Вместо «признаков» принимаюсь искать, что лучше купить в больницу. Я-то думал про апельсины, это очевидно, но, оказывается, медперсонал часто их не пропускает, поскольку «цитрусы относятся к высокоаллергенным продуктам». Вот чёрт.
Продукты из списка разрешённых энтузиазма не вызывают. В итоге останавливаюсь на фруктовом пироге. Даже тут апельсиновый нельзя?! Совсем озверели
Выхожу на остановке рядом с больницей. А булочной здесь и нет! Вообще ничего нет, кроме микроскопической забегаловки с гордой вывеской «кафе-бистро Фонтан здоровья». Всего три столика, за двумя из которых сидят люди в светло-зелёных больничных пижамах.
На витрине кружится местный ассортимент выпечки: три булочки, одна другой черствее. Хренасе цены! Вот за эту лежалую гадость?! Да идите вы в пень!
На выходе из кафе озираюсь по сторонам. Нет, никаких магазинов. Но раз уж я решил принести Сину пирог, я его добуду!
Сажусь на обратный автобус. Неподалёку от части есть неплохая булочнаяс заоблачными ценами, но там они хотя бы оправданы качеством выпечки, в отличие от больничного «Фонтана».
Автобус не торопится. Минуты капают. Как бы время посещений не закончилось, пока я буду кататься. Да нет, до этого ещё долго, успею.
В булочной долго гипнотизирую взглядом витрины. Какой купить? Нет, я понимаю, что нужно торопиться, но я ведь должен выбрать что-то вкусное, угадать, что может ему понравиться.
В общем, мялся я, мялся, а в итоге уже на кассе ткнул пальцем наобум. Пирог с черникой. Может, отменить? Ладно, возьму.
Ну, он мягкий, пышный, пахнет вкусно. Может, подойдёт.
С хрустящим бумажным пакетом в руках выхожу к остановке. И вдруг чувствую сильное желание пройтись пешком. Погода хорошая, тепло, как раз чтобы подышать воздухом, время ещё есть
Так, тут явно что-то не то.
При виде подъезжающего к остановке автобуса внутренности сжимает холодком страха. Приходится собрать волю в кулак, чтобы зайти внутрь. Но чего именно я боюсь? С ходу не сообразить.
Выйти на нужной остановке. Сердце бухает по рёбрам противной тяжестью.
Подняться по ступеням больницы. Страх внутри уже превратился в чувство обречённости. Он точно меня пошлёт. Лучше уйти прямо сейчас, нет смысла подниматься в палату. Как я вообще мог поверить во всю эту «любовь»?! Вроде взрослый мужик, а на деленаивный идиот.
Но я, конечно, топаю по коридору, подхожу к белой двери с нужным номером. Ладно, хоть пирог отдам.
Стучу. И сразу же сознание Сина налетает радостным вихрем: «Ты где шлялся, я битый час уже жду!».
Захожуна всякий случай без спешки, стараюсь держать физиономию «я просто зашёл рассказать новости», но губы предательски расползаются в улыбке. Привычное ощущение от его сознания. И запахтеряется на фоне крепких больничных ароматов, но я-то чувствую.
Всё по-прежнему. Слава всем богам, даже если они не существуют.
Палата светлаяпочти всю стену напротив двери занимает окнои очень просторная. Широкая койка стоит у правой стены, по бокамтумбочка и высокая капельница, но сейчас она не подключена.
Син такой непривычный, вместо чёрной униформы весь в светлом: бледно-зеленая пижама и белые фиксаторы тут и там. При виде меня он дёргается сесть повыше, в первый момент морщится, но всё же осторожно поднимается, опираясь на левую руку. Правая до сих пор не работает? Чем они его лечили, подорожник прикладывали, что ли?! Торопливо забираюсь в его сознание: ноги, ясное дело, ещё не успели зажить, но хотя бы не болят, а вот рёбра чувствуются, приходится дышать неглубоко. В целом терпимо.
Привет. Я тут вотпротягиваю пакет.
Решил меня разбаловать? Син усмехается и принимается разворачивать хрустящую бумагу. А то смотри, понравится мне тут лежать
Наконец-то добравшись до содержимого, принюхивается, мельком заглядывает внутрь и откладывает пакет на тумбочку. Вполне обыкновенное движениеа меня задевает его равнодушная реакция. Чёрт, не угадал.
Но ладно, это мелочи. Всё ведь хорошо! Однако только я открываю рот, чтобы на радостях завалить Сина новостями, как вдруг замечаю, что он какой-то слишком серьёзный.
Кстати, что ты там придумал насчёт Розамунды? Мне тут маман звонила, вся такая в восторге: «Ой, какая милая девочка, способная, рисует, радость-то какая!», его тон недвусмысленно уходит в сарказм. А я без понятия. Помычал как дурак: «Ага, здорово!» Но что-то я не уверен, что я в таком уж восторге.
А тебе что, жалко? мой тон мгновенно срывается в раздражение. Предлагаешь снова запихнуть её в приют?
Да ничего я не предлагаю, просто какого
Конечно, не предлагаешь, потому что ты нихрена не знаешь, как это! Ты понятия не имеешь!
В памяти тут же всплывает его комната, вся как с картинки, и запах печенья, и мягкие тапки с помпонами Нет уж, я не собираюсь сдерживаться!
Конечно, я чувствую, что он тоже закипает: у меня внутри словно два потока эмоций схлёстываются, проникая друг в друга и усиливая взаимную ярость. Если бы Син не валялся тут в фиксаторах, мы бы уже лупили друг друга чем придётся, но поскольку он прикован к постели, то придётся обсуждать словами. Жаль, очень жаль.
Несмотря на мой тон, Син старается не повышать голос, поэтому рычит приглушённо:
Так, я не понял. Ты припёрся хуесосить меня на всю больницу? Чё тебе надо? Девчонка у вас, всё с ней в порядке, ну так и радуйся! Чё ты орёшь, будто я покушаюсь на твоё сокровище? Хочешь, чтобы я скакал от радости и восхищался всем этим? Ну извини!
Я не хочу, чтобы ты скакал! Лежи уже, так и быть. Я хочу, чтобы ты адекватно смотрел на ситуацию!
То есть я ещё и неадекватный?! Вот спасибо!
Конечно, неадекватный! Она всего лишь подросток без мозгов. Ну, ошиблась. Влезла в какую-то херню. Да я уверен, что ты в её возрасте был не лучше. Скажешь, нет?
Он кривит губы.
Я не лазал в окна. И это не значит, что мне должно нравиться, когда кто-то лезет ко мне, роется в моих вещах, а все вокруг прыгают от восторгаах, какая милашка! Как будто так и надо. Ты её защищаешь, мать мне все уши прожужжала её рисунками С какой стати я должен этому радоваться?!
Подумав, отвечаю:
Не должен. При чём здесь вообще рисунки
Син закатывает глаза:
Ну, хоть что-то.
Некоторое время мы молчим, только Син сопит сердито, ноздри так и подрагивают. Затем продолжает, всё-таки стараясь говорить спокойно:
Нет, вот скажи мне. Ты правда считаешь, что я реагирую неправильно? Что я должен сказать: «А, ну ты же такая милая, конечно, никаких претензий? Залезай в любое время, бери что понравится, не стесняйся!». Я просто не понимаю, почему меня поимели, и при этом я ещё и виноват?
Да это всего лишь тетрадки, а ты, блядь, драму развёл!..
Меня обжигает его эмоциями, будто в грудь натолкали раскалённых углей. Верхняя губа Сина на мгновение дёргается, обнажая острые клыки. Тон обманчиво спокойный:
Ты сейчас выйдешь отсюда нахуй вместе со своей девчонкой. Тебе так трудно меня поддержать? Я не прошу, чтобы ты сдал её в приют. Я даже не прошу, чтобы она извинилась, хотя было бы неплохо. Но я хочу, чтобы ты меня понял. Почему Почему все вдруг оказались против меня, Син снова начинает закипать и повышает голос, и я тут, блядь, последний мудак, а я просто не хочу, чтобы трогали мои вещи! Какая разница, тетрадки там или что. Что тут непонятного?!
Я честно задумываюсь, но вообще-то Син прав, я не понимаю. Ну залезла, ну и что? У меня это не вызывает совершенно никаких эмоций.
Поэтому я прикасаюсь к его сознанию: «Покажи». В ответ меня окатывает волной злости, и Син раздражённо фыркает. Цедит сквозь зубы:
Дверь там. Я серьёзно.
Вот только я тоже умею быть упёртым ослом, и хрен тебе я уйду! Вместо этого я, наоборот, сажусь на кровать, перевожу дыхание, стараясь унять кипение вулкана внутри, касаюсь его сознания так мягко, как только могу, и повторяю: «Покажи мне».
Син не отталкивает, но и не отвечает. Смотрит в окно добрую минуту, сопит, кусает губы. Но потом всё-таки пускает меня внутрь. И тут же я проваливаюсь в чувства настолько искренние и глубокие, что становится неловко за своё раздражение на него, к таким интимным ощущениям боязно даже прикоснуться, какая уж тут злость.
Я всё время забываю, что Син относится ко всей этой армейской фигне совсем не так, как я. Для меня почти всё в этой жизни чужое. Только он важен, хотя я и тут держу дистанцию, не позволяю эмоциям заходить дальше определённой границы, потому что если полностью откроюсь, впущу его в самую глубину, а он передумает и уйдёт, тогда я вообще не знаю, как это пережить. Поэтому я даже с Сином держусь отстранённо, на всякий случай. А всё прочее меня не волнует, не вызывает никаких эмоций, лишь равнодушие. И армия эта для менятолько повод для снисходительных шуток.
А для негодетская мечта. Он уже давно живёт в этой части. Много лет как занимает этот кабинет. У меня вот нет чувства дома, а у Сина есть. Но это даже больше, чем просто жилище, это часть его самого. И ощущение от того, что туда втихаря залез кто-то чужой, рылся в вещахдаже если бы и не взял ничего, очень противное.
Напоминает что-то из моего прошлого. Я уже давно не привязываюсь ни к чему, потому что привык, что это могут забрать в любой момент. Запретил себе и хотеть чего-либо, и расстраиваться, когда теряю. Однако сейчас, когда я ощущаю эмоции Сина, в памяти всплывает один эпизод. Те самые две тетради с записями, мои конспекты. Вовсе они не потерялись где-то в приютеих забрали. Ну, нашли у меня под матрасом. Потащили к директрисе. Требовали сказать, что я там писал. Мол, приличные вещи никто шифровать не будет, а если я скрываю содержание своих записей, значит, там что-то постыдное. Я тогда вроде держался со всей гордостью, какую наскрёб внутри, даже не стал просить, чтобы мне их вернули, не стал оправдываться, но потом, когда отпустили, сидел под лестницей и ревел как последний идиот. Стыдобище. Неудивительно, что я предпочёл забыть об этом случае.
А сейчас вспомнил это ощущение: когда видишь своё, очень личное и важное, в чужих руках и ничего не можешь с этим поделать. Уязвимость. Бессилие. Страх, что это обязательно случится ещё раз, что любой может поступить с тобой так же. Мерзкое чувство. Син верно его назвалощущение, что тебя поимели. И неважно, как именно это выглядело.
Ладно. Кажется, я понял.
Но только я уже хочу выбираться из его сознания, как замечаю кое-что ещё. Осматриваю внимательнее. Это разговор с матерью незадолго до моего прихода. Фигасе! Так вот почему Син психанул: она сказала, что Розамунду поселят в его комнате! Уже и мольберт для неё поставили, и новые вещи купили И стены на днях будут перекрашивать Ощущение, как будто его заменили, и не просто кем-то, а человеком, который его обидел. Да уж, ну и хрень.
Осторожно выпутываюсь из его сознания.
Тихо говорю:
Извини. Я не думал, что всё так.
Теперь ты решил драму развести? Син усмехается.
Ой ладно, можешь не выёживаться. А то я не знаю, какой ты.
И какой же? он насмешливо поднимает бровь.
Ну Ты пингвинчиков любишь.
Чего?.. Каких ещё пингвинчиков?
Ну этих, когда фильм показывали. Ты к экрану прям приклеился, а потом страдал за них.
А, тех. Ну, техконечно, их же там сожрали! Хочешь сказать, тебе прям вообще не жалко было? Такая ты прям бессердечная скотина?
Нехотя признаю:
Ну ладно уж Да, было жалко. А ты хочешь сказать, что тебе пингвинов жалко, а девчонкунет?
Насупившись, он ворчит:
Ладно. Пусть будет жалко. И пусть живёт, хрен с ней. Но! При условии, что здесь она не будет больше трогать мои вещи.
Я с ней поговорю.
Вот только не надо меня придурком выставлять.
Не боись, выставлю тебя самым ахуенным мужиком на свете. Таким крутым, что лучше не связываться.
Син, конечно, строит козью морду, но я-то чувствую, что это правильный ответ. Самому ему духу не хватит поговорить с Розамундой, признаться, насколько её поступок его задел, будет только дуться и всё. А вот если я объясню девчонке как следует, есть шанс, что она попросит прощения, и тогда ситуация наладится. Син, конечно, упёртый и принципиальный, но отходчивый, держаться за свою злость не будет.
Хрен с тобой. Говори ей что угодно, лишь бы это сработало, он молчит недолго. Давай лучше рассказывай, что на работе было. Главный, небось, всю глотку сорвал?
Ожидаемо, я пожимаю плечами. Юхаса уволил. Нам запретил всё на полгода. Фергюссон вроде даже и рад.
Син хмыкает:
Он никогда не против покопать там чего или забор покрасить вместо нормальной работы. Наушники воткнёт и на целый день рисования. И гарантировано живой останется, ему уже домой скоро. А Юхаса жалко.
Кстати, он просил тебе передать, что был рад служить вместе, несмотря на шум в душе.
Однако вместо ожидаемого раскаяния Син похабно ухмыляется, и я снова чувствую раздражение. Вечно ему хиханьки! Хочется продолжить тему, надавить, чтобы он наконец-то сознал, насколько это серьёзно.
Я же говорил, что слышно.
Ладно тебе, всё ж нормально в итоге, он пренебрежительно морщится.
В другой раз может не повезти.
Ой, ты такой пессимисттон снисходительный, как и выражение физиономии.
Зато ты легкомысленный, как какой-то, блядь, мотылёк! Порхаешь такой и ни о чём не думаешь!
Очень верное сравнение, я лёгкий на подъём и красивый. Кто-то же должен уравновешивать твой бухтёж. Представь, если бы мы оба были такие? Я бы тоже бегал: «Туда не ходи, сюда не дыши, всюду опасность!».
Нехотя признаю:
Второго такого я бы не выдержал, мне себя хватает.
Син озаряет меня улыбкой в тридцать два зуба, но тут же становится серьёзным:
Кстати о твоих идеях. Насколько я умею считать, полгода уже прошло. Шесть месяцев и три дня.
В животе всё каменеет.
И как? Чувствуешь изменения?
Он дёргает меня за руку, притягивая к себе, смотрит в глазана губыи снова в глаза.
Я чувствую желание отодрать тебя во всех мыслимых позах. Что пишут журналы по этому поводу?
В голове привычно мелькает: «Что ты извращенец», и он закатывает глаза.
Кроме того, о чём ты подумал. И кстати, я даже не подслушиваю.
Хочешь сказать, я такой предсказуемый?
Мм, есть немного.
Ах так! Ладно. Ладно, я смогу. Заодно и разведка боем.
Опасливо зыркнув на дверь палаты, наклоняюсь к нему, скороговоркой шепчу:
Я тебя люблю, чмокаю в угол рта и тут же отодвигаюсь.
Не собираюсь я устраивать французский поцелуй с командиром на глазах у всех, кто вздумает зайти в палату. Ну и что? Ответит? Или промолчит?
Син распахивает глаза в приятном удивлении:
Ого, это и правда что-то новенькое, он тянет к губам мою руку и целует запястье. Я тоже тебя люблю. Чем ещё порадуешь?
Я ощутимо расслабляюсьи дышать легче, и даже тянет улыбнуться.
А чего ты хочешь?
Угадай, ну да, морда такая довольная.
С сомнением оглядываю палату.
Ты знаешь, что я не буду этого делать. Здесь дверь без замка, окно Да хоть бы и замок. Представляю: врачи ломятся, все в недоумении, а потом дверь открывается и выхожу яоблизываюсь и китель застёгиваю. Ахуеть.
Я знаю другой способ. Здесь вообще-то сортир есть, он указывает на белую дверь напротив.
Так, тебе нужно лежать!
Я и лежу. Но руки-то на месте.
Смотрю на его правую руку, в фиксаторе. Син снисходительно хмыкает:
Думаешь, я левой не могу? Я на все руки мастер. А ты тем временем можешь пойти туда и представить что-нибудь интересное. Потрогать себяон щурится как довольный котяра, везде На кой хрен нужна телепатия, если с ней нельзя развлечься?
Оглядываюсь на входную дверь. Стрёмно как-то Но и отказываться не хочется. Теперь, когда Син дал подсказку моей фантазии, уже сложно выбросить из головы эту картину. Неторопливо прохожусь взглядом по его лицу, губам, которые вздрагивают в ухмылкепонял ведь, что я соглашусь. Шея такая соблазнительная: кожа тонкая, и за ней, настолько близко, торопливая пульсация При мысли о крови вдруг чувствую, насколько проголодался. Ноздри вздрагивают, выискивая запах Сина среди всех этих больничных ароматов, а рот наполняется слюной.
Взгляд скользит ниже, уже жадно, по-хозяйски, оглаживает ключицы и ямку между ними И упирается в ткань пижамы. Нет в мире более отвратительной, невозбуждающей одежды: мешковатый фасон, ткань на ощупь слишком плотная, цвета противно-блёклые, будто это старьё вылинявшее, а у Сина вон ещё какие-то цветочки-ромбики нарисованы. Нет, я понимаю, что так положено по местным правилам, но серьезно, это же просто оскорбление! Как у медиков руки не отсохлинатянуть подобную хламиду на такое идеальное тело? Вы ведь только посмотрите на него! Какие-такие больничные пижамки?! Единственное, что можно делать с этим телом, рвать на нём одежду, впиваться зубами и трахать, пока не вырубишься без сил.
Ладно-ладно, сейчас у меня внутри отдаётся его больхоть и слабая, но всё же, так что я готов быть нежным. Можно и не рвать. Просто лечь рядом, обнять, забраться ладонями под эту дурацкую пижаму, осторожно провести по коже, прижаться и чувствовать биение сердца. Обычного, уязвимогоо чём так легко забыть, засмотревшись на это внешнее совершенство.