет, у меня былазамечательная подруга. Ее звали Аида.
Всякий, кто бреется с тринадцати, у кого в четырнадцать были мутные глаза, мокрые усы и прыщи, поймет меня. Ибо я влюбился, встретив в школьном коридоре новенькую из параллельного класса.
Аида была эфиопкой, всего на четвертьпо дедушке. Дедушка в генетическом смысле был могуч. Аида унаследовала кожу сливового цвета, а глаза диковинного разреза поблескивали влажно, когда усопший старик выглядывал в мир сквозь них.
Дедушка помогал Аиде по-своему. Бывало, что ее оскорбляли. Дедушка тогда потрясал ассегаем и топал ногами, распевая нечто громкое и страшное. Кроме Аиды и меня, этого никто не слышал.
Аида, впрочем, научилась обходиться без дедовской помощи. Что-то в ней было необъяснимое, чего другие не выносили, поэтому ее только дразнили. Никто не дергал ее за волосы и ни разу не бросил ей в спину грязной тряпки для протирания доски. Аида стремительно шла по коридорусквозь. Состояла она вся как бы из недорисованных штрихов. Сравнение с пантерой не годилосьскорее, на жирафиху она была похожа. Наш учитель по литературе тоже так думал. Посреди гудящего улья, между партами, тоскуя, он поглядывал в окно, а Аида, опаздывавшая на свой урок, цок-цокбежала по коридору. Литератор всегда догадывался, что это именно онаон раздавливал пальцами мелок, вздыхал, бормотал в усы о далеком озере Чад и глядел на нас с ненавистью. Ему очень хотелось проткнуть указкой самого наглого сопляка, а остальным проломить черепа.
Мы с приятелем, Жориком Берадзе, долго гадаликому из нас достанется новенькая. Но Жорик, по зрелом размышлении, переключился на толстую татарку Эльвиру и достиг, по его словам, немалых успехов. А я боролся, болтаясь между вожделением и страхом, ассегай дедушки страшил меня.
Жила Аида по соседству, в нашей махалле. Завоевания демократии еще не докатились до ташкентской окраины, и по своей махалле можно было передвигаться свободно даже по ночам, без велосипедной цепи под рукавом.
С Аидой мы частенько встречались у ворот лепешечника, на улице Риштан. Лепешечник этот до последнего замешивал тесто на кислом молоке, а не на воде, чем и прельщал клиентуру. (Конкуренты распускали слухи, что в банку с закваской раздаивается супруга лепешечника.)
Горячие лепешечные колеса скатывались в авоську. Я смущенно двигал руками, Аида поднимала бровь дугою и пожимала плечом. Дедушка грозил, завывая басом. Улица Риштан, присыпанная белой пылью, выносила меня к дому. В волнении я обрывал и жевал виноградные усики.
Так продолжалось до конца учебного года. Но в июне дедушка ненароком отлучился, и я поцеловал Аиду в плечо.
Это случилось во дворике бабки-спекулянтки. Там продавались сигареты. Иногда там же мы с Берадзе брали литр сухого белого вина, от которого болели виски и кололо в горле. Под покровом ночи пробирались мы в этот заветный дворик. Трехрублевки пропотевали в кулаке. Усатый, толстый Джахангир, сын старухи, следил за порядкомдом стоял на границе сразу трех махаллей, и между покупателями бывали стычки. Джахангир возлежал на топчане, кушал курагу и слушал по радио бесконечные «усуль-макомы».
Летними вечерами Аида предпочитала ходить босая, как и многие женщины ташкентских задворок. Асфальт к вечеру остывал и не пачкал ноги.
Она переступала своими белесыми светящимися подошвами по обкатанной гальке в ожидании сдачи. Я стоял сзади и поцеловал ее в плечо рядом с лямкой сарафана.
Ого! сказала Аида.
Я кашлянул в кулак. Джахангир прибавил громкости. Старуха вынесла мелочь и две пачки «Родопи».
А я предпочитаю «Опал», сказал я.
Ты не знаешь, где бы можно спокойно покурить? спросила она.
Идем на крышу, предложил я.
Крыш на махалле было великое множество. Односкатные крыши глинобитных домов, «классические»немецких коттеджей, плоские крыши новостроек. Но произнося «идем на крышу», подразумевали одну-единственную крышу шестнадцатиэтажного дома.
О, там, наверное, все люки закрыты, сказала Аида.
У меня есть ключ, заявил я.
Ключи от замков, запирающих заветные двери, раздобыл Жорик Берадзе. Он жил в этой «башне» и водил на крышу, по его словам, «несметное количество баб».
И мы пошли на крышу.
В лифте, тесном и полутемном, мы поцеловались. Аида снова сказала «ого», отстранила мое лицо белой ладонью и фыркнула, показав пальцем. На стене лифта было написано: «Фарход + Ширин».
Стараясь не греметь металлической лесенкой, я отпер люк и галантным жестом пропустил ее вперед. Сквозь шахту был виден бархатный квадрат неба и две крупные звезды. Потом мелькнули белесые ступни, и квадрат заслонился на мгновение. Я услышал секунду спустя, как гравий захрустел под ее ногами.
Осторожно, берегись стекол! крикнул я и полез следом.
Аида плевать хотела на стекла и на гравий. Она, онемев, глядела на луну, огромнуюв человеческий рост, плывущую над зубцами Чимгана.
Дедушка, возникший было со страшным своим копьем, пал на колени, воздел руки к луне и в священном восторге забормотал ритмичным речитативом. Мы остались предоставленными самим себе.
Я почти ничего не запомнилтолько ощущение пугающей легкости в груди и дрожь в ногах, когда мы отдышались и закурили, сидя на бортике. Аида выглядела довольной, но в этом было мало моей заслуги. Она наслаждалась светом луны, который превращал горные пики в колотый сахар, а ее сливовую кожу покрывал матовым серебром. Ночь задрожаланевдалеке, на летно-испытательной станции, тяжелый «ИЛ» пробежал по полосе и подпрыгнул, поджав шасси. Дедушка вскочил и с охотничьим воплем погнался за самолетом.
Знаешь, лениво сказала Аида, бросая окурок с крыши, у метро можно купить «Мальборо».
Знаю, кивнул я. У старухи, что торгует цветами.
* * *
Грознее всех на Карасу-6 были корейцы. Их боялись все, даже цыгане. И Жорик Берадзе бывал бит корейцами, не чувствительно, но как-то обидно. Жорик был силач, но корейцы глядели змеиными глазками, кричали «ии-а!» и махали ногами, совсем как Брюс Ли в кислом воздухе видеосалона.
Я корейцев не боялся. У меня был свой, «ручной» кореец. Сережа Ким, умница и чуть-чуть даос, как и положено порядочному узкоглазому. Мы подружились в драмкружке, где Ким блестяще играл Жида в «Скупом рыцаре».
В ту ночь мне понадобилось его мудрое слово, и я позвонил ему. Он выслушал терпеливо и изрек:
Если не краткую жизнь лепестка на воде,
Что же тогда
Счастьем я назову?
Это из Лао Дзы? спросил я.
Это из меня, ответил Ким и повесил трубку.
* * *
Когда родители Аиды уезжали, мы ночевали у нее дома. Дом у нее был интересный, густо заселенный душами пращуров. Бабушка Аиды была цветной латиноамериканкой. А предки бабушки были инками, португальцами, французами, англичанами Они убивали белых, убивали индейцев, гоняли туда-сюда на парусных кораблях, перевозя через океаны табак, гонорею и серебряные слитки. Один из них, однорукий британец, охотился на корабли работорговцевэто шло ему, как идет удачный покрой камзола. Вряд ли ему было жаль негров, иные из которых шли на дно вместе с невольничьим судном. Сколько из этих, нечаянно потопленных, были эфиопами? Не было ли среди них прародителей дедушки, красивых, фиолетовых, с белыми пятками и ладошками? Жутко им было погибать в огромном количестве воды, совершенно не пригодной для питья
Я глядел на белые пятки Аиды и видел каменное крошево у подножия пирамид, видел блестящую от соли, лопнувшую от зноя землю жалкой страны Куш, видел красные саванны и изжелта-серый буш, в пятнах жесткой выгоревшей травы. Я целовал их, и губы мои касались горячей смолистой палубы, липли к столу в дымной таверне, обжигались дыханием пыточной жаровни.
Я прижимал ее подошвы к своим щекамв голове моей гудели барабаны. Виделась мне безумная пляска на курганах из золотых монет и драгоценных каменьев
Мне было интересно, видит ли Аида за моими плечами султаны и золотые шнуры гонорной шляхты или, может, мелькают там однообразные лики туркестанских вояксплошь пыльные усы да глаза, выцветшие на солнце? Но об этом она не говорила. Она катала на синем языке шарики моего семени, смеялась, расчесывая мне волосы. Дедуля, появляясь некстати, одобрительно скалился и подбадривал нас возгласами.
Потом Аида уехала. Я не спросилкуда. Я ожидал от жизни широты, свободы, но, закончив школу, всего лишь перепрыгнул из одного кукольного мирка в другой.
Жорж Берадзе женился на Эльвире и открыл свой магазин. Сережа Ким уехал в Биробиджан и играет там в театре. Мне совсем стало тоскливо. Я одолжил денег, украл у отца подтяжки, причесался впервые в жизни на прямой пробор и улетел в Москву. Все время пути я держал во рту урюковую косточку, подобранную во дворе моего дома. Выплюнул я ее у ступеней Первого гуманитарного корпуса МГУ. А с ней вместе выплюнул и желание вернуться назад.
Я зажил весело и суетливо, хотя иногда, в пустой телефонной трубке мне слышались спокойные слова: «Если не краткую жизнь лепестка на воде»
* * *
Однажды, года через три, где-то в Останкине гроза настигла меня врасплох и, спасаясь, я нырнул в кафе.
Нечто среднее между Хемингуэем и Ремарком, сказал я барменше. Та глянула устало и нацедила мне азербайджанского бренди. За стеклянной стеной бушевали стихии. В шпигат водостока проваливались палочки от мороженого и билетики, асфальт пузырился. Бренди пах жженой покрышкой.
Меня окликнули по имени, я обернулся.
За соседним столиком сидела Аида и махала мне рукой. Рядом неловко помещался здоровенный молодой негр, добродушный и застенчивый.
Это Габа, мой друг, сказала Аида.
Габа очень осторожно пожал мне руку.
Как ты? Студент? Работаешь? спрашивала Аида. Она повзрослела, черты ее лица приобрели категоричную завершенность, в голосе было больше бархата. Дедуля тоже оказался здесь, но мне не понравился его видон усох, кожа отдавала желтизной. На жесткие седые его кудельки была нахлобучена красная замызганная бейсболка, на ногахбелые кроссовки без шнурков. Ассегая при нем не было. Дедуля присасывался к прямоугольной бутылке и бессмысленно хихикал.
Я отвечал, что учусь, не работаю, потому что не хочу, что мне живется неплохо и я заканчиваю писать свою книгу. Габа слушал очень внимательно и старательно кивал, улыбаясь все шире и шире. Аида внимала так серьезно, что я понялей неинтересно.
А ты как? оборвал я себя.
Я переводчица. Вот Габаотучился и работает в нашей фирме.
Габа сказал: «Да, да»и рассмеялся.
Надо посцать! пробасил он, поднялся и, танцуя, побрел к нужнику.
Что ты в нем нашла? спросил я, как мог ревниво.
Удовлетворенная, Аида молвила:
Ну, у него такой потрясающий носорог!
Я пожал плечами.
Это не то, что ты подумал! поморщилась Аида и рассказала историю Габы.
Родился Габа в Кении, недалеко от Найроби. Когда он был маленький, со своими братьями он ходил на станцию и мыл там бутылки в кафе. Шли впятером по обочине шоссейной дороги и пели, прихлопывая в ладоши. Когда поешьменьше устаешь, дыхание ровное и ноги не сбиваются с ритма. Габа был самый маленький, и ему, чтобы попадать шагом в синкопу, приходилось семенить или подпрыгивать на месте. Поэтому Габа все-таки уставал. Однажды он устал так сильно, что здорово отстал, но продолжал идти и петь и хлопать в ладоши. По дороге Габе попался огромный сероватый валун. Габа прошел мимо, а валун хрипло вздохнул и двинулся следом. Обернувшись, Габа понял, что это не валун вовсе, а носорог. Его нижняя, острая губа брюзгливо двигалась, ноздри посвистывали, а глаза, красные и маленькие, подслеповато мигали. Такие точно глаза были у бваны Джонса, учителя из миссии, когда тот, выпив тыкву-другую пива из сорго, снимал очки. Габа потому и не испугался.
Носорог глядел на Габу и размышлял о чем-то Габе непонятном. Потом Габа увидел, что носорог танцуетпереступает ногами. Габа перестал хлопать в ладоши. Тогда носорог засопел еще пуще и мотнул головой.
Габа снова запел, и снова носорог танцевал, поглядывая на мальчика строго. Габа засмеялся.
Габа знал много песен и все длинные. Полдня они с носорогом плясали, умаялись. Но по шоссе проехал джип, и носорог почему-то рассердился. Он чихнул, обрызгав Габу, и погнался за машиной. Скоро он скрылся из виду, а Габа пошел на станцию.
С тех пор носорог отпечатался в глазах у Габы. Детским рисунком он прогуливался по листам школьных тетрадок, проступил на майке Габы, в которой тот играл в баскетбол. Потом Габа уехал учиться в Москву. Потолок его комнаты весь покрылся носорогами. Огромный раскрашенный мелками носорог сам собою нарисовался на плитах Красной площади. Тысячи носорогов помельче танцевали на стенах вагонов метро.
Глядя на местных девушек, Габа испытывал озноб, ему было неуютно. Но скоро забавные стилизованные носороги стали попадаться ему и на белой женской коже, в виде ненастоящих татуировок. Габа попривык к белым девушкам. Что однажды едва не привело самого Габу к гибели.
Провожая домой однокурсницу, Габа оказался заперт в мрачном четырехугольном дворе на краю Бутова. Серые страшные дома нависали над Габой, и пятеро очень коротко стриженых ребят, посмеиваясь, приближались. Габе стало неприятно, и он побежал. Он быстро бегал, но скоро стало ясноубежать нельзя. Куда бы Габа ни свернул, перед ним оказывался дом. Габа рвал на себя подъездные двери, шарил толстыми пальцами по кнопкам домофонов, но дом не пускал его в себя. А преследователи, забавляясь, отрезали Габу от спасительных подворотен. При этом они молчали и усмехались, как гиены, что особенно было ужасно. Габа смирился. Он перестал убегать, но люди-гиены еще сильнее разозлились на это. И Габа получил по лицу сначала тупоносым башмаком, потомармейским ботинком на шнуровке, а потомвонючей кроссовкой. Катался Габа по земле, от песочницы к качелям и обратно, и продолжалось это довольно долго, потому что люди-гиены устали и дышали тяжело, высунув языки. Да и пахло от них, как от гиен, потом и едкой мочой.
Наигравшись, они покончили бы с Габой, и Габа к этому был готов. Но они вдруг вскричали удивленно и испуганно и побежали куда-то, топоча и продолжая кричать. Габа сел, разлепил пальцами глаза и увидел в желтом фонарном свете, как несутся они и исчезают в черноте подворотни, а за ними, переваливаясь, гонится носорог, и фыркает, и мотает головой. Крики, отчаянные и мучительно-громкие, вдруг пресеклись, зато задетая носорогом заверещала легковушка. Он поднялся, отряхнулся и пошел к себе в общежитие, напевая на ходу и прихлопывая в ладоши.
Аида рассказала мне это, а тут как раз Габа вернулся.
Все, посцал! объявил он, улыбаясь. Аида смотрела на него нежно. Мы посидели еще, чуть-чуть выпили. Но гроза завершила свой полет над Останкиным и, как разбитая армия, рассредоточилась. Аида сказала, что им нужно идти. Мы поцеловались, Габа братски приобнял меня, и они ушли. Да и мне было пора.
Не угодно ли из Верлена на посошок? спросила барменша, намекая на абсент. Я выпил, расплатился и вышел.
Больше я никогда не встречал Аиду и Габу. Иногда вижу дедушкуон в подозрительной компании шляется у Белорусского вокзала.
Александр ТюринПадший ангел
Цикл «НФ-хокку»
1.
Значит так, Берг, ты у нас новенький. капитан устало покопался в своей голове. Что сказать этому тощему лысоватому интеллигенту, чтобы он не схлопотал пулю в первую же ночь. Вот висит на стене карта нашего района. Ты обязан знать его наизусть. Ориентирование на местностиключ к долгой и здоровой жизни.
Я запомнил карту. Она отпечаталась у меня в голове, она лежит у меня в планшете, а также в виде файла на компьютере.
Я не про карту, Берг, а про местность. Ты должен изучить, как свою филологию, каждый камушек тут, распробовать каждую какашку
Здесь слишком много дерьма, все не распробуешь.
Берг, с дискуссиями на общую тему пожалуйста в пивную, там все Цицероны капитан понял, что этот тип за пару минут утомил его больше, чем весь истекший день. Патруль, приступай к несению службы. Сержант Краевский, не забывай вовремя радировать с каждой точки.
Патрульные, прошаркав башмаками по грязному полу дежурки, погрузились в толщу мокрого темного воздуха.
Капитал подумал о том, что южный участок Стены никуда не годится, лучше бы его не было вовсе. Еще он подумал, что ему не нравится Берг. Говорит медленно, подбирая слова, как будто рассудительно. А в глазах плещется страх. Все тут со страхом живут, со страхом спят, едят и трахаются. Но Берг еще старательно выращивает его и превращает во что-то возвышенное и благородное. Подведет он, как пить дать подведет.
2.
Эй, Берг, а этот анекдот знаешь? Дамочка спрашивает у врача: «Доктор, что с моим сыном?» Тот отвечает: «Эдипов комплекс». «Эдипов-шмедипов, главное, чтобы мамочку любил».
Ров, пролегавший вдоль южного участка стены, давно превратился в болотце. Берг и его напарник, Краевский, брели по самые яйца в жидкости с сомнительным цветом и запахом. Мембранная ткань штанов не пропускала воду, но из-за пота все внутри быстро отсырело. Говорить с сержантом было не о чем, тот рассказал еще пару дубовых анекдотов и замолк. Чтобы спастись от комарья, пришлось опустить на лицо сетку, и сразу тяжело стало, как будто сквозь мочалку дышишь. Когда проходили мимо коллектора, вода отчетливо отдавала дерьмом. И еще чем-то, блевотой что ли. Берг едва удержался, чтоб не стравить.
Наконец болотце обмелело и они вышли к какому-то подобию островка. Островок был завален мусором и зарос низким кустарником, под которым деловито шуршали крупные крысы. Находился он как раз напротив того участка Стены, который Духи раскурочили на прошлой недели ракетой. Спереди, через протоку, стоял чахлый лесок из умирающих порубленных осколками березок.
Ты останешься здесь, я буду на том конце этого острова говняных сокровищ. распорядился Краевский.
А разве мы не должны вдвоем?..
Вдвоем не должны, Берг. Мы пока еще не муж и жена, опять пошутил Краевский. Что говорится, не хватает сил и средств. За неполный месяц мы потеряли троих Не забудь, парень, ты можешь выйти на связь и позвать подмогу, только если увидишь Духов. Иначе они быстренько вычислят тебя и пришлют реактивный гостинец с наведением на радиоисточник. Так что никакого баловства в эфире, усек?
Краевский дулом автомата скинул с ботинка пиявку и ушел, пригибаясь. Грубый бесчуственный славянин, кто он тамсерб, белорус?
Берг наверное с минуту пребывал в полной прострации. Потом сунул в рот таблетку и запил из фляги, еще немного погодя сердце успокоилось и вернулось внимание.
Он сидел как будто среди кучи строительного мусора. Но потом заметил, что это по сути замаскированный блокпост Бетонные балки спереди и по бокам. Две прорехифактически амбразуры.
Берг увеличил разрешение инфравизора и стал вглядываться в иссеченный шрамами лесок напротив.
Ночью Духи не видны в оптическом диапазоне и плохо различимы в тепловом. Их модифицированная кожа не излучает тепло, полупрозрачна и мало чувствительна к холоду. Летом они не носят одежду, ни верхнюю, ни нижнюю, только противоминные ботинки. Если Духи пройдут там, где ты держишь оборону, они войдут в Поселение. Они убьют мужчин и детей, изнасилуют всех женщин, которые через семь месяцев родят новых Духов. Враг ведет биологическую войну, целью которой является наше истребление и перерождение. Духиэто главное оружие врага для ночного боя.
Берг сплюнул. Не заметил как стал повторять всю эту пропагандистскую порнографию из «Наставления молодому бойцу».
Мы сами виноваты, подумал Берг. Мы сами замуровали себя в эти саркофаги, заточили себя в гетто, отгородились от большого мира и настоящей жизни металлокерамическими стенами и колючкой под напряжением десять тысяч вольт. Мы сами создали себе концлагеря, которые почему-то называем поселениями. Мы сами вызвали вражду большого мира своими «зачистками» и «рейдами возмездия».
«Духи изнасилуют всех женщин». Да эти шмары сами, кого хочешь, изнасилуют. И никого рожать они не собираются, ни Духа, ни крысенка. Это ведь надо столько месяцев блядством не заниматься, а перерыв в «трудовой» биографии не допустим.
Мы сами погубили себя, когда стали оборонять свое барахло от всего мира. Говорят в поселениях на Марсе лучшетам нету Духов и никто не пялится голодными глазами в наши окна. Ерунда. Там еще хуже. Там голодный бездушный космос скребет хилую обшивку наших вшивых крепостей.
Если быть честным, наши поселения, все эти нелепые крепости и замки а-ля мрачное средневековье обреченычто на Марсе, что на Земле. С тех пор как компьютерный вирус «Джама» лишил нас технологического превосходства, наша борьба стала жалким барахтаньем тонущих щенят.
Зоя, сука рыжая, выставила его вчера среди ночи на улицу, после того, как он сказал ей всю правду
3.
То, что он услышал, показалось ему сперва похожим на щенячий скулеж. Берг посмотрел в одну, потом в другую амбразуру. Ничего. Но потом кто-то опять заскулил. Как будто близко.
Берг не выдержал и выглянул из-за бруствера. Прямо под ним, на той стороне, прижался к балке мальчонка лет пяти. Ребенок пошмыгал носом и проныл несколько раз одну и ту же фразу на непонятном языке.
Впрочем, что тут непонятного. Жрать просит.
Берг вытащил из кармана паек. Шоколад, сыр, копченая колбаса.
«Это есть у нас, но нет у них, за это и воюем, почему нет?» Берг мгновенно устыдился этой постыдной мысли и подумал, как лучше передать еду ребенку.
Бросать через бруствер словно псу? Нет уж. Дед рассказывал ему про голодомор на советской Украине, когда собаки зажрались, поедая истощенную человечину.
Берг оглянулся, где там Краевский, не видит ли. Затем забросил автомат за спину, пригибаясь, выбрался из своего блокпоста с тыла и прокрался на четвереньках к тому месту, где его ждал мальчик.
На, держи.
И вздрогнул. Детей было уже трое. Помимо мальчика еще девочка плюс младенец. Его, сплошь замотанного в какое-то тряпье, прижимала к груди женщина. Инфравизор открыл ее страшную почти скелетную худобу. Судя по несколько искаженному тепловому рисунку, женщина была в мусульманском платке, неприкрытыми оставались только глаза и нос.
Берг отдал шоколад мальчику, который тут же затолкал его в рот, а сыр и колбасу прямо-таки вырвала женщина и запихнула куда-то в свои юбки и шаровары.
Удивительно, что их движения в темноте столь точны, подумал Берг, хотя они и не носят тепловизоров. Видно жалкая жизнь попрошаек научила обходиться их одними шорохами
Получив паек, все, включая младенца, заныли, а женщина опять потянулась требовательной рукой.
У меня больше ничего нет Завтра ночью я, наверное, опять буду здесь, я принесу больше еды. Но сегодняэто все.
Однако дети запричитали еще громче.
Ради Бога, тише. Молчок, тсс. И вообще идите отсюда.
Слова имели мало действия на этих попрошаек. Берг приподнялся на колени и прижал руку ко рту, показывая, чтобы те замолчали. Видят они или не видят? Неожиданно женщина ухватила его за пах. Ее пальцы были длинными и жесткими, однако естество Берга отреагировало мгновенно и однозначно.
Да нет же, это не к чему, у меня все равно больше нет никакой еды. И наличных денег тоже.
Однако руки его повисли как плети. Расстегивая ему ремень, женщина как-то дробно засмеялась, смехом отозвались и дети
Ее лицо двинулось по направлению к его паху.
Может она питается спермой, он слыхал про такое. Или дошла до того, что ест человечину, начиная с гениталий.
Все, брось, дура.
Ее рука сжала его яички. Боль нестерпимая. Берг лягнул ее ногой, но освободить свое хозяйство не сумел. Он понял, что не успеет перетянуть автомат со спины и выхватил пистолет. Но так и не смог выстрелить сквозь то, что она прижимала к груди. Железной рукой женщина выдернула его пистолет, сорвала его инфравизор и встала. Тряпье слетело с нее.
Она стояла перед ним в одних только противоминных башмаках и платке. Свет сигнальной ракеты, выпущенной где-то за Стеной, проник сквозь ее полупрозрачный кожный покров и заставил заблестеть ее мышцы и кости. Дух!
Не взирая на страшную боль в промежности, Берг вскочил и хотел было бежать, но штаны с расстегнутым ремнем стреножили его и он растянулся на земле.
Он рывком перевернулся на спину, но она тут же оседлала его.
Сейчас стали заметны даже ее матка и каналы яйцеводов. А ведь напоминает сценку из книжки по сексу, подумал он и хотел было закричать. Но ее руки, закаленные ненавистью и анаболиками, передавили его горло и оттуда вылетело лишь жалкое сипение. «Уалла акбар», сказала она и схватила его правой рукой за волосы. Он услышал как трещат их жалкие корни. И тут все замерло, потому что она вбила его затылок в землю.
4.
Вонючим туманом клубилось утро. Из казалось разможженого затылка струилась боль. Берг встал и побрел через болото к Поселению.
Неподалеку от стены он увидел первые трупы, их скрюченные пальцы грозили и делали фиги равнодушной сини неба.
Берг перебрался через груду прокопченных как будто залитых гудроном камней, из которых словно волосы торчали обрывки колючки и проводовэто все, что осталось от Стеныи вошел в Поселение.
От большинства коттеджей сохранились для будущего только стены, иногда трубы.
Его поразил вид трупов. Если взрослые мужскието они были аккуратно разложены вдоль улицы, как если бы их фотографировали и пересчитывали. Многие без голов. Если прочие, то свалены в беспорядке в канавы и даже слегка присыпаны землей. Среди них и та рыжая девушка, что могла бы быть с ним
Враги порадовались своей победе, как только умеют радоваться развращенные дикари.
Берг посмотрел вниз и увидел свои голые ноги, штаны остались на блокпосту, где он предал Поселение. Он посмотрел вверх, в синь, которая ни на йоту не потемнела и не потрескалась, хотя и отражало все, что было внизу.
Реализм как жанр невозможен, подумал Берг, и завыл так, как можно выть только от бессильной злобы.
Но вой понес его выше и выше, он увидел как его голые грязные ноги болтаются над землей, а потом что-то напряглось и разорвало его куртку. Тени от его громадных крыльев легли на землю, по которой уходили прочь от уничтоженного Поселения упоенные кровью хищники.
Не слова, а злобный клекот вырвался из его горла.
Духи успели заметить, что багровая трещина прочертила небосвод над ними. Но они погибли прежде, чем осознали угрозу. Ведь, не смотря на свое название, они были всего лишь людьми из плоти и крови.
5.
Человек с погонами майора медслужбы открыл холодильную камеру и вытянул носилки, на которых лежал труп военнослужащего.
Человек с погонами генерала объединенный сил Конфедерации не без опаски глянул в мертвое лицо.
Смерть его была позорной. произнес медик как-будто с удовлетворением. Его убила женщина прямо на блокпосту; так что, по понятиям правоверных, никакой надежды на рай. Видите, затылок разможжен. Этого солдата нашли без штанов, с вырванными гениталиямидама, так сказать, взяла трофеи. Однако вслед за падением был полет.
Как у ангела? наконец пошутил генерал.
Так точно. Это наш первый ангел. Духи словно сдетонировали в результате его атаки. Потрясающее воздействие.