В позолоченные ворота плавно вплыла открытая охотничья коляска его величества, запряженная четверкой китайских лошадей в леопардовых пятнах; на передней паре сидели верхом форейторы. Рядом с королем расположился на расшитых золотом подушках папа Иннокентий, напротив них мадам де Ментенон и Ив. Его величество занял место лицом по ходу движения, Ив спиной. За королевской коляской следовали подавальщики ружей, псари и стража.
Когда его величество, милостиво кивая, проезжал мимо придворных, все всадники приветствовали его, а мужчины снимали шляпы. Мари-Жозеф тоже поклонилась, насколько ей позволяло дамское седло. «Вот если бы знать, как заставить поклониться Заши!» подумала Мари-Жозеф, с трудом сдержав смешок. Может быть, граф Люсьен когда-нибудь ей покажет.
Безупречно элегантный, изысканный, граф Люсьен ехал верхом на Зели за плечом его величества. Заши раздула ноздри, почуяв подругу, а Зели навострила уши и фыркнула, но обе кобылы были слишком хорошо воспитаны, чтобы заржать. Мари-Жозеф поклонилась сначала королю, а потом, боязливо, графу Люсьену: она с трепетом вспоминала их последнюю встречу. Он учтиво поднес руку к полям шляпы.
Неожиданно Мари-Жозеф почувствовала острую боль чуть пониже спины. Она ахнула, едва не вскрикнув, и шлепнула по больному месту, надеясь прихлопнуть или отогнать слепня, пока он снова не ужалил ее или не напал на Заши.
Ее удар пришелся не на дерзкую муху, а на чьи-то пальцы.
Шартр убрал руку, с улыбкой глядя на ее ошеломленное лицо и беззвучно посмеиваясь. Он подул на ушибленные пальцы, а потом поцеловал место, по которому шлепнула Мари-Жозеф. Она негодующе воззрилась на него и осадила Заши, заставив ее попятиться, так чтобы оказаться у Шартра за спиной. Хлыст она с собой не взяла; понукать хлыстом такую лошадь означало бы оскорбить. Несомненно, это было и к лучшему, ведь если бы она ударила хлыстом племянника короля, случился бы невероятный скандал.
К ее облегчению, Шартр сделал полный оборот и поскакал вслед за месье и Лорреном, догоняя коляску его величества.
Вы видели? воскликнула мадам. Вы заметили?
Что, мадам? в ужасе пролепетала Мари-Жозеф, решив, что от мадам не укрылось непристойное поведение сына и что, хуже того, мадам полагает, будто Мари-Жозеф завлекала его.
Парик его величества.
Он очень красив, откликнулась Мари-Жозеф.
Он же каштановый! воскликнула мадам.
Каштановый?
Да, каштановый! Без сомнения, он темно-каштановый, однако светлее, гораздо светлее тех, что он привык носить на протяжении многих лет.
Мадам присоединилась к свите короля; Мари-Жозеф ехала следом за ней, не зная, как истолковать ее восторг.
Вам не кажется, мадемуазель де ла Круа, что жюстокор его величества скорее можно счесть золотистым, нежели коричневым?
Полагаю, мадам, его можно назвать темно-золотистым.
Так я и думала!
Впереди соперничали за место придворные, постепенно оттесняя от коляски мушкетеров стражу короля и швейцарских гвардейцев, охранявших папу Иннокентия. Однако никто не решился посягнуть на место графа Люсьена справа от его величества, ибо он был бдителен, а Зели не робка. Месье и Лоррен пристроились слева от королевской коляски, рядом с Ивом.
Мадемуазель де ла Круа, мягко начала мадам, извините меня за то, что я, может быть, вмешиваюсь не в свое дело, но мой долг упрочить ваше положение при дворе.
Я глубоко благодарна вам за покровительство, мадам.
Мне казалось, что вы испытываете нежные чувства к месье де Лоррену.
Мне тоже так казалось, мадам.
Это была бы прекрасная партия.
Эта партия невозможна.
Вы поссорились?
Нет, мадам.
И тем не менее
Он показал мне свое истинное лицо, мадам.
Неужели он рассказал вам?.. повысив голос, произнесла герцогиня.
Я просила его, я умоляла его запретить доктору Фагону пускать мне кровь. Однако он схватил меня и удерживал силой, пока доктор Фагон вскрывал мне вену. Я плакала, а он улыбался.
Ах, душенька моя
Граф Люсьен никогда бы не повел себя столь недостойно.
Мари-Жозеф заморгала, пытаясь удержаться от слез и не расплакаться в присутствии мадам, не омрачить этот чудесный день горечью и черными воспоминаниями.
Лоррен всегда уверял, что он мой друг, а сам оказался жестоким и безжалостным.
Мадам сжала ее руку:
Я надеялась, что под благотворным влиянием мудрости его величества и вашей доброты он может Впрочем, вздор, оставим это. Мне жаль себя, но я рада за вас.
Мари-Жозеф поцеловала мадам руку. Мадам улыбнулась, но глаза ее наполнились слезами. Она оглянулась на своего супруга и Лоррена.
Как бы я хотела, чтобы он полюбил кого-нибудь достойного, мягко сказала она.
Кто? Лоррен? воскликнула Мари-Жозеф, оскорбленная до глубины души.
Помилуйте, при чем тут Лоррен! махнула рукой мадам. Лоррен глупец, если не сумел оценить вас. Она вздохнула. Я говорила о месье. О своем супруге.
Но мадам! Вы достойны его! Вы достойны любого!
Милое дитя, сказала мадам. Милое, милое дитя. Вы столь же нежны и благородны, сколь и ваша покойная мать. Неудивительно, что король так полюбил вас.
В самом деле, мадам? спросила Мари-Жозеф, не ожидая ответа и не получив его.
Люсьен неспешно ехал рядом с охотничьей коляской его величества. В такой прекрасный день забывались все огорчения и заботы, подобно тому как исчезали обыкновенные в Версале сырость и зловоние, стоило повеять легкому ветерку. Зели гарцевала, грациозно выгибая серую в яблоках шею и помахивая пышным черным хвостом. Верховая езда, приятное физическое упражнение, избавила Люсьена от боли в спине. В последнее время он поневоле привык к малоподвижному образу жизни придворного и слишком редко занимался любовью. Мадемуазель Будущая (Люсьен прекрасно знал, какие прозвища получали его возлюбленные в свете) не спешила превращаться в мадемуазель Настоящую, а это было для Люсьена внове.
«Однако ты не слишком-то добиваешься ее благосклонности», сказал себе Люсьен.
К собственному удивлению, Люсьен обнаружил, что его интерес к мадемуазель дАрманьяк угас, не успев как следует разгореться. Она была очень хороша собой, но ее разговор начисто лишен оригинальности. Она умело флиртовала, и этим он наслаждался. Она уже успела разболтать, будто стала его любовницей, а это было дерзостью, по крайней мере по отношению к Жюльетт, да к тому же и не соответствовало действительности. Люсьен по-своему хранил верность своим возлюбленным и никогда их не сочетал.
Коляска его величества проехала меж рядами придворных, приветствовавших монарха. Общество, которое собралось нынче на охоту, намного превосходило обычное, так как включало и приглашенных гостей. Его величество пожелал порадовать гостей невиданной охотой и настрелять довольно дичи для обильного пира, способного удивить его двор и все собравшееся общество.
Форейторы пустили упряжных лошадей рысью; четверка ступила на широкую, поросшую травой дорожку, которая вела к Версальскому лесу. Издалека донеслась барабанная дробь, затрубил рог, вызывая гончих. Вскрикнул ловчий кречет, плавно и мощно забив крыльями. Он уселся на перчатку сокольничего, царапая когтями толстую кожу.
Коляска поравнялась с семейством и домочадцами месье. Он обнажил голову, а его друг Лоррен поклонился со всем возможным смирением и почтительностью. Старательно не замечая мадам де Ментенон, мадам глядела на его величество с мечтательной восторженностью во взоре. Люсьен притронулся к полям шляпы, приветствуя мадемуазель де ла Круа, и тут Шартр ущипнул ее пониже спины и насмешливо ухмыльнулся.
Шартру удалось шокировать даже Люсьена, известного своей невозмутимостью. Его величество, к счастью, ничего не заметил. Мадемуазель де ла Круа, хотя и вздрогнула от неожиданности, не потеряла присутствия духа и не сдвинулась с места, удержав лошадь и не дав ей понести, вырвавшись наперерез четверке его величества. Вместо этого она как следует шлепнула Шартра по пальцам, и он поспешно отдернул руку.
«Вам повезло, что у нее нет когтей, глупый принц, подумал Люсьен, иначе вы бы точно недосчитались одного пальца».
Семейство месье, пропустив коляску его величества, двинулось следом, а остальные придворные потянулись за ними. Все принцы, августейшие внуки, его племянник, внебрачные сыновья и дочери пустили лошадей галопом, в беспорядочном скоплении обгоняя друг друга и ни на минуту не забывая о соперничестве.
Коляска въехала в лес, приятное солнечное тепло сменилось приятной прохладной тенью. Кони бесшумно ступали по свежевыложенному дерну. Барабанная дробь рассыпалась по лесу, напоенному золотисто-зеленым светом.
Упряжные лошади легким галопом двинулись по лесной дороге. Зели пошевелила одним ухом. Кобыле не терпелось поскакать во весь опор, посостязаться в беге. Люсьен мягко удержал ее, ведь они не имели права обгонять королевский экипаж.
«Если бы мадемуазель де ла Круа освободилась от предрассудков, подумал Люсьен, держу пари, она была бы восхитительна».
Он мысленно улыбнулся, но потом посерьезнел: ее поработило благочестие. Она явно питала к нему какие-то чувства, и это внушало ему тревогу; их брак мог закончиться катастрофой.
Заши хотелось перегнать все экипажи и всех всадников. Мари-Жозеф умоляла ее умерить пыл, нежно поглаживая и тихо уговаривая; кобыла сдалась и небыстрым галопом поскакала вслед за принцами. Дорога, еще несколько дней тому назад изрытая колеями, покрылась гладким травяным покровом.
Преисполненная благодарности к Заши за безукоризненное поведение, Мари-Жозеф старалась не забывать о коварстве Шартра и Лоррена и быть начеку. Одновременно она отгоняла беспокойные мысли о русалке и наслаждалась овевающим лицо легким ветерком, свежестью, чередованием солнечного света и тени.
Королевский экипаж выехал из лесу на широкий луг. Мари-Жозеф погрузилась в солнечное тепло, словно в волны тропического океана, благоухающие смятой травой. Коляска остановилась. Охотники выстроились справа и слева от нее, а подавальщики поднесли ружья.
Барабанная дробь и стук палок загонщиков слились в один невообразимый шум. Заши выгнула шею, фыркнула и, гарцуя, встала на свое место. Ей очень хотелось присоединиться к своей подруге Зели, и Мари-Жозеф с радостью позволила бы ей, ведь она сама была не прочь оказаться поближе к графу Люсьену, поговорить с ним и попытаться помириться, попросить прощения за свой неуместный поступок. Однако граф Люсьен ехал рядом с его величеством. Мари-Жозеф не имела права приближаться к королю, даже для того, чтобы поговорить с братом.
Подавальщик вручил ружье графу Люсьену, тот осмотрел его и преподнес королю. Папа Иннокентий и мадам де Ментенон не участвовали в охоте, а вот Ив принял охотничье ружье.
«В детстве Ив постоянно мазал, подумала Мари-Жозеф. Надеюсь, с тех пор он усовершенствовался в стрельбе, иначе опасность сегодня грозит не только кроликам!»
Она снова вспомнила о русалке. Мари-Жозеф не могла вполне наслаждаться свободой, пока ее подруга томилась в неволе, в тесном бассейне с грязной, застоявшейся водой, это она-то, привыкшая плавать в глубоком чистом море сколько душе угодно, преодолевать любые расстояния, направляться куда пожелает. Только его величество мог вернуть ее в родную стихию, к семье.
Мадемуазель де ла Круа
Мари-Жозеф вздрогнула. Она была столь поглощена несчастьями русалки, что забыла о собственных горестях.
Дайте мне что-нибудь в знак вашего расположения, словно в старину знатная дама рыцарю.
Шартр, улыбаясь, дернул кружевную кайму ее платья: невидящий, остановившийся глаз придавал ему лихой, разбойничий облик. Легкий ветерок шевелил пышные белоснежные перья его шляпы.
Рядом с ним ехал герцог Бервикский, и это удивило Мари-Жозеф. Мадам наверняка возмутится, узнав, что ее сын завел дружбу с бастардом, пусть даже Джеймсом Фитцджеймсом, внебрачным сыном короля Якова Английского.
В самом деле, почему бы вам не избрать моего друга Шартра своим рыцарем и защитником?
Он говорил с сильным акцентом, но, в отличие от своего отца, не пришепетывал и был очень красив.
Мне нечего вручить вам, сударь, промолвила Мари-Жозеф.
Ах, полно, перестаньте! Сережку, платок, кружево корсета
Оборку нижней юбки, вставил Лоррен, незаметно подъехавший с другой стороны.
Мужчины на крупных конях преградили ей путь, взяв ее в кольцо. Заши это понравилось не больше, чем Мари-Жозеф. Она прижала уши и ударила копытом задней ноги.
Если бы я дала вам свой платок, сударь, то осталась бы вовсе без оного, и моей матери было бы стыдно за меня.
Барабанная дробь приблизилась, словно стеной отделив их от остальных охотников.
Земля задрожала, когда из лесу тяжело выступил древний дикий бык, выпущенный из королевского зверинца. Гости его величества вскрикнули от восторга, предвкушая экзотическое зрелище.
Бык принялся рыть землю копытами и разрывать листья в клочки острыми концами длинных рогов. Он заревел и вскинул голову, обводя поляну злобным взором помутневших от старости глаз. Все охотники опустили ружья, признавая августейшее право сделать первый выстрел.
Его величество прицелился. Бык жадно вдыхал воздух широко раздутыми влажными ноздрями. Словно почуяв в запахе пороха опасность, он нагнул голову и бросился на королевский экипаж.
Его величество выстрелил.
Бык, сотрясая землю, несся прямо на него. Из его раны фонтаном хлестала кровь.
Вашей матери нет в живых, мадемуазель де ла Круа, сказал Лоррен.
Вы очень жестоки, сударь.
Граф Люсьен спокойно передал его величеству следующее заряженное ружье. Король столь же уверенно, как и прежде, прицелился и выстрелил.
Бык споткнулся, но выровнялся и продолжил свой смертоносный бег.
Даже Шартр на миг замер от изумления, но соблазн присоединиться к Лоррену и сыграть в рискованную игру был слишком велик. Склонившись с седла, он дернул Мари-Жозеф за нижнюю юбку, пытаясь оторвать кусочек кружева.
Его величество прицелился и выстрелил в третий раз.
Бык рванулся вперед и повергся наземь, гигантской тушей осев у ног Людовика, перебирая копытами в воздухе, словно продолжая бег. Он забрызгал кровью все вокруг: траву, королевский экипаж, темно-золотистый наряд его величества. Когда бык затих, охотники дружно закричали «ура!», прославляя меткий выстрел короля.
Вы пропустите самое интересное, сударь!
Мари-Жозеф шлепнула Шартра по руке, на сей раз стараясь причинить ему боль.
Лес содрогнулся, словно живое существо. Из чащи стали неуклюже, волоча ноги, выбегать верблюды, стрелой неслись олени их было не перечесть. За ними в ужасе выскакивали кролики. Испуганно распушив хвост, на поляну выбежала лиса. Теперь, когда прозвучал первый выстрел его величества, придворные, не стесненные этикетом, стали наперебой стрелять, давая один залп за другим, а слуги вручали им все новые и новые заряженные ружья. Верблюды ревели, падали на колени и мертвыми опрокидывались наземь, судорожно бия ногами. Олени падали с пронзительными жалобными криками. Кролики, обезумев от страха, натыкались на их тела и катились кубарем по траве, уже сами растерзанные пулями.
Мадам, в алой амазонке, прицеливалась и стреляла совершенно невозмутимо. Лиса взметнулась в воздух, на мгновение заглушив своим вскриком какофонию выстрелов и барабанной дроби, и мертвой упала к ногам ее лошади.
Мне что-то прискучила охота его величества, протянул Шартр. Пожалуй, я начну другую, поувлекательней.
С этими словами Шартр дернул за кружево на шее Мари-Жозеф. Она осадила Заши, но Лоррен преградил ей путь. Кружево с треском порвалось. Лоррен быстрым жестом вытащил шпильку из ее волос.
Из чащи метнулись арабские антилопы-ориксы. Охотники удвоили огонь. Словно сраженные одним выстрелом, антилопы, утратив всю свою грацию, кувырком покатились наземь и замерли, подняв целый лес спутанных стройных ног и изящных спиральных рогов. Почуяв близость смерти и пронзительно крича, переливчатые павлины забили крыльями и неуклюже вырвались на поляну, натыкаясь на мертвых оленей и бьющихся в агонии кроликов.
Облако ружейного дыма накрыло лес, а рев ружейного огня заглушил стук палок в руках загонщиков. Пороховой дым, слегка колеблемый ветром, напоминал густой туман.
Мари-Жозеф погнала было Заши вперед, но тут путь ей преградил Бервик на крупном скакуне. Шартр снова дернул за кружевное жабо, на сей раз вырвав целый клок. Лоррен потянул за кружево на рукаве, и надрез, оставленный ланцетом доктора Фагона, отозвался на прикосновение мучительной болью.