01 апреля, День дураков, 10.20, редакция «Царскосельского листка»
Люся Синявская пришла на работу в настроении отнюдь не праздничном, совсем не подходящем для шуток и безобидных розыгрышей.
Проблемы последнее время навалились кучей, как свора лаек на стронутого с берлоги медведя. Муж, Костик, нашел какую-то фотохалтуру за городоми несколько раз возвращался поздно, приносил деньгиа заодно и запах недешевого алкоголя, который, однако, не мог до конца перебить тонкий аромат женской косметики Единственная дочь от первого брака не в первый раз замечена с каким-то сокурсником из нынешних, с типичным моветоном, ничего серьезного, мама, мы просто друзья! Родители совсем сдают, болеют все чаще, а в область, за сто сорок километров, к ним каждую неделю не поездишь Короче, не до шуток.
Она и про праздник-то этот дурацкий вспомнила, только придя на работу и подумав про Немчинова, надо с ним что-то делать, достал окончательно.
В редакции было на удивление пустынно, она тут же поняла почемупочти все толпились у телевизора в приемной, с жаром обсуждая какую-то первоапрельскую шутку, запущенную в эфир с утра пораньше. Она глянула мельком: на экране что-то горело и рушилось, метались испуганные статисты, тарахтел прямо в камеру репортер, удачно изображая крайнюю степень взволнованности. Повторяютсявсе прямо как в том рекламном ролике, что насчет захвативших город орехов А вот и злобный пришелецползет-колышется гигантская медуза чуть меньше цирка шапито размером Люся пошла к себе, отметив, что задумана и смонтирована хохма с размахом, куда там их штатному шуту Немчинову с его плоскими приколами
Устроившись за столом, первым делом взялась за выдвижной ящик (зная простой и не признающий частной собственности характер коллег, все нужное для работы на виду не оставляла, прятала в стол); выдвинулаи замерла. Вот и первый привет от козла-Немчинова, но наверняка на сегодня не последний С первым апреля!
Вместо исписанных и чистых блокнотов, стакана с ручками и карандашами, коробки с дискетами, степлера и кучи других необходимых мелочей на дне глубокого ящика красовалось нечто вроде пудинга гнусно-несъедобного вида. Нечто колыхалось и подергивалось, как живоено это, конечно, затухали в студенистой массе колебания от резко выдвинутого ящика. С чего ему, в самом деле, еще дергаться?
он и в Африке нецензурно подумала про Диму разъяренная Синявская. Еще и все дно, гаденыш, какой-то слизью заляпал
Люся обернула руку чистым платком и брезгливо протянула к продолжающей колыхаться массе.
31 октября, 17.38 (по Гринвичу). Орбита
Стен, ты не читал, часом, фантастический роман одного поляка? Про разумный студенистый океан Соляриса?
Стенли Ковальчук, командир смешанного экипажа, долго молчал.
Но ответил:
Какого поляка? У нас их много писало Азимова? Зилазни?
Камаев махнул рукой. Какая, в самом деле разница, какого?
Бортинженер Паша Мельниченко, третий член экипажа, в разговоре не участвовал. Он замолк восемь дней назад и не сказал с тех пор ни слова. Восемь дней назад полтора десятка студенистых валов вспучили океан у берегов Флориды и обрушились на полуостров с разных направлений. Мыса Канаверал больше нет. Точнее, мыс-то присутствует, но старушка «Дискавери», призванная доставить их обратноне стартует с него никогда. Запасная площадка на острове Уоллопс канула еще раньшекогда стало ясно, что средство профессора Каунца ничему и никому не поможет и препарат, на который извели почти весь мировой запас иодараспылен над океаном впустую И про Байконур тоже можно не вспоминатьнад степями Казахстана колышется сейчас отнюдь не ковыль.
Паша молчал. Ни на что не реагировал. Смотрел в никуда. Слабый интерес проявлял, лишь когда внизу проплывало выжженное ядерными взрывами ожерелье, окружившее по дальнему периметру несокрушимые башни под рубиновыми звездами Под одним из эпицентров осталась родная Пашина Вязьма.
Ковальчук не хотел обсуждать варианты разумности студня. Его волновал другой вопрос:
Все-таки интересно: это едят? Мне кажется, если проварить хорошенько
Тема была актуальная. Вчера они опять урезали рационы. Запасов продовольствия на борту МКС оставалось на пятнадцать дней
Андрей РубановПоследний ураган
Нас много.
За два месяца я встретил сто семь выживших. Многие из них, как и я, обошли пешком десятки километров.
Почти все куда-то идут: на юг, на восток, или простокуда глаза глядят. Но есть и такие, кто осел на одном месте, на «пищевых полянах».
То есть люди уцелеликак биологический вид. Поэтому сейчас я повторю с гордостью: нас много! Человечество не погибло.
В старой жизнидо ураганая был совсем другим человеком. Тетка оставила мне квартиру в прочном старом доме, в центре города неважно, какого города, какая разница, если городов больше нет? Повторюсь, дом был прочный, старый, кирпичный; я сидел в прочной старой квартире и писал то ли романы, то ли пьесы. Возможно, и то, и другое. Точнее не помню. Почти все выжившие получили контузии разной степени. Я тоже два раза бился затылком и один разверхней частью лба. Судя по стилю моих записок, если я и был писателем, то писателем «очень третьего ряда», как выразился другой писатель, имя которого я тоже запамятовал
Чтобы не запутаться, начну еще раз. Мне тридцать лет. До урагана я вел уединенный образ жизни, много работал и много пил. В середине осени жена ушла от меня. Ночи стали длинными и холодными. За окнами ветер гнул голые серые деревья. Дожди не прекращались. Я поздно просыпался и видел все время одну и ту же картину: отчаянно раскачивается ветка клена, и капли дождя текут по стеклу не вниз, авниз и вбок; так сильны были порывы ветра.
Я слыл передовым человеком и не держал в доме телевизора; все, что надо, получал из Интернета. Но в октябре забыл заплатитьи меня отключили. Я отправился пешком, всего сотня шагов, через переулок до магазина, где рядом со стеклянной дверью стоит терминал; но из упомянутой сотни шагов не сделал и десятка. Вокруг бушевала настоящая буря. Ливень оказался неожиданно теплым, и я, пока боролся с ветром, даже вспотел, в своем свитере и плотной брезентовой курткеона до сих пор мне служит; вотможете ее потрогать. Брезент в те дни многим спас жизнь.
Вернувшись домой, поспешил выпить еще стаканв те дни я пил по стакану крепкого трижды в деньи уснул.
Рано утром послышались сирены и грубые, усиленные электричеством голоса. Я лежал, любуясь рубиновыми и лиловыми отсветами огней полицейских маяков на черном оконном стекле, покрытом волнистой водяной пленкой: то были уже не капли, стекающие причудливоно плотные водяные струи. Я завернулся в одеяло и опять впал в забытье.
Спустя время меня разбудил шум. За окнами ревел ветер, и сквозь него пробивался звук тоном выше, не природныйиндустриальный, звук автомобильных сигналов. Из моего окна была видна часть широкой улицы: автомобили стоялибампер в бампер. Хор из сотен клаксонов показался мне отвратительным. Возможно, в одной из машин находилась моя жена, но при мысли о ней я только усмехнулся. Она сказала, что уходит не потому что я пью, а потому что я обещал бросить питьи не выполнил обещание. Звонить ей не стал: батарея в телефоне издохла, зарядное устройство исчезло; вместо того, чтобы думать о причинах происходящегоа происходила, судя по всему, глобальная катастрофая выпил еще стакан крепкого, но на этот раз уснуть не удалось.
Последний день перед ураганом помнят все, и я помню. Разумеется, все пьяные в тот день протрезвели; я не стал исключением. Дрожа от страха, я сидел возле окна, прижавшись к стене, и слушал свист ветра: низкий, дичайшего тембра свист, как если бы десяток реактивных самолетов прогревали свои турбины в нескольких шагах от моей форточки. Отопление не работало, чтобы согреться, я натянул свитер и куртку.
Я видел, как одно за другим во дворе повалились деревья, как выворачивались из земли изогнутые черные корни. Это был не сам ураган, а его начало, увертюра, первые несмелые выдохи из адских мехов. Настоящий ураган пришел позже.
Думаю, что все мы не раз переживали конец света, вселенскую катастрофу. Когда я, восьмилетний, впервые вышел из дома в новых брюках и спустя час разодрал эти великолепные брюки о гвоздьдля меня наступил конец света; как вернуться домой, как показать матери? Когда я, восемнадцатилетний, впервые сел за руль отцовского автомобиля и выехал на дорогу, и спустя три минуты попал в аварию, разбив и машину отца, и машину постороннего человекато был эпический, мировой катаклизм, Армагеддон. Средний человекдаже если он живет в мирные, спокойные времена в мирной, спокойной страненесколько раз в жизни переживает вселенский ужас. Не страх смертиа именно ужас всеобщей гибели. Тартарары. И вотя сидел возле окна, наблюдая, как рушится мир, и содрогался от ужасано одновременно и надеялся, что все обойдется. Опыт подсказывал мне, что катастрофу можно пережить. Мать накричит на меня, отругает, но зашьет штаны. Помятый автомобиль отремонтируют.
Увы, надежды не оправдались.
Сначала вылетели стекла, с громким коротким звоном. Из комнаты высосало мелкие предметы, главным образом мои рукописи, бумажные листы, стопками покрывавшие весь пол. «Туда им и дорога», мстительно подумал я. Затем исчезли пепельницы, стаканы и чашки, штаны и фуфайки, и телефон, и зарядное устройство, оно внезапно нашлось, чтобы черной молнией просвистеть мимо моего лица, хлестнуть по щеке и кануть в ревущей бездне. Высосало хлебные корки, ботинки, кофейные зерна, книги, фотографии. Затем и мои ноги оторвались от пола. Какое-то время я держался за холодную трубу отопительной батареи, затем пальцы устали и разжались, и меня вынесло прочь.
Я знаю, что спустя времяможет быть, полчаса или часвесь мой дом распался на части и взлетел. Крыша, затем стены, перекрытия, вплоть до подвала, до фундамента. Но я до сих пор вспоминаю его с любовью, дом спас мне жизнь. Повторяю, он был старый. Я сам видел, как новые высотные дома из монолитного железобетона ломались у корня, на уровне первого этажа, и катились по земле до тех пор, пока не лопались. А мой дом сам собой разобрался по кирпичам, но этого я уже не видел.
Когда движешься со скоростью воздушного потокаты не слышишь ни свиста, ни рева. Вокруг тебябезмолвие. Как описать это? Как поверят мне люди, которые будут жить после меня и захотят прочесть мои записи, и разузнать, что такое последний ураган и как спаслись те, кто спасся? Я летел, вращаясь то медленно, то быстро, в абсолютной тишине, а вокруг меня парили куски, обломки, осколки старого мира, асфальт и гранит, стальные балки, строительные леса, кухонные столы и стиральные машины, и такие же несчастные, как я сам.
Впоследствии кто-то из выживших объяснил мне, что предметы разной массы летели на разной высоте, чем тяжелеетем ближе к земле. Крупные фрагменты железобетонных строений не летеликатились; над нимименее крупные; вышемельче; наконец, люди летели вместе с предметами примерно схожей массы.
Когда меня подняло и стало вращать, я немедленно исторг из желудка все, что в нем было, после чего потерял сознание. Когда очнулсярассудок отказался верить в происходящее. Я продолжал лететь и вращаться. Сквозь пеленуто ярко-багровую, но нежно-розовуюя различал вокруг мертвых и полумертвых людей, с неподвижными, искаженными ужасом лицами, с раскинутыми руками и ногами, с пальцами, судорожно пытающимися отыскать опору. Летели мертвые, летели разрезанные пополам, летели сломанные и скрученные в узлы. Целые тела летели чуть ниже, фрагменты телчуть выше. Еще выше и быстрее летели предметы размером с собаку, дальшеразмером с баскетбольный мяч, затемразмером с сигаретную пачку и так далее.
Летели дамские туфли, лопаты и пакеты, гаечные ключи и гайки, компьютерные клавиатуры, одеяла и колодезные цепи, золотые слитки и флаконы собачьего шампуня, радиоприемники и хоккейные шлемы, расчески и церковные свечи, молотки и гвозди, машинки для стрижки овец и патронташи, и электрические провода любой толщины и всех цветов радуги, скрученные и спутанные в клубки, узлы и гирлянды.
Люди гибли на моих глазах по одному и тому же сценарию: один в панике хватал другого, затем вцеплялся третий, и эта гроздь из трех тел мгновенно теряла скорость и опускалась ниже: туда, где неслись разорванные на части железнодорожные вагоны, глыбы бетона и асфальта.
Нет, я не отталкивал тех, кто пытался поймать меня. Но и сам не ловил других.
Выше всего прочегои быстреелетел мельчайший прах, листья и трава, водяная пыль.
Бесшумно вращался вокруг меня вещный мир цивилизации. Взорванный скарб.
Какие-то крупные штукимотороллеры или измочаленные куски древесных стволов, неожиданно подброшенные сильной воздушной струей, поднимались мимо меня или, наоборот, опускались вниз, по пути ударяясь друг о другаили ударяя людей, убивая и калеча.
Беспомощный, я вращался во всех трех плоскостях, умоляя Бога послать мне быструю смерть, но в процессе мольбы почему то закрывал руками голову. Если Бог создал нас, то создал и наши рефлексы. Я желал смертиа мое тело упрямо пыталось спастись. Не сам я спассяменя спасло мое тело, бренная плоть сберегла мою душу.
Это продолжалось долго. Одни выжившие говорят о двух неделях, другие заявляют, что ураган длился не более суток. Я не думаю, что меня носило две недели; за такой срок я бы умер от жажды. Или, может быть, ужас парализовал все телесные процессы?
Ураган ослабевал постепенно, и все, что неслось над землей, упало в том же порядке: сначала большое и тяжелое, затемменьше и мельче. Сначала упали камни, затем автомобили, затем люди. Все упавшие были погребены под толстым слоем более мелких предметов. Этим объясняется отсутствие трупного запаха: ураган сам заботливо похоронил человечество, укрыл мертвых многометровым одеялом из вещей, служивших им при жизни. Но были аномалии, необъяснимые феномены. Каждый выживший и был таким феноменом. Очевидно, внутри мощного воздушного потока существовали свои течения, восходящие и нисходящие струи, и одна из таких струй подняла меня вверх, когда вокруг уже опускались камешки, авторучки, сотовые телефоны, тарелки, мертвые птицы, собаки, коты и мыши, деревянные щепки и зажигалки, зубные щетки и шнурки, цветочные горшки и осколки цветочных горшков, брючные ремни и мусорные корзины, монеты и мыльницы, и еще тысячи тысяч обломков, кусков и обрывков.
Я довольно легко выбрался из-под слоя мелких частиц. Вокруг висели серые сумерки: оседала пыль. Подавляющее большинство из нас до сих пор выкашливают из легких серую слизь. Мы все дышали пылью в первые дни новой жизни.
Наверное, мы все умрем скоро. Но сегодня яи мои собратьяеще можем передвигаться, еще можем думать и разговаривать. Я еще могу корябать бумагу, и у меня даже есть нож, я чиню им карандаш и пишу.
Солнце выглянуло на второй день. С третьей попытки я сел, с пятой попыткивоздвигся вертикально. Вокруг меня простиралась плоская серо-коричневая равнина. От слабости я не мог идти, но надо было двигаться, и я пополз, думая о том, как найти еду и воду.
Мне снова повезло.
Прежде чем продолжить, я объясню, что такое «пищевая поляна». Предположим, что ураган разрушает большой продуктовый магазин, или склад, или что-то в этом роде. В воздух поднимаются консервы, упаковки с хлебом, бутыли с питьевой водой. Ураган несет облако из банок и бутылок. Все упаковкипримерно одинакового веса и объема. Меньшая часть рассеивается, большаяпадает, покрывая пространство в несколько сотен квадратных метров. Если вы в первые дни новой истории оказались поблизости от такого меставы и есть выживший.
Все мы были обессилены и измучены. Никто не мог ходить. Полуслепые, оглохшие, изломанные и ободранные, мы были способны только ползти, подобно червям, погружая руки по локоть в остатки, обломки, обрывки и осколки. Те, кто попал на «пищевую поляну», кто откопал уцелевшую пластиковую флягу с водой, пакет с сушеной рыбой, или замороженными овощамитот сумел в конце концов восстановить силы.
Утолив жажду и насытившись, я получил энергию и всю ее потратил на то, чтоб выкопать новую воду и пищу.
Впоследствии «пищевые поляны» мы угадывали по запаху гниющего мяса и по огромным роям мух, сначала черных, маленьких, а потом огромных, навозных.
Понятно, что день ото дня субстанция под моими ногаминазвать ее «землей», или «почвой», было бы наивной глупостьюпостепенно превращалась именно в навоз.
Однако я забегаю вперед.
Вечером второго дня я откопал зажигалку, зажег свой первый костер, и на огонь ко мне из мрака вышел человек. Я не испугался. Незнакомец не мог причинить мне вреда. Мы оба едва двигались. Я протянул ему бутылку алкоголя. До урагана, как помнят многие, алкоголь часто продавался в бутылях прочного стекла; я нашел несколько целых емкостей и одну даже вылил на себя, обтерся, чтоб избежать попадания заразы в мелкие раны, ссадины и царапины. Человек сказал, что ничего не помнит. Своего имени не назвал. Выпил ровно половину бутыли и уснул. Утром я обнаружил его мертвым. Впоследствии я встретил еще несколько таких же несчастных: внешне крепкие, они имели разнообразные внутренние ушибы, кровоизлияния; нервный шок придавал им сил, они могли ходить, разговаривать и даже шутитьа потом внезапно умирали. Когда тот, первый незнакомец умер, я ощутил раздражение. Мне хотелось поговорить с ним, обсудить произошедшее. Выкапывая могилу, я ругал его. И с тех пор взял за правило сразу же, после первой приветственной фразы, подробно расспрашивать каждого выжившего обо всем, что он помнит, а главноео возможных причинах урагана.