Теперь будет любить
Тело пронзила боль, Джефранка опрокинулась на скамью и, ударившись спиной, едва не лишилась чувств.
Мать будет тебя любить Но когда ты пожелаешь вернуть свое лицоне сможешь До тех пор, пока не захочешь вернуть его не ради себя, а ради кого-то другого
Голос оборванки больше не казался детским, а на последнем излете сознания Джефранке привиделась немыслимо прекрасная женщина с серебряными волосами
Очнулась она уже у себя в комнате. Вокруг хлопотали слуги, а в изголовье кровати стоял взволнованный отец. Но Джефранка чувствовала себя на удивление хорошо, ей было даже весело. Вскочив с ложа, она улыбнулась во все зубыи тут же завопила от боли, ее лицо перекосило судорогой,
Дитя! воскликнул отец и побледнел. Что с тобой?
Не знаю пробормотала она, когда боль отпустила.
На следующий день Джефранка, да и все остальные, заметили: ее лицо стало неподвижным, а малейшая попытка хоть как-то это изменить оборачивалась невыносимой мукой.
В историю об Ишке никто не поверил, никто и не помнил безумную девчонку, даже приютившая ее Зарника. В итоге и сама Джефранка уверилась, что Ишки не было, но иногда, находясь между дремой и реальностью, она вспоминала и об оборванке, и о женщине-с-серебряными волосами. Однако стоило очнуться, и воспоминания казались бредом.
Княжна, говорил ей кто-то. Княжна, очнись!
Княжна, очнись же!
Что? Где она? Ах, да, в купальне. Руниса треплет за плечо.
Госпожа, вода совсем остыла. Вылезай, дай я тебя оботру.
Джефранка послушалась. Когда встала на пол, то увидела, как по внутренней части ноги стекает густая багровая струйка. Ну да на днях и должно было начаться.
Хоть в чем-то повезло пробормотала Джефранка и позволила Рунисе укутать себя в широкое льняное полотенце.
* * *
Серое небо сливалось с серым морем, и казалось, будто горизонта вовсе нети вверху, и внизу сплошная муть. Отец говорил, что в иное время года море и небо над ним немыслимо прекрасны, но Данеска не хотела в это верить. Для нее они навсегда останутся уродливыми, потому что по этому морю и под этим небом ее везут в холодную Империю.
Они уже третий день в пути, родной берег давно не виден, и вокруг только сизые воды, а впередибесконечность.
Мерно ударяют весла, плещутся волны, барабан отбивает ритм, переругиваются моряки-имперцы, что-то там делая с парусами, кричат и хохочут огромные чайки, вот и все звуки. Они впиваются в голову, от них уже тошнит
Ой, и правда тошнит!
Данеска ринулась к борту, перегнулась, и ее вырвало желчью: она со вчерашнего дня ничего не елане хотелось. Что с ней такое? Неужели травы не подействовали? Нужно найти отца и сказать об этом
Снова закрутило в животе, но в этот раз она не успела перегнуться за борт, и ее стошнило прямо под ноги.
Эй Тебе плохо? раздался за спиной голос Виэльди.
Уйди, подлец Отстань! Ты преда новый спазм прервал обличительную речь.
До чего же стыдно! А вдруг это не дитя во чреве, вдруг она заболела позорной кишечной болезнью? Данеска повторила мысль вслух:
Я чем-то заболела Я умру?..
Нет, глупая, он засмеялся. Ну если только от собственного страха. Тебя просто укачало. Такое случается, к тому же ты впервые на корабле. Иди сюда Он подхватил ее на руки, не спросив согласия, не обращая внимания на возражения, и прижал ее голову к своему плечу. Так тебе будет легче, вот увидишь. Закрой глаза, дыши глубоко и медленно.
В конце концов Данеска послушалась и с удивлением обнаружила, что и впрямь полегчало. Интересно, это потому, что она сделала, как он велел? Или потому, что этоименно он, и в его руках так уютно и спокойно?
Хочешь, отнесу тебя к отцу? Он подержит
Нет шепнула Данеска. Мне хорошо Держи, не отпускай
Он такой теплый, такой слов не подобрать Она все-таки открыла глаза, потянулась к нему губами и украдкой, чтобы никто не заметил, коснулась шеи. Виэльди вздрогнул и крепче прижал ее к себе.
Что? Гордость? Да ну ее! Какой в ней смысл, если Данеска, может, последний раз в жизни целует любимого!
Она снова притронулась к нему губами, но теперь не к шее, а к скулетой, где шрам, полученный из-за нее ради нее.
Ну зачем я тебя полюбила?.. пробормотала Данеска.
Я тоже спрашиваю себя: зачем полюбил? Но к чему вопросы, если на них нет ответов? Все было бы намного проще, если он запнулся и не закончил фразу. Прости, что отказался от тебя.
Никогда не прощу!
Однако пальцы, которыми она перебирала его волосы, и губы, которыми касалась его шеи, говорили о другом, и Данеска это понимала.
Прекрати прохрипел Виэльди. Не делай так, иначе я не сдержусь, уволоку тебя в трюм и
Ну так уволоки.
Нет, отрезал он. Нельзя, ты это знаешь. Лучше я отнесу тебя к отцу.
А вот теперь и правда не прощу!
На четвертый день впереди показалась земля: так утверждал впередсмотрящий, но Данеска по-прежнему не видела ничего, кроме моря и неба, слившихся в мутную полосу на горизонте. Лишь к вечеру из тумана выплыли очертания берега и смутно-различимые вдали башни. Они исчезли, как только стемнело, и теперь корабль шел на свет сигнальных огней.
Стоять на палубе было холодно, Данеска совсем озябла, несмотря на толстый, подбитый мехом плащ. Зато здесь был свежий воздух, не то что в крошечном помещении-надстройке, в котором ее разместили.
В порт прибыли уже ночью. Данеска думала, что сразу сойдут на берег и отправятся к распроклятому наследнику, но отец сказал, что пока лучше остаться на корабле и добавил:
С утра ты переоденешься в имперское платье. Оно в сундуке, помнишь?
Еще бы она не помнила, она его не единожды разглядывала: из набивного зеленого шелка, вышитое золотыми нитями и очень красивое. Даже красивее, чем было на той княжне из Адальгара, но это ничуть не радовало. Данеска согласилась бы всю оставшуюся жизнь ходить в лохмотьях, лишь бы не в Империи и не женой принца!
Хорошо, как скажешь.
Ну-ну, не грусти, улыбнулся каудихо и погладил ее по щеке. Вот увидишь, все не так страшно, как ты себе напридумывала. Ступай, выспись, теперь качки не будет, ты наконец отдохнешь. И не теряй меня. Я уйду ненадолго, нужно кое с кем встретиться, он перевел взгляд вдаль и сказал, будто самому себе:Потом-то мне вряд ли это позволят
Город встретил Данеску противной моросью. Сизая мостовая, испятнанная бурой грязью, блестела от влаги, дома и башни из серого камня стояли, насупившись, угрюмо взирая на чужаков отверстиями окон.
Тут и там сновали люди, таскали какие-то мешки, что-то грузили и выгружали, гомонили на своем отвратительном шипящем языке. Ну чисто змеи! Бродили оборванцы, выпрашивая то ли еду, то ли монеты, стояли потасканного вида женщины в на удивление открытой для такой погоды одежде.
В воздухе стояла вонь тухлой рыбы, подгнивших водорослей и нечистот, сквозь которую еле пробивался запах свежей выпечки. Откуда он тут вообще взялся?
А, ясно! Он исходил от заваленной лепешками телеги, которую толкал перед собой дородный старик.
Вкусные хлебы! выкрикивал он. Свежие хлебы, еще теплые!
«Но уже мокрые», мысленно усмехнулась Данеска.
Вдали звонко застучали копыта, показался отряд воинов.
Разойдись! крикнул один из них. Принц едет! Разойдись!
Люди, только что снующие, как муравьи в муравейнике, кинулись по сторонам и застыли, склонив головы.
Следом за воинами появилась пышная процессия: яркие одеждыкрасные, синие, зеленыетак и бросались в глаза посреди окружающей серости.
Вот и жених едет, что б ему пусто было!
Интересно, кто из них наследник? Коротышка с пегой бородкой? Или тот, который худющий и с медно-рыжими лохмами? Или черноволосый мужчина с незапоминающимся лицом?
Рыжий соскочил с коня и двинулся вперед, остальные замерли. Что ж, рыжий значит рыжий
Отец слегка сжал ее локоть, затем подозвал Виэльди, и они втроем пошли навстречу наследнику.
Теперь Данеска внимательнее рассмотрела будущего мужа.
Худой, невысокий, лишь на два-три пальца выше ее, и это при том, что она небольшого роста: например, отцу и Виэльди только до груди и достает.
Белое лицо, бледные тонкие губы, очень светлые и будто стеклянные глаза. Синий кафтан был, пожалуй, единственным ярким пятном в его облике. Ну еще волосы: их она, конечно, лишь со злости обозвала лохмамина самом деле гладко расчесанные пряди спадали на плечи красивыми волнами, несмотря на дождь.
От наследника, видимо, не ускользнуло, что она откровенно его разглядывает, но пусть. Он тоже посмотрел на нее мимолетом, прищурился, из-под рыжих ресниц сверкнул холодный и как будто оценивающий взгляд, но куда дольше принц почему-то смотрел на Виэльди. Лишь затем обратился к Андио Каммейре.
Я счастлив тебя встречать и чествовать, великий каудихо. Тебя и твоих он вопросительно приподнял брови.
Моих детей. Данеска Каммейра, моя дочь и твоя невеста, и Виэльди Каммейра, мой сын и наследник. Мы все тоже рады встрече.
* * *
Виэльди едва не разинул рот и не пошатнулся, увидев наследника. Да это же Рыжик! Тот самый Рыжик, с которым были вместе в горном лагере! Невозможно, немыслимо! Однако вот он, стоит перед ним, вряд ли глаза обманывают.
На лице старого знакомца тоже мелькнуло удивление, однако он всегда владел собой лучше Виэльди, вот и сейчас почти ничем себя не выдаллишь ненадолго задержал на нем взгляд, а затем перевел на каудихо и заговорил:
Я счастлив встречать и чествовать
В горной долине у них не было имен. Как только будущие воспитанники подходили к черте из камней, отделяющей прежнюю жизнь от новой, привратник-наставник говорил:
Переступив границу, ты оставишь за ней свое прошлое, ты забудешь свою кровь и потеряешь свое имя. Готов ли ты?
Положено было отвечать «да». Может, кто-то и отвечал иначе, но такие, разумеется, не попадали в лагерь.
Собственное «да» Виэльди помнил так хорошо, что оно до сих пор вызывало улыбку. Как и многие, пожалуй, юнцы, он изо всех сил старался не показать робости и страха: вскинул подбородок и не сказалгаркнул:
Да! Я готов!
Еще и кулаком в грудь себя ударил, вот потеха!
Входи, безымянный.
Новые воспитанники оставались безымянными до тех пор, пока не прилипнет какое-нибудь прозвище. Как правило, это случалось быстро: не очень-то удобно звать товарища (или недруга) «эй, высокий» или «эй, чернявый», особенно если высоких или чернявых много.
Могли прицепиться и обидные клички: обычно их давали старшие воспитанники новоприбывшим, если те сделали что-то нелепое, смешное или как-то не так выглядели.
Виэльди на второй же день прозвали «Дикий»вовсе не за буйный нрав, как думали те, кто пришел в долину позже. Просто один из юношейЛучникзаметил, что вечером, во время ужина, он не сел за стол, как все, а опустился у стены, да еще принялся есть мясо и кашу то руками, то с помощью лепешки.
Ну ты и ди-и-икий, протянул Лучник на языке имперцев, но с жутким акцентом, и расхохотался.
Вот и прицепилось. Закрепилось же, когда на следующее утро Щербатый толкнул его в плечо и сказал:
Ты из какой глуши вылез, дикарь? Тебя, небось, зверье взрастило, а не
Договорить он не успелВиэльди сразу ударил его в челюсть, и так уж вышло, что Щербатый стал еще более щербатым.
Уже намного позже Виэльди понял, что иногда слова ранят сильнее кулаков или оружия, и научился, когда надо, сдерживать гнев. А сначала, чего скрывать, он и впрямь был весьма дик. В первое время при одном намеке на оскорбление лез в драку, неоднократно бывал бит, хотя порой и побеждал. Зато уже спустя два-три месяца к нему перестали цепляться старшие воспитанники, да и друзья появились, которые, случись что, вступятся.
Куда меньше повезло Рыжику. Вообще-то сначала он был Заморышем, его так называли все, Виэльди тожекличка удивительно подходила и к его внешности, и к его телесной слабости. Тщедушный, низкорослый, он к тому же часто чихал или кашлял, а когда заставляли бегать, чуть не задыхался.
Неудивительно, что он сразу стал жертвой насмешек и издевательств. Те же Лучник с Щербатым во главе с Вождем чуть ли не каждые несколько дней его избивали. Наставники, если драка происходила у них не на глазах, не вмешивались: здесь была воинская школа выживания, а не жизниесли кто-то не может постоять за себя, сам виноват. Точнее, виноваты отцы, которые отправили сюда сыновей, не готовых к испытаниям.
Андио Каммейра был уверен в Виэльдии не ошибся. Но что же за родитель отослал сюда хилого сына, да еще заплатил за это серебром или золотом?! Не иначе, желал умертвить собственного отпрыска.
Виэльди почти не обращал внимания на Заморыша. Дни были заняты тренировками и испытаниями: бои на мечах, копьях, палках, изнурительный бег по каменистым тропами так с утра до вечера. Два раза в неделю конные тренировки: в горах не особенно погоняешь скакунов, но и забывать о них нельзянавыки верховой езды быстро пропадают, если не упражняться.
Иногда воспитанников на неделю, а то и больше выгоняли из лагеряприходилось питаться тем, что сам сумеешь добыть, а также искать место, где можно нормально переночевать, не опасаясь хищников или «товарищей», способных отнять добычу. Легче всего было сбиваться в группы по трое-четверо, многие так и делали, Виэльди в том числе.
А вот Заморышу приходилось туго, в этом никаких сомнений. К себе в отряд его, конечно, никто не брал. Удивительно, чем он питался? Ведь прежде чем убить зверье, его надо выследить, а Заморыш не был на это способен хотя бы потому, что не выдержал бы долгих блужданий по бездорожью. Можно было подумать, что ему просто везло, и он натыкался на козлика или зайца и успевал пристрелить до того, как те убегали. А еще везло не встретиться с хищником, почуявшим кровь Да только как ни крути, а не может человеку вот так везти раз за разом
После всех тренировок или испытаний у Виэльди не было ни сил, ни желания участвовать в вечерних жестоких развлечениях: поесть бы и поспать. Впрочем, другим он развлекаться не мешалну хотят они измываться над Заморышем, и пусть. Если будущий мужчина не способен защитить себя, то как он защитит свои земли и своих женщин? Такому лучше вообще не родиться либо умереть в детстве или юности.
Так Виэльди думал, пока во время очередного развлечения Вождя и его друзей не глянул на лицо Заморыша: на окровавленных губах того кривилась презрительная ухмылка
Как так?!
А ведь Виэльди и правда ни разу не слышал, чтобы Заморыш кричал, плакал или даже стонал. Не потому ли его били так упорно и часто? Ждали, когда запросит пощады? А он не только не просил, но усмехался в лицо мучителям. Ни стона, ни крика, хотя он не мог не понимать, что если заплачет, взвоет, скоро его перестанут избивать, и он отделается подзатыльниками, легкими пинками и унизительными приказами вроде «постирай мою рубаху» или «залатай мои штаны». Любопытно
С этого любопытства все и началось. Когда в очередной раз Лучник и Щербатый поволокли Заморыша от каменного дома-барака за ручей и дальше, за скальный выступ, Виэльди подозвал приятеля и двинулся следом. Как и несколько других воспитанников, желавших то ли просто поглазеть, то ли позубоскалить.
Он успел как раз к началу ну, дракой это было не назватьк началу издевательств.
На колени, Заморыш! велел Вождь.
Тот не послушался, тогда Щербатый подсек ему ноги, а Лучник надавил на плечи. Заморыш пытался вырваться, но куда там!
Трое расхохотались, кто-то из зрителей вторил смеху, а Заморыш по-прежнему старался извернуться и встать на ногиразумеется, безуспешно.
Вылижи мне ноги, червяк, тогда отпустим и не тронем, ухмыльнулся Вождь.
В ответ Заморыш плюнул ему на ботинок и почти попалв последний миг Вождь все-таки успел убрать ногу. Тут и началось. Щербатый пнул несчастного по лицу, Лучник ударил под дых. Заморыш согнулся, с хрипом и свистом вдыхая и выдыхая воздух, но молчал, как и прежде. Когда же пришел в себя и поднял голову, на его лице Виэльди увидел только ненависть и все ту же ухмылку. Поразительно!
Держите его, чтобы не улизнул, но сами отодвиньтесь подальше чтобы не попало. Лучник и Щербатый послушались, выкрутили Заморышу руки и завели их за спину. Вождь приблизился и принялся развязывать пояс на штанах. Догадываешься, что сейчас будет, а, червяк?