В то же мгновение из-за низенькой дверцы послышались шаги, и в нее с трудом пролез Ванвельт Черный Волк. За ним поспешали двое: низенький толстяк и высокий костлявый молодец, оба в красных фартуках и перчатках.
Заметив раскинувшегося на полу юношу, Ванвельт сделал знак, и палачи бросились к нему. Толстый заглянул лежащему под веки, прощупал пульс. Кивнул худому. Тот вышел из комнаты, но скоро вернулся, неся ведро воды, которую и вылил на Утери.
Ванвельт укоризненно взглянул на сидевшего за столом.
Ты едва не убил его, Мор! Опять?
Ну не убил же! фигура пошевелилась, устраиваясь удобнее. Зато я получил массу удовольствия, ощущая его агонию! Нет ничего прекрасней в этом мире, чем агония живого существа, живого и, желательно, разумного! Зверушки умирают, не раздумывая. Не получая от процесса никакого удовлетворения! Фуи нет его! А здесь? Нет, Ванвельт, жизнь все-таки прекрасна и удивительна, если смертные так не хотят с нею расставаться!
Ванвельт с любопытством поглядел на Мора.
Почему бы тебе не написать книгу? с иронией спросил он. Ты так красиво излагаешь!
Мор с достоинством пожал плечами.
К сожалению, у меня не будет последователей. Яединственный в своем роде. А истинные последователи должны быть похожи на Учителя. Взгляни на этого мальчика! Та же покорность судьбе и непротивление злу, как у Нотэри. Вот только поверь мнекак и Нотэри, он ничего нам не скажет!
Еще как скажет! рявкнул Ванвельт и ткнул лежащего сапогом под ребра. Еще воды, повернулся он к палачам. Сказал же предыдущий?
Он был, Мор покрутил пальцами, подыскивая слово, с гнильцой. Такой, знаешь ли, человек по обстоятельствам. Когда у него отняли посохон упал!
Какой посох? удивился Ванвельт.
Нотэри. Если бы он был жив, этоткак егоЛогир? демонстрировал бы чудеса мужества. Знаешь, есть люди, которым для подвига нужен еще кто-тонянька, например.
Ванвельт, продолжавший нетерпеливо кружить по комнате, остановился и дико глянул на Мора.
Ты сумасшедший, клянусь Черным Псом! сказал он.
В этот момент юноша пошевелился. Его тут же подняли и усадили на глубокий деревянный стул, крепко привязав к нему. В ход пошло еще одно ведро воды.
Утери закашлялся и открыл глаза.
Над ним нависала огромная черная фигура. Он узнал человека, виденного им в тронной зале рядом с Адамантом. Принца Ванвельта.
Я задам тебе только один вопрос, низко наклонившись к нему, сказал тот. Только один. Если ты правильно ответишь на негоя отпущу братьев. Если нет, - он отодвинулся и отошел в сторону. Видел ты Логира? неожиданно спросил он.
Утери вздрогнул.
Видел, тихо ответил он.
Ванвельт уселся за стол рядом с темной фигурой.
Хочешь уподобиться ему?
Уподобиться в чем? Утери поерзал, пристраивая немеющие конечности. В безумии? В предательстве?
Фигура в черном зашевелилась. Явственно послышалось хихиканье.
Ванвельт кивнул палачам. Они встали с двух сторон от Утери. Худой нежно взял его за руку. Длинные пальцы палача, затянутые красной тканью перчатки были чувствительными, как у музыканта.
Ответь мне, заговорил Ванвельт, поднимаясь и снова принимаясь расхаживать, где символ Верховного священнослужителя? Где Троица Нотэри? Кому он отдал ее?
Утери удивленно поглядел на него.
Он никогда не снимал ее. Когда его забиралиона была у него!
Ванвельт остановился. В то же мгновение музыкальные пальцы палача крепко сжали мизинец Утери и вывернули. Раздался хруст. Утери закричал.
Палач убрал руки за спину и вопросительно уставился на принца.
Ай-ай, как нехорошо говорить неправду! зашелестел вдруг голос из недр черных одежд.
Услышав его, Утери перестал кричать и, тяжело дыша, вжался в стул. Палач снова взял его за руку.
У Нотэри его не оказалось, вот ведь досада! сказал Ванвельт. Ты был с ним рядомможет, видел, куда он дел его? Спрятал?
Или отдал тебе? снова зашелестел голос.
Утери ощутил, как голову сжимает горячим кольцом адская боль. Она перекрыла боль от сломанного мизинца. Она полыхала огнем, и стоило ему шевельнуться, как огонь перекидывался с головы на все тело.
Им очень нужно знатьвнезапно, понял он. Отчего-то Троица важна для них. И они не убьют его сейчас потому, что им нужна правда, а не его смерть. И еще он понял, как они пытали Нотэри.
Боль захватывала все большую территорию. Она почти дошла до сердца, но где-то там, глубоко, притаилась белая искраего вера. Слова молитв забылись. Он повторял, как заклятие, имя Богини. И боль вдруг отступила. Уменьшилась до размеров его головы. Давление, которое он испытывал извне, отпустило его. И он сноваоткровениемпонял: они ничего не узнали от него. И не узнают. А что они сделают с его теломневажно.
У меня нет Троицы, хрипло проговорил он.
Он говорил чистую правду.
Если ты отдашь нам Троицумы отпустим братьев. И все закончится! Ванвельт внимательно смотрел в его лицо. Подумай, юноша. Мы не торопимся. У тебя еще много чего можно сломать.
Да-да, хихикнула темная фигура. Мы будем делать это пла-но-мер-но! он нарочито произнес слово по слогам.
Ломайте! хотел было ответить Утери, но потерял сознание.
Слабак! буркнул Ванвельт. Принесите ему воды. А мне вина.
Волк, ты ошибся, Мор поправил капюшон, который не снимал, и откинулся на стуле. Никакой он не слабак. Слабаком был предыдущий. А с этим придется возиться долго. Может, поужинаем?
Согласен! Принесите ужин сюда. Позовем Адаманта?
Не надо! Мор покачал головой. Не мешай ему. Королевские обязанности отнимают слишком много времени. Но кто-то должен делать эту нудятину? Мы на это и рассчитывали, когда сажали его на трон, не так ли?
Твоя правда! кивнул Ванвельт. Пусть играется с коронойон так о ней мечтал. А мы займемся действительно важными вещами!
* * *
Это утро можно было с полным основанием назвать зимним. Ночной снегопад совсем забелил землю, словно молоком, лишь пещеры в холме неприятно чернели.
Шторм продрых до полудня и вскочил, ошарашенный и возмущенный.
Что случилось? поинтересовался он первым делом у неподвижно сидящего у костра дэльфа. Тот равнодушно пожал плечами.
Ничего.
Почему ты не разбудил меня ночью?
Зачем? Ты выспался, а мне все равно не хотелось спать.
Шторм подозрительно посмотрел на него и ушел к ручью.
Инвари устало откинулся на седло, плотнее закутал плащ и через минуту был уже во сне.
Ему снова снились сплетенные тела. Но на этот раз на снежной, а не травяной, перине. Женщина была узкобедра и белокожа. Ее гладкие черные волосы змеились по свежо пахнущему снегу. Она металась в любовном жару, как в лихорадке, и пряди живыми блестящими полосами сочились сквозь пальцы держащего ее мужчины, сильного, плечистого, смуглого. Они двигались в самом центре белого вихря, вздымаемого неправдоподобным сном вокруг них, и Инвари, смотрящий сверху, видел их игру от начала до самого конца, когда жар затопил тела и снег превратился в пар и осел капельками на их разгоряченной коже. И была еще чья-то улыбка. Неприятная и странная, как косой взгляд в спину, она беспокоила его и была так очевидна, что он не понимал, почему те двое ее не замечают.
Но они уже снова любили друг друга. И он видел, как внутри женщины разгорелось голубое с золотыми прожилками сияниеона зачала ребенка, и это было желанное дитя любви и согласия, и все было бы прекрасно, если бы в тот же момент в теле мужчины не погас свет, словно его выключила невидимая рука. И хотя он еще двигался, шептал нежные слова, жил, Инвари знал наверняка, что к утру он умрет. Почувствовала это и женщина, потому что вдруг широко раскрыла темные грозовые свои глаза, взглянула в его лицо, обвила ногами его тело и застонала от боли, неведомой ему боли предсказания, которую он принял за страсть. И неведомая ухмылка стала шире, залив лицо Инвари слезами ужаса и толкнув его в спину костлявой рукой смерти. И пришла боль
Он вскрикнул прежде, чем проснулся. Открыл глаза. Невыносимо болела раненая рукаон во сне отлежал ее. Мирно потрескивал вновь разведенный костер, пахло пищей, дымом. Снег прекратился, принеся зиму. Неподалеку Шторм подвешивал торбы лошадям, а от леса, бесшумно, словно привидение, двигалась долговязая фигура, темная, косматая. Заметил ее и Шторм.
Аф! радостно прогудел он, поднимая руку в приветствии.
Флавин подошел к костру, бросил настороженный взгляд на холм и еще один, внимательный, на Инвари.
Добрый день, Один, давайте, я перевяжу вам рану, были его первые слова.
Инвари, все еще под впечатлением сна, растерянно улыбнулся ему, начал снимать камзол, разматывать повязку.
Подошел Шторм. Увидев глубоко рассеченную мышцу, поднял брови.
Откуда это у тебя?
С отшельником поругался, честно ответил Инвари.
Он чувствовал, что разбойник начнет ему доверять, только если он будет говорить правду.
И что же вы не поделили? вежливо поинтересовался Аф, туго бинтуя рану куском чистого полотна, взятым им из своей «медицинской» сумки.
Взгляд на искусство, буркнул Инвари и перевел тему. А как ваши дела, Аф? Как вы себя чувствуете? Вижу, ваши раны уже затянулись.
У сотайров хороший иммунитет, Один, поэтому ремиссия не занимает много времени. Когда тронемся в путь?
Сначала плотно пообедаем! раздался хриплый голос из-за его спины. Пес его знает, когда удастся поесть по-человечески.
Инвари дернулся от неожиданности и зашипел от боли.
Приветствую тебя, Аф Лиолинелл! как ни в чем не бывало, говорил бесшумно подошедший отшельник. Последний раз ты навещал меня в моем одиночестве лет шесть назад?
Так оно и было, старый друг, отвечал Аф, не оглядываясь и не удивляясь. Моя инспекция принесла мне массу удовольствия от твоих работ.
Не понял! возмутился Шторм. Вы, что же, знакомы уже?
Флавин умело затянул повязку на плече у Инвари.
Благодарю вас, пробормотал тот, поднимаясь и направляясь к своему коню.
Ворон тихо заржал, приветствуя хозяина.
Давайте, давайте обедать! торопил, меж тем, отшельник недоумевающего Шторма. К ночи мы должны быть в Колдовском урочище.
Мы? удивился Шторм. Опять не понял!
Я знаком с этим человеком, терпеливо вмешался флавин. И, по всей видимости, он едет с нами.
Вернулся дэльф. Виденный сон вызывал теперь лишь легкое беспокойство. И было еще что-то, упущенное им в разговоре старика и Афа. И лишь сидя у костра вместе со всеми и дуя на обжигающее варево из бурлящего котелка, он понял, что упустил. Отшельник-человек и флавин обращались друг к другу на ты!
* * *
Под сводами притихшего в недоумении от ранней зимы леса, по мокнущей земле, не успевшей укрыться одеялом из листвы или снега, в сырости и тлене умирающих листьев и засыпающей природы, маленький отряд продвигался по Приграничью Сердца не слишком быстро. Художник сидел позади Шторма, на его тяжелом, но сильном битюге, а когда тот все же уставал, ибо хозяин и сам представлял собой нелегкую ношу, отшельник пересаживался на кобылку Афа, который был неутомим в ходьбе и, казалось, мог идти пешком много лет. Приходилось соблюдать определенную осторожность и в отношении оборотней. Правда, чем ближе к Сердцу они подходили, тем меньше следов их присутствия ощущалось. Но все же обглоданные трупы животных попадались им на пути, а крупные следы вокруг говорили о том, что не обычные волки сделали это. Странным казалось и то, что почти целые туши, убитые, словно забавы ради, были не тронуты другими хищниками. Даже любители падали не интересовались ими. Когда Аф установил это, он наотрез отказался идти мимо трупов, и у каждого встреченного места пиршества оборотней приходилось делать остановку и заваливать тела землей, над которой флавин шептал что-то на своем языке, словно, казалось Инвари, извинялся.
С приходом зимы неожиданно укоротился день. Смотря на вечеряющее небо, путники только качали головамивсе пошло вкривь в Ильрийском королевстве!
Сообща решили с наступлением темнотыкак бы рано она не наступилане идти дальше. И хотя Аф знал этот лес как свои пять пальцев, а ночные переходы сильно сократили бы время путешествия, риск мог не оправдаться. Ночьмать любви, стала матерью ненависти. Ночью лес кричал от боли, корчась под вкрадчивыми шагами созданных Ванвельтом тварей. Ощущения нереальности и надругательства клубились в воздухе, и флавин чувствовал это острее всех. Он все больше мрачнел, отставал от отряда, кружа вокруг, чтобы обнаружить следы пребывания оборотней. Когда во время очередного перехода они наткнулись на целое стадо оленей, безжалостно вырезанное только ради забавы, флавин надолго замкнулся в себе. Он совершил обряд, и произнес последующие слова только вечером, на привале.
После небогатого ужина путники разлеглись вокруг костра, готовясь ко сну. Шторм, сменивший с наступлением холодов безрукавку на рубаху из толстой кожи, подбитую мехом, блаженно растянулся на своей любимой овечьей шкуре, ногами к огню.
Хорошо! искренне пробасил он. Сон на свежем воздухесамый полезный.
Продляет годы бренного существования, ехидно пропел художник, укрепляет плоть и изгоняет бесов вожделения.
У тебя, что ли, бесы? хохотнул Штормони с отшельником явно недолюбливали друг друга.
Да что ты, громила, знаешь о вожделении? тотчас взвился тот. Деваху хапнуть, затащить на сеновал и побаловатьсявот и все твое вожделение, только и считаешься с тем, что у нее под юбкой.
А с чем еще-то? удивился Шторм.
Во-во, неожиданно миролюбиво отозвался Витольд, молодой, здоровый и глупыйполный набор!
Я, может, и глупый, но от жизни, в отличие от некоторых, не бегаю! огрызнулся Шторм.
Что имеет в виду этот головорез? Пусть объяснит! от обиды обращаясь к нему в третьем лице, возгласил художник, потрясая перед его лицом кулаками.
А то и имею! неожиданно разозлился Шторм. Развелось вас, калик перехожих, странников да отшельников всяких, как собак нерезаных! Ни хрена не делаете, деньги обманом выманиваете, от жизни отворачиваетесь. Что за грехи такие тебя в глушь загнали? Ничем не интересуетесь, ничего не хотите, только жрете, да мечтаете. А есть еще такие, которые святых из себя разыгрывают, постятся, скромничают. Карго! Да разве нормальный человек поститься станет? Нет! Он поест, да дело славно сделает, потому как у сытого и работа ладится. Дармоеды паршивые!
Витольд вскочил.
Я у тебя есть, что ли, просил? Я вообще никогда ничего не просил. И мое это дело, чем и как заниматься, только мое и Богов, что мне покровительствуют. Ты лучше о своей душе позаботься, она у тебя заржавела, небось, от чужой пролитой крови-то. Тоже мне, обличитель! «Дело славное!» Знаем мы ваши славные дела по ночам, да на большой дороге.
Неуловимо кошачьим движением Шторм поднялся. Инвари, не без интереса следивший за перепалкой, напрягся, ощутив опасность, волной накатившую от стоящих друг против друга мужчин. Художник сжимал крепкие кулаки и почти не казался старым.
Чего мы спорим-то, широко улыбнулся Шторм, и от его улыбки Инвари сделалось нехорошо, рук у нас, что ли, нету? Там, справа, полянка, пойдем, папаша, разберемся? Или испугался?
Старик сверкнул глазом в его сторону и повернулся, чтобы идти.
Сядьте оба! прозвучал неожиданно властный голос.
Все повернули головы. Говорил Аф. Он сидел на голой земле вне линии света и казался лесным божествомогромный, темный, косматый, с горящими злобой глазами.
На всей земле ваше племя самое сволочное! На что вас создали Боги? Понять не могу, но природа здесь не при чемона мудра, вас, своих убийц и насильников, не создала бы! Нет, это Боги намудрили, скучно им стало в нашем спокойном мире, вот они и пошутили, создав вас себе на потеху! Человек на человека, брат на брата, отец на сына и сын на отца Какие интриги, какие связи, какие сюжетные повороты!
Флавин говорил неспешно и то ли горькая ирония, то ли настоящая ненависть сквозили в его словах, но слова подействовали на остальных, как ушат ледяной водыони застыли от изумления, забыв о ссоре.
А чтобы было еще интереснее, едко продолжал Аф, всемудрые наделили вас болезненным честолюбием и эгоизмом. Чтобы и вам не скучно жилось. Ближнего под себя подмялмало! И дальнего надо, чтобы знал свое место. Дерево вам мешаетвы его срубите, а чего уж о ближнем говорить? По трупам пройдете, и цель благородную изыщите, чтобы совесть чиста была. Выкак тля, все портите, все рушите, где бы ни появились, со своим уставом лезете, не зная, что у природы уже миллионы лет свои законы, не видя дел рук своих, не ведая, что творите! Слышите? Аф чутко повел ушамивдали раздался леденящий вой. Слышите? И это создал человек, чуть, может быть, более образованный. Создал чудовищ, а подсобным материалом послужили такие как вы и он сам, вам это о чем-нибудь говорит? Жить не страшно после этого? Вам, Шторм?