Пока не встретилась со мной,договаривает за меня Алисейд, видя, как я молча опускаю голову, обхватив собственные коленки одной рукой и разглядывая их.
Удивительно, как стойко он не проявляет лишних эмоций, не переспрашивает ничего впустую, принимает услышанное так, как оно есть. Лишь кажется, что он в томительных размышлениях, словно ищет какое-то ему одному необходимое решение.
Его теплые пальцы касаются моих волос, заправляя одну прядь за ухо, а затем с нежностью дотрагиваются до подбородка, веля мне снова посмотреть в глаза их обладателю.
Почему после стольких лет молчания ты решила рассказать об этом, и не кому-нибудь, а мне?Алисейд медлит, а затем ироничная усмешка касается его губ.Ты знаешьты сама говорила,что я тот ещё любитель нарушать устав.
Потому что доверяю тебе.
Едва различимый шепот и такие простые слова, легко срывающиеся с моих уст. Я не представляю, чем подобное раскрытие секретов обернётся для меня впоследствии, но мне ясно одно: я не смогла бы придумать правдоподобную историю приобретения уродливой отметины на своём теле. Я решилась и пошла до конца.
Я не хочу лгать тому, кто за эти несколько дней стал значимым для меня
Услышав это, мой хассашин в волнении втягивает ноздрями воздух и каким-то образом ловко перехватывает меня за талию, тут же усаживая на себя. Ткань рубахи сползает и падает на подушку рядом. Мы соприкасаемся лбами, пока я обнимаю его шею ладонями и чувствую на пояснице горячие руки.
Где-то вдалеке раздаётся призыв на утреннюю молитву, город медленно просыпается после долгой непроглядной ночи, но для нас словно ничего не имеет значения: мир сужается до ощущения кожи к коже и обоюдно направленного друг в друга взгляда.
Я буду вынужден уехать, милая, ты ведь понимаешь этоАлисейд касается своими губами моих, произнеся вслух тот факт, что и так неумолимо приближался со всей неотвратимостью.
Я ведь сама напоминала о том, что Аль-Алим не любит долгого исполнения заданий, и теперь, после смерти Тамира, возвращение моего хассашина в обитель более чем логично.
Его реплика словно подводит черту в разговоре, а я слишком занята созерцанием и тактильными ощущениями, чтобы уловить в ней ещё какой-то смысл.
Затем он проникает одной рукой в мои всё так же распущенные, спутавшиеся волосы, перебирает пряди и прикрывает веки, шепча, как заклинание, слова, не связанные с предыдущими:
Моя смелая Моя храбрая Моя преданная Сурайя.
Я уже сама нетерпеливо приникаю к его губам, ласково целуя в ответ, и думаю о том, что внутри меня никогда не было так тепло от, казалось бы, таких незатейливых слов. Судорожно вздохнув, глажу ставшее за короткие дни родным лицо ладонями и не сдерживаю эмоций в голосе:
Побудь со мной столько, сколько можешь
Позже, когда я просыпаюсь, уже не накрытая ничем, под вовсю разошедшийся гомон окончательно ожившего дневного города, обнаруживаю лишь лежащие на столе украшения и испорченную рывком мужских пальцев цепочку. Вдобавок к отметинам собственника по всему моему телу они служат мне напоминанием о том, что сказка минувшей ночью была реальностью.
[1] Это оружие как раз и называется шэнбяо.
Ничто не истина. Всё дозволено
Алисейд
Я нахожусь в пути уже целый день, не жалея сил украденной у ворот Дамаска лошади.
Выйдя из дома Сурайи под утро, я не стал посещать дарту, хотя с удовольствием бы переоделся в привычную одежду и забрал бы часть своей экипировки. Ровно как и не стал осведомлять Гасана о своих планах по двум причинам: во-первых, распорядитель дарты мог ястребом послать Аль-Алиму письмо и предупредить его о моём скором приезде, что нежелательно; а во-вторых, мне хотелось избежать любых лишних вопросов о миссии и любого лишнего риска передвижения по городу, который с самого утра гудел, как пчелиный улей.
Весть о смерти Тамира распространилась подобно неведомой заморской болезни, охватив и взбудоражив Дамаск, а плакатов со мной и с Сурайей меньше не стало, так что, едва оказавшись на разморённых жарой улицах, я без промедления двинулся в сторону выхода из города. Единственное место, которое я всё же посетил, это базар неподалёку. Мне удалось выкрасть с прилавка висевшую на нём простую серую робу, чем-то походившую на оставленную мною в дарте мантию, и теперь помятые шаровары и рубаха скрыты под ней. О брошенном мече и ножах я не беспокоился, зная, что вполне себе управлюсь и скрытым клинком, если кто-то из дорожных грабителей или же воинов соответствующих орденов решит встать у меня на пути. Запасы я восстановлю уже в Фасиаме, а Гасан позаботится о старом оружии, как бы он периодически ни грозился избавиться от него из-за моей беспечности.
Исчезнуть из Дамаска оказалось даже проще, чем пробраться в него изначально,методом я воспользовался всё тем же, что и с учёными монахами, правда, в этот раз затерявшись среди небольшой группы торговцев, тяжело катящих впереди себя повозки с товаром. Нынешняя сероватая накидка стала бы слишком выделяться среди белоснежного одеяния просвещённых мужей. Оказавшись за границей крепостной стены и вне зоны досягаемости стражи, я небрежным шагом подобрался к одному из оставленных без присмотра коней, привязанному к невысокой изгороди, и вот я уже далеко от города минаретов и рынков.
Города, который теперь пахнет для меня лишь ванилью и шафраном
Прикрыв голову тканью на манер куфии, чтобы закрыться от пока ещё палящего солнца, я под мерный стук копыт пересекаю часть знойной пустыни и добираюсь до ветреных степей. Впереди меня ждёт двухдневная горная дорога в Фасиам, которая петляет сквозь камни и малочисленные леса; впередипривычное в путешествии одиночество, тихое ржание послушной лошади и постоянно гложущие мысли
О моих подозрениях касательно Аль-Алима и деятельности братства.
И, конечно, о Сурайе
***
Закинув хворост в вовсю трещавший небольшой костёр, я подхожу к коню и даю ему пару кусков сушёного персика, благополучно перекочевавшего с базара вместе с другой скудной провизией в походную сумку. Она была изначально пуста и привязана к седлу, осталась от предыдущего неизвестного хозяина, который наверняка сейчас горюет о своей утрате.
Жеребец тихо и благодарно ржёт, мягко забрав с ладони угощение, а я так и остаюсь стоять рядом с ним, невидящим взглядом уставившись в изогнутую шею и бездумно ведя по ней другой рукой. Все мои размышления крутятся вокруг того, что происходило со мной и в моих заданиях годами, но на что я обратил внимание только сейчас, на фоне рассказа Сурайи о своем шраме и посмертных словах Тамира.
Все жертвы за последнее время, к которым меня отправлял на миссии Аль-Алим, прямо ли, завуалировано ли, говорили или намекали перед гибелью на то, что я, якобы совершая благую месть, многого не знаю. Не знаю мотивов той стороны, против которой так рьяно борюсь; не знаю причин тех или иных поступков врага; не знаю деталей и лишь слепо бросаюсь выполнять то, что задано, и то, что указано наставником. Многие говорили мне в лоб, глотая последние жадные глотки воздуха, о том, что цели моего братства не так уж и невинны и благочестивы, как преподносятся.
Мы, хассашины, думаем, что пытаемся не допустить хаоса и захвата власти тамплиерами, в то время как сами используем для этого не совсем мирные способы.
Найду ли я какие-либо ответы в Фасиаме? Или же вновь Аль-Алим, ворча, намекнёт на мое неуместное стремление совать свой нос, куда не следует, и свернёт разговор?
По крайней мере, сейчас я настроен добиться своего. Мне нужны разъяснения, в том числе насчёт того, почему о реальном исходе миссии Камаля тогда умолчали. И какого шейтана он, угрожая, вынудил Сурайю держаться иной версии случившегося.
Аль-Алиму явно есть что скрывать, и в этот раз я не отступлю так быстро, как раньше, получив в разговорах с наставником теперь уже кажущиеся неправдоподобными отговорки.
А Сурайя
Не знаю, верно ли я поступил, уйдя от неё вот так, толком не попрощавшись, но что-то внутри подсказывало, что иначе не вышло бы. Слишком сильно я не желаю её отпускать. Она всепоглощающим образом захватила моё сердце, забрав покой, и долгое, тоскливое прощание после столь жаркой совместной ночи не сыграло бы нам на руку, поселив во мне сомнения относительно отъезда, поэтому оно и к лучшему: если всё сложится так, как я планирую, расставание будет недолгим. Глазом не успею моргнуть, как вновь прижму её гибкое тело к себе. А пока
Бросаю свой взор на небольшое озерцо неподалеку, обрамлённое редкими кипарисамигладь воды темно-зелёного цвета застыла без движения в эту безлунную ночь,и вспоминаю о пламени на пике удовольствия Сурайи, отразившееся в её малахитовых глазах, что так же глубоки, как этот водоём.
***
Туманный Фасиам встречает меня пасмурной погодой. Впрочем, для поселения в горах это не в новинку, и рассекающие стрелы дождя здесь не редкость. Сырость оседает на моих плечах почти ощутимыми каплями, пока завитки тумана причудливо стелятся под сапогами, облизывая подошву.
Я приближаюсь к одному из постоялых дворов при таверне на окраине, где решаю привести себя в порядок, прежде чем предстану перед наставником. В конце концов, и экипировку неплохо бы пополнить оружием, что собираюсь сделать, обратившись к кому-нибудь из собратьев, отдыхающих сейчас в этом заведении.
Оставив лошадь в небольшом загоне, я, размяв затекшие мышцы, иду к дубовой двери, попутно озираясь по сторонам. Местность на удивление пустынна для полуденного времени, что, правда, не сразу заставляет меня насторожиться: жители, скорее всего, привычно заняты повседневными делами. И лишь тогда, когда я пересекаю порог таверны и неожиданно для себя замечаю несвойственное месту полное отсутствие завсегдатаев и посетителей вкупе с тишиной, я начинаю ощущать исключительно на интуитивном уровне, что, кажется, что-то не так. Выпрямив спину, хмурюсь и прохожу вглубь зала, в который пробиваются редкие отблески лучей спрятавшегося за горные облака солнца.
В воздухе изящно танцует пыль, придавая атмосфере излишнюю таинственность.
Мира и покоя тебе, Аббас,подойдя к стойке и обратившись к хозяину заведения, я, растягивая слова, тихо приветствую его.Где все твои клиенты, друг мой?
Откидываю в этот момент капюшон робы в ожидании ответа и тут же подмечаю следующее: трактирщик стоит напротив, не шелохнувшись, как каменное изваяние, и его глаза остекленевши буравят одну точку, глядя мимо меня.
Они ушли К хозяинуон пропевает несуразную фразу, будто в трансе, и это вводит меня в ещё большее недоумение.
Я весь подбираюсь, на всякий случай неслышно выпуская под стойкой скрытый клинок.
О чём ты говоришь?..внимательно осматриваю Аббаса, который так и не сдвинулся с места и не взглянул на меня. На мгновение у меня рождается не самое лучшее предположение о происходящем, памятуя о недавнем сражении, которое было до моей поездки в Дамаск.Это тамплиеры? Они вновь напали на обитель?!
Они прошли путёмбессвязно бормочет владелец таверны, на миг прикрыв веки и распахнув их вновь. Его взгляд не проясняется, а речь становится всё загадочнее, что окончательно сбивает меня с толку.Путём к свету
Друг мой,медленно начинаю я, непроизвольно сжимая ладони в кулаки и пребывая уже в полнейшем замешательстве.Что ты такое несёшь?..
Я есть только то, что показал хозяин Этоистина.
Что за чушь?
Я аккуратно поднимаю руки, кладу их на стол, сверкая оружием, но трактирщик не ведёт и бровью. Он полностью игнорирует меня, но каким-то чудом умудряется что-то отвечать.
Что-то абсолютно ненормальное.
С тобой явно что-то не так, Аббас. Ты либо бредишь, либо перебрал с вином из собственного погребаосторожно проговариваю, пытаясь считать реакцию и увидеть хоть искру понимания в замутнённых, недвигающихся зрачках.
Ты тоже пройдешь путём Или умрёшь Так говорит хозяин.
Всё тот же идиотский подобострастный лепет, обращённый неведомо какому субъекту, именуемому «хозяином». Я окончательно убеждаюсь в том, что мой старый знакомый находится под невесть откуда появившимся влиянием, которое поработило его разум.
Слава хозяину, ибо он отвел нас к свету!Аббас вскидывает ладони и тут же безвольными плетьми опускает их обратно. Оцепеневшее выражение его лица не меняется, и я понимаю, что если снова спрошу его о чём-либо, ответы будут те же.
И вместе с этим меня наконец озаряет смутная догадка: неужели хозяином он зовёт Аль-Алима?!..
Отойдя на пару шагов, я напоследок окидываю его подозрительным взглядом, надеясь, что что-то изменится, но, не увидев ничего иного, разворачиваюсь и стремительно покидаю таверну.
Времени на то, чтобы добраться до собственных покоев в обители и восполнить наличие недостающих меча и ножей, нет. Да я и понятия не имею, в каком состоянии сейчас сама обитель и что меня ждёт там после увиденного и услышанного в постоялом дворе. Придётся довольствовать лишь скрытым клинкомвечным верным другом, не подводившим меня до этого ни в одной ситуации.
Теперь, держа путь в гору, на одном склоне которой был расположен наш монастырь, обиталище хассашинов, я уже не удивляюсь полному безмолвию и пустоте на улочках Фасиама. В родном мне пристанище явно происходит нечто тёмное, как бы Аббас ни настаивал на «свете» в своих умалишённых речах. Тёмное и незаконное. И чем ближе я подбираюсь к обители, тем острее чувствую едва уловимые изменения в воздухе, словно некий инородный эфир, окутавший Фасиам пеленой напряжённого ожидания.
От гладких каменных колон, подпирающих потолки, исходит пронизывающий холод. По поверхности юрко пробегают редкие ящерицы, на которых я невольно обращаю внимание: сейчас они единственные живые существа, попадающиеся у меня на пути. Охраняющих вход собратьев нет, как и прислужников в главном холле.
Мрачная, гнетущая тишина давит на уши, вынуждая относиться настороженно к каждому мельчайшему шороху и звуку. Ощущаю своих постепенно просыпающихся ото сна и восстающих внутри сущностейтех самых шейтанов, алчущих крови и сражений. А то нечто, влекущее меня к Сурайе и мечтающее о ней, теперь молчит, уступив им дорогу. Но я-то знаю: оно лишь выжидает очередного своего часа и новой встречи.
Пробираюсь всё дальше, вглубь, проходя зал за залом и не встречая ни единой души. Клинок выставлен наготове; я и сам сохраняю предельную бдительность, а в мыслях нет ничего, кроме одного зудящего вопроса: что именно наш учитель сотворил со всеми людьми в поселении?..
Не обнаружив Аль-Алима в его просторной келье, служившей и неким подобием кабинета для встреч, я бесшумно направляюсь дальше, ведомый лишь собственным чутьем.
Оно приводит меня во внутренний двор, в котором разбит небольшой сад. В опускающихся на Фасиам сумерках прохладный воздух благоухает знакомым ароматом камнеломок, алиссума и эдельвейса, и едва я успеваю оглядеться и вдохнуть хоть глоток, как тело вдруг пронзает жгучая, невероятная боль.
Меня словно откидывает в сторону и приподнимает на пару сантиметров, отрывая от земли, и в это мгновение, подчиняясь терзающему мышцы чужеродному усилию, я вскидываю голову, сжимая зубы, и обнаруживаю на широком балконе Аль-Алима собственной персоной.
О Ученик вернулся,раздаётся его насмешливый голос, разрезающий тишину.
Я часто моргаю, пытаясь разглядеть что-то небольшое, светящееся в его ладони, но не могу: исходящее от предмета сияние слепит глаза, затапливая собой пространство вокруг. Мне удаётся лишь заметить выражение лица наставника, которое теперь не узнать: ставшие чересчур бледными черты ужесточились, заострились, и в них запечатлены злость, тщеславие и дикий, непонятный фанатизм. Прикрываю веки, стараясь смягчить воздействие золотого мерцания, и сосредотачиваюсь на своих ощущениях: кости ломит, вены выкручивает, и тело мне не поддается, управляемое, судя по всему, этим странным артефактом в руке Аль-Алима.
Никогда ещё я не чувствовал себя настолько беспомощным и обессиленным.
Ярость просачивается в кровьна самого себя и на вынужденное подчинение; на то, что так легко попался, и на наставника, явно задумавшего что-то очень плохое.
Я ждал тебя, Алисейд,с издёвкой молвит он дальше, обезумевшим взглядом впиваясь в меня.
И явно не с отчётом об убийстве Тамираеле выдавливаю я в ответ, брызгая слюной из-за напряжения в сжатой челюсти.
Я шёл сюда из Дамаска в надежде мирно получить ответы и разъяснения, а судьба преподнесла мне жесточайший удар в виде предательства человека, которому я безоговорочно верил все эти годы. Кого считал лучшим, сильнейшим, несмотря на часто возникающие конфликты на почве моей дерзости и гордыни. Кто был нашим учителем, ориентиром, направляющим.