И какие же?
Например, ослушаться приказа. Который она поклялась исполнить.
Какого приказа?
Старшая промолчала.
То есть вы с самого начала?.. Лоллипоп проглотила окончание фразы. И поэтому сразу поставили смеситель ауры? Туся повела шеей в сторону енота с черепом.
Я была обязана принять все необходимые меры предосторожности, в голосе старшей прорезалось раздражение, как при разговоре с неумной и непослушной девочкой.
Лес уже почти кончился. Листва засеребрилась лунным светом: небо немного развиднелось.
Кажется, мы уже близко, сказала Туся. А всё-таки насчёт кексиков
Чушь, фыркнула старшая. Никто никогда не делал кексики с потрохами. Это противоречит правилам кулинарии. Потрошки кладут в пирожки. Кексики придумали мы, когда запускали фальшивые варианты этого текста.
Потому что это смешно и глупо, да?
И чтобы отличить от копий, сделанных с оригинала.
Так вот как вы поняли?
Хватит болтать, Туся. Слушайте все! преподавательница возвысила голос. Мы закончили. Снять тряпки и разбиться на пары! скомандовала преподавательница.
Лапки мышей, лягушек, бэтменов и прочих услужающих избавили охотниц от балаклав. Под ней оказались обычные студенческие лицаразве что немного растерянные и слегка напуганные.
Все помнят, кто с кем? Начинают новенькие. Ларочка, ты первая. Расслабься и не сопротивляйся. Жанночка, ты работаешь с Ларочкой. Готова? Поехали.
Пухленькая поняшка с шерстью, казавшейся в лунном свете серойхотя на самом деле она была розовой, неловко опустилась на колени и уставилась в глаза подруги. Та сосредоточилась, коснулась её плеча и начала петь майсу.
Ты моя хорошая послушай меня слушай я тебе скажу важно очень важно самое на свете важное самое главное слушай внимательно дыши глубоко я тебе чего скажу
Минуты через две у пухленькой закатились глаза, а челюсть отвисла.
Хорошо. Теперь внушение, скомандовала Аделаида Аксиньевна.
Ты сейчас пойдёшь в общежитие и там заснёшь. Проспишь долго. Встанешь утром. Ночью тебе снился сон. Глупый сон. Стыдно помнить такие сны. Ты не будешь думать об этом Глупый сон, глупый сон, тебе снился глупый сон Жанночка понизила голос, усиливая суггестию.
Потом настала очередь бежевой поняши, потом бурой.
Вскоре несколько сонных пони, едва перебирая ногами, пошли, покачиваясь, по дороге.
Снова разбились на пары! скомандовала старшая.
На этот раз дело пошло быстрее: остались более сильные, и няшили они быстрее.
Месяц побледнел. На поляне остались только Туся Лоллипоп и её учительница.
А я догадалась, сказала Туся, опускаясь перед Аделаидой Аксиньевной на колени. Капкейк она ведь была наша?
Моя ошибка, вздохнула старшая. Ей было нечего делать в Ордене.
И что она сделала не так? Туся смотрела на учительницу снизу вверх.
Не выполнила приказ. И хватит об этом, отрезала старшая. Ладно, милая, это дела прошлые, я тебе расскажу кое-что получше, моя хорошая, слушай меня, маленькая, я тебе такое расскажу, самое важное скажу, чего хочешьвсё узнаешь, милая, слушай внимательно
Через час онаодна, без электоратастояла возле своего дома на улице Шлатких Пузиков. В доме было темно, но старую пони это не обмануло.
Дверь была не заперта. Это её не удивило. Напротив, она этого ждала.
В спальне царил кромешный мрак. Но это не мешало ей чувствовать присутствие кого-то другого. То естьдругой.
Дело сделано, сказала Аделаида Аксиньевна. Всё чисто. Я отправила лемуров и пса в обычное место. Смеситель ауры и рукопись у них.
Я этим займусь, раздался низкий голос из темноты.
Наверное, я буду сильно беспокоиться, вздохнула Аделаида Аксиньевна. Капкейк должна быть завтра на плацу. У нас репетиция орденского парада.
Это не твоя забота. Слушай внимательно голос в темноте запел майсу, и старая поняша почувствовала прикосновение чужого тела, наполненного чужой волей. Слушай меня внимательно, слушай С Капкейк всё хорошо, не о чем беспокоиться, а всё остальноетолько глупый сон глупый сон долгий глупый сон а когда будет нужно, ты проснёшься, по-настоящему проснёшься, когда будет нужно а пока ты можешь спать можешь спать можешь спать
На следующий день Аделаида Аксиньевна встала с утречка пораньше. У неё намечалось много дел: проверка курсовых, приём зачётов по новейшей истории Эквестрии, и самое неприятноерепетиция парада институтского отделения Ордена охотниц Вондерленда.
Орденская организация завелась в институте относительно недавно. Ректорат сначала отнёсся к этой инициативе настороженно, хотя и не препятствовал: Ордену покровительствовала Верховная. Но довольно скоро выяснилось, что никакого вреда от охотниц нет. Как, впрочем, и пользы. Вся активность новоявленных орденских компаньонок ограничивалась пикниками в лесу, да какими-то дурацкими ритуалами в актовом зале института. Однако приглядывать за компаньонками всё-таки следовало. К сожалению, ректорат возложил эту не особо хлопотную, но малоприятную обязанность именно на неё, Аделаиду Аксиньевнувероятно, в надежде на то, что старая преподша сумеет занять молодых бездельниц чем-нибудь полезным. В связи с чем её буквально вынудили вступить в Орден и занять в нём место Церемониймейстерки.
Занятие это оказалось крайне скучным. На неё свалилась организация орденских банкетов, оформление бумаг, а также проведение тех самых дурацких ритуалов. Например, парадов. Или поклонений символу Ордена"черепу поверженного чудовища". Череп, кстати, действительно существовал: его прислали из орденской канцелярии на открытие отделения. Принадлежал он, судя по всему, никакому не чудовищу, а какой-то мелкой пупице. Аделаида держала черепушку в учительской, в шкафу со швабрами и мётлами. Этому дурацкому "символу" там было самое место. Как и всей этой лавочке. Впрочем, чем бы дети не тешились
Но сегодня у неё не было никакого настроения участвовать во всём этом. Она встала не выспавшаяся и усталая, хотя легла вовремя. И неудивительно: всю ночь ей снилась какая-то гадость. Потом выяснилось, что у неё грязные ногихотя на ночь она их мыла. Видимо, вставала отлить, пошла за этим на участок, там испачкалась. Странно, но она об этом совершенно не помнила. В последнее время у неё вообще участились провалы в памяти. Возраст, похоже, брал своё.
И ещё ей лезли в голову какие-то тревожные мысли по поводу студентки Капкейк. Аделаида Аксиньевна чувствовала особую ответственность за неёэто была дочка соседки. Нет, лавочка хорошо училась, даже слишком. Но в последнее время она стала угрюмой, малообщительной и всё время пропадает в библиотеке. А ведь на орденском параде она назначена правофланговой. Сегодня последняя репетиция. Подготовилась ли Капа? Ох, вряд ли. Хотя, конечно, невелика беда, если и не подготовилась. Кому нужны эти парады?
Однако неприятное чувство не отпускало. Так что старая преподавательница почти не удивилась, когда увидела в своём кабинете институтскую инспекторку и не узнала, что этой ночью Капкейк Сакрифайс в общежитии не появлялась.
СЕДЬМОЙ КЛЮЧИК, ЗАГАДОЧНЫЙ. УДИВИТЕЛЬНАЯИ ПРИ ТОМ В ВЫСШЕЙ СТЕПЕНИ ЗАНИМАТЕЛЬНАЯИСТОРИЯ О ТОМ, КАК НЕКИЙ НАЗОЙЛИВЫЙ НЕДОПЁСОК ПО ИМЕНИ СГУЩ ЗБСОВИЧ ПАРСУПЛЕТ-ПАРСУПЛЁТКИН НЕОЖИДАННО, НО ЗАСЛУЖЕННО ПОЛУЧИЛ ПИЗДАРИКОВ ОТ СЕМИ ТАИНСТВЕННЫХ ТЕНЕЙИ НЕ БУДУЧИ В СИЛАХ СИЕ ПЕРЕНЕСТИ С НАДЛЕЖАЩИМ ДОСТОИНСТВОМ, ОКОЛЕЛ!
Читать в серьёзномно не в молитвенномнастроении, никак не ранее чем опосля 32-го поребрика второго тома. Впрочем, за неимением второго тома можно прочесть это и после "Вигилии", находящейся в первом томепо крайней мере, вы будете понимать, за что.
Недопёсок получил пиздариков. И околел!
ВОСЬМОЙ КЛЮЧИК, СПЕЦИАЛЬНЫЙ. РЕПЕТИТОР
Можно читать после главы 53но лучше бы до.
Москва, 2012. Осень
Такса не выключается на выходные. И на праздничные дни, и в тяжёлые днитоже. Такса вообще не выключается.
Это категорический императив: прогулка утром, прогулка вечером, в любую погоду, в любом состоянии и настроении. "Зи-и-га, домо-о-о-й". Дерьмо съеденное, дерьмо размазанное по морде и корпусу, мыло, шампунь. Если такса стараяпелёнка в прихожей, чтобы ей было куда сходить ночью. Но если такса совсем старая, то она может не донести, не удержать в себе, и тогдапроблемы с ковром, с креслом, чистка, химия, отдушка, не помогает, новый ковёр, новая обивка. Зацарапанные углы. Шерсть. Проблемы с отъездом куда бы то ни было, потому что таксы плохо переносят передержку и не любят приходящую прислугу.
В общем, все те проблемы, ради которых резонные люди и заводят таксу.
Собака вводит жизнь в известные рамки. А если уж пришла пора ввести жизнь в известные рамки, пусть лучше это будет такса. А не, скажем, лечащий врач. Который, конечно, милейший человекиз Питера, старая школа. Но он всё равно скажет, рано или поздно: в ваших-то преклонных летах, Мстислав Мануйлович, необходим устойчивый распорядок дня, простые физические упражнения, регулярный моцион. И лучше без крайней нужды не покидать родные пенаты. То есть, конечнородных пенатов, аккузатив "когочто", пенатыэто "кого"; уж простите, Мстислав Мануйлович, сейчас бескультурье сплошное в телевизоре Кстати, как у вас с табачным курением? Сигаретка вечером? Одна? Две? С утреннимичетыре? Вот и славненько. И дальше, пожалуйста, то же самое. Ни в коем случае не бросайте. С алкоголем аналогично. Ничего не меняйте, вообще ничего не меняйте. И проживёте ещё сто лет а то и все десять. Знаете, а ведь в вашем случае это реально. Кому другому не сказал бы, а вам вот скажу. А знаете что? Заведите собаку. Только не большую, с ней вам будет хлопотно. И не очень маленькую, маленькие капризные. Что-то среднее. Например, таксу. Считайте, что доктор прописал, хе-хе-хе-хе.
Поэтому лучше уж сразу завести таксу. Узкую и длинную, как жизнь интеллектуала.
Мстислав Мануйлович Сурин выгуливал Проционуса Команданте Зигера. Они были примерно одного биологического возраста: Проционусу Команданте недавно исполнилось девятнадцать, Сурину было девяносто восемь, если верить паспорту. У обоих был артритне то чтобы тяжёлый, а так, для порядка. Правда, у Зиги начала развиваться старческая катаракта, о чём свидетельствовала едва заметнаяпока чтоголубая дымка в глазах. Поэтому к ежедневным обязанностям Мстислава Мануйловича прибавилась прецизионная работа с пипеткой: Проционусу Команданте назначили офтан катахром. Можно было бы, конечно, оставить это на Зарему, но тогда пришлось бы менять её статус приходящей прислуги на постоянное проживание. Этого Сурин не хотел категорически.
Что касается выцветших глаз самого Мстислава Мануйловича, возраст у них ничего не отнял, а только даллёгкую дальнозоркость.
Маршрут прогулки в последние полвека не менялся: двор дома 57 по Забитьевской, мимо детского садика, в скверик, проходным двором на улицу имени финского коммуниста и на угол проспекта имени монгольского поэта. Или, может, адмиралаСурин не видел большой разницы. Он вообще старался не обращать внимание на московскую топонимику. Хорошо, хоть Забитьевскую переименовали обратно: с тридцать третьего по девяноста второй ни в чём не повинная улочка носила имя какого-то ростовского бандита, имевшего заслуги перед революцией.
Не переименовывали только безымянный скверик. По нему Сурин гулял с жесткошёрстной Хиной Марковной, с рыжей Фосеттой, умершей от почек, с Вальди, названном в честь мюнхенской Олимпиады, и с Лампопусом, которого в девяноста втором раздавил джип. Водитель специально вильнул, чтобы пустить собаку под колесо. Мстислав Мануйлович позвонил двум бывшим ученикам: сотруднику силового ведомства, которому он ставил американский английский, и уважаемому человеку из Северной Осетии, которому он учил настоящему арабскому. Обоих он попросил об одном и том же. Ученики отнеслись к просьбе с уважениемскооперировались, задействовали возможности, нажали на пружинки. Джип нашли, с водителя поспрашивали. То, что от него осталось, жило в подмосковной клинике для ветеранов горячих точек. А может, уже и не жилоСурин не любопытствовал. К тому времени у него уже был Проционус Команданте. Его подарил Мстиславу Мануйловичу одесский грек, которому Сурин научил родному греческому.
Сейчас он стоялс тяжело дышащим Зигером на шлейкена углу проспекта. Тот казался неопрятным и замызганным, как и любая вещь в общественном пользовании. Зато улица была обихожена, уставлена красивыми чугунными фонарями и дорогими магазинами. На её парковках отдыхали автомобили хороших породв основном ауди, и эти, как их, бентли. В последнее время Сурин стал замечать на улицах много бентли. Не нравились ему эти машины: было в них что-то от раскормленных падальщиков, всегда чующих, где ожидается очередное пиршество. Магазины же он, напротив, одобрял. Недавно он покупал для Зигера тёплую попонку с кристаллами Сваровски. Магазин понравился: там были милые девушки, которые вокруг Команданте только что не танцевали. Попонка тоже показала себя с лучшей стороны, и даже дурацкие кристаллы оказались небесполезными. По крайней мере, Команданте не теребил её зубами.
Вечер уходил в небытиес достоинством, без жалоб и трагической суеты. Тени от фонарей росли быстро и незаметно, как чужие дети.
Настало время для первой вечерней сигаретки. Сейчас он её выкурит, с удовольствием думал Сурин, а потом отдохнёт на лавочке. Дальшедомой, к чаю и книгам. Можно позвонить Зареме, она придёт и заберёт Зигуа самому заглянуть к букинисту Шварцеру. Который отложил для него кое-что интересное, в том числе четырёхтомник Минского в отличном состоянии, "Восточный вопрос" капитана Владимира Гота со всеми схемами и картами, а главноенекие сведения об архиве издательства "Омфалос", оставшиеся во Флоренции у Лопатто, а потом, скорее всего, осевшие у Гардзонио. Его интересовало, сохранились ли гранки второго сборника Фиолетова.
Сурин сунул руку в карман пальто. Извлёк портсигар с потёртой серебряной крышечкой. В нём должны были лежать две ароматные палочки "Sobranie Black Russian". На эти сигареты он перешёл ещё в пятьдесят седьмом. Ими Сурина исправно снабжал знакомый матрос торгового флота. Его Сурин вылечил от привычки материться через слово.
Щёлкнула крышкаи Мстислав Мануйлович обнаружил, что портсигар пуст.
Первым делом Сурин сделал дыхательное упражнение, чтобы не разволноваться. Потом развернулся, чтобы присесть на лавочку. И убедился, что лавочки тоже нет, а вместо неёпустой четырёхугольник земли, на который уже успели набросать мусора. Два окурка, лежащие рядом, белели, как выбитые зубы.
Мстислав Мануйлович прожил на свете достаточно, чтобы отличать вероятное от невероятного, а возможное от невозможного. Какие-либо пертурбации с любимой лавочкой были возможны, но крайне маловероятны: за порядком в скверике и его неизменностью приглядывал его ученик в мэрии. Напротив, отсутствие сигарет в портсигаре было не просто невероятным, а вот именно что невозможным. Сурин точно помнил, как он перекладывал четыре палочки из пачки в портсигар с утра. И он ни с кем не делился, нет. Разве что утром, на лестничной площадке но этим утром он там стоял в одиночестве, это он помнил точно. Значит значит значит, что-то должно случиться.
За долгую жизнь с Мстиславом Мануйловичем уже случалось всякое разное. Так что испугать одной этой мыслью его было проблематично. Чувство, которое его посетило, можно было бы назвать досадой. Если вдруг чегоа он так и не успел дочитать интереснейшие мемуары Абрикосова, не попробовал редкий белый чай, присланный его учеником из Китая, и не зашёл к Шварцеру. Остальное вроде бы в норме: все дела давно приведены в порядок, Зареме заплачено за полгода вперёд, всем прочимвключая Проционуса Команданте Зигеразаймётся его ученик из адвокатской конторы, которому он когда-то хорошо подтянул юридический немецкий.
Зигга, громко позвал Сурин.
Проционус Команданте был воспитанным псом и хорошо понимал нюансы, особенно такие. Он немедленно бросил обнюхивание интереснейшего бордюрного камня, на котором оставили важные сведения о себе юный йоркширский терьер, молодая пекинеска и пожилой коккер-спаниэль, быстро подошёл и сел возле левой ноги.
Теперь оставалось только ждать. И надеяться не дождаться.
Человечка в синем пальто и шляпе-стетсоне он заметил не сразу, но как заметилуже глаз не отводил. Тот шёл мимо вывесок и фонарей какой-то дурацкой походочкой. Нет, он не кривлялся, совсем наоборотоднако в его движениях была странная развязность, расхлябанность. Сурину вдруг подумалось, что так может ходить человек, уверенный, что его никто не видит. Или не замечает. Чужие взгляды дисциплинируют, но этот шёл так, будто их не было.
Когда человечек подошёл, Мстислав Мануйлович его разглядел в подробностяхи убедился, что этого типа он никогда в жизни не видел. Эту длинную физиономию с рыжими бровями и вислым носом, украшенную очками в мощной роговой оправе, он бы не забыл ни при каких обстоятельствах. Как и синее пальто, и шляпу-стетсон.