Пока я рылась в карандашах и блокнотах, мой «телохранитель» снова вжился в роль кинозвезды, кивая и улыбаясь собравшимся зевакам. Когда кто-то из них разразился одобрительными возгласами, он даже поднял руки, наслаждаясь всеобщим вниманием.
Наконец я пересчитала карточки в бумажнике и со злостью закинула рюкзак на плечо.
Невероятно, пробормотала я себе под нос. Просто мать-его-невероятно! Худший день в моей жизни!
И я размашисто направилась прочь. Амон поспешил следом.
Куда мы идем, Юная Лилия?
Не знаю, куда идешь ты, но лично я иду домой!
К себе домой?
Да.
Амон не отставал ни на шаг, хотя теперь я практически бежала. Добравшись до перекрестка, я вскинула руку, и возле нас немедленно затормозило такси.
Я бы не доверял этим золотым колесницам, с опаской сказал Амон, когда я рванула на себя дверцу.
Я глубоко вздохнула.
Слушай, сейчас тебе лучше всего вернуться в музей. Это почти через дорогу, домах в шести. Спроси смотрителя по имени Тони. Он мой друг. Объясни, что тебе нужно в Фивы, он поможет. Пусть купит еще хот-дог и запишет на мой счет.
Не понимаю, Юная Лилия. Ты хочешь, чтобы я тебя покинул?
Именно. Мне нужно домой, принять ванну и как следует выспаться.
Тогда я пойду с тобой.
Нет, ты
Вы едете или как? нетерпеливо спросил шофер.
Придержи колесницу! заорала я, внезапно пополнив свой репертуар обращений к таксистам.
Тот действительно заткнулся и отвернулся, злобно поглядывая на нас в зеркало заднего вида.
С лица Амона не сходило выражение доверчивого ожидания, и я снова растерялась. Этот день не задался с самого начала, а он еще подлил масла в огонь. Все, хватит, пора покинуть «Восточный экспресс». Последняя остановка. Пассажиров просят забрать вещи и пройти на выход.
Я ожесточенно потерла виски.
Прости, но я больше ничем не могу тебе помочь. У меня болит голова. Меня чуть не ограбили. Я подарила трем ведьмам шикарный повод для сплетен. У меня в волосах столько электричества, что на макушке впору жарить яичницу. А теперь я вынуждена работать гидом для древнеегипетского фараона. Ах да, прости, я забыла, что ты не фараон. Мне продолжать объяснять, почему я хочу домой?
Амон провел подушечками пальцев по моей щеке и с озабоченным видом кивнул:
Я понимаю. Тебе нужно как следует отдохнуть.
Ты справишься сам?
Зло надо мной не властно, Юная Лилия.
Хорошо.
Только теперь, когда спектакль начал близиться к финалу, я осознала, какую тяжесть несла все это время на своих плечах. Амон сделал пару шагов по тротуару, и я неуверенно прикусила губу.
Погоди! я вытащила кошелек и быстро отсчитала несколько двадцаток. Если захочешь есть или пить, дай продавцу «жареных собак» одну такую бумажку.
Hakenew, серьезно ответил парень, ударяя по стопке купюр сжатым кулаком. Видимо, у меня на лице отразилась весьма красноречивая гамма эмоций, потому что он счел нужным пояснить:Так благодарят в моей земле.
А, понятно. Тогда до свидания. И удачи.
Пусть удача не покинет и тебя, важно кивнул он.
Я забралась в такси, захлопнула за собой дверцу и велела водителю ехать к Центральному парку. Тот замешкался, пытаясь развернуться в гуще других машин, и Амон ухватился за полуопущенное стекло возле пассажирского сиденья.
Юная Лилия!
Да?
Он одарил меня еще одной солнечной улыбкой.
У тебя сердце сфинкса.
Я хотела спросить, что это значит, но не успела: такси покатило прочь. Амон стоял и смотрел нам вслед, пока не скрылся из виду. Я знала, что поступаю правильно, но в животе все равно поселился неуютный холодоккак будто я бросила неразумного ребенка посреди каменных джунглей Манхэттена.
Глава 4. Нерушимые узы
Впереди замаячили зеленые кроны Центрального парка, и я попросила таксиста остановиться у отеля «Гелиос», который, как ни странно, служил мне домом. Когда я была маленькой, мы жили за городом, и родителям приходилось каждый день ездить в Манхэттен на поезде. Однако затем мать повысили по работе, отец выиграл крупное дело, и они сменили наш пафосный особняк, в котором можно было заблудиться, на гораздо более пафосный пентхаус, заблудиться в котором было еще проще.
У жизни на Манхэттенеи особенно жизни в отелебыли свои преимущества: горничные, швейцары, охрана, круглосуточное обслуживание комнат, доступ в гостиничный бассейн, сауну и тренажерный зал. Однако это ничуть не помогало мне почувствовать нашу «резиденцию» домом.
Улицы Нью-Йорка никогда не засыпали. Рабочие круглосуточно что-то сверлили, водители сигналили, полицейские свистели, автобусы тарахтели, и вся эта душераздирающая какофония с легкостью взмывала на десятки этажей вверх. Мне оказалось нелегко привыкнуть, что нью-йоркские «дома»апартаментыобязательно имеют общие стены с соседями или забегаловками, а в нашем случаенижними этажами и гостиничным сервисом. И это уже не говоря о том, что родители потрудились превратить нашу квартиру в картинку из журналастильную, лощеную и столь же непригодную для жизни. Я не из тех, кто считает, что за оградой трава всегда зеленее. Но временами мне хотелось просто травы. Неудивительно, что после переезда я почувствовала себя разочарованной.
В моем понимании, к нормальному дому должны были прилагаться двор, забор и пес. И ни одна из этих карманных собачек, разъезжающих в дамских сумочках! Настоящему дому требовалась настоящая собаканемецкая овчарка или доберман. Такой пес, который при встрече будет слюнявить тебя с головы до ног, рыть ямы во дворе и печально ждать у окна, когда ты уезжаешь на работу.
На бабушкиной ферме всегда жили собаки. Я сохранила самые теплые воспоминания о ее многочисленных питомцах, с которыми мы бегали наперегонки по полю; их мокрые черные носы утыкались мне в ладони, я целовала лобастые головы, безнаказанно играя с висячими ушами, а воздух вокруг полнился не выхлопными газами, а солнцем, ветром, горьковатым запахом трав и знойным ароматом смолы. Бабушка много лет разводила собак, но с тех пор как ее последний пес, Бильбо, умер от старости, она так и не нашла в себе мужества кем-то его заменить.
Такси затормозило у крыльца отеля, и привратник, проворно сбежав по ступеням, открыл дверцу автомобиля.
Как прошел день, мисс Янг? поинтересовался он.
Я ухватилась за предложенную руку в лайковой перчатке и выбралась на тротуар.
Герб, это был один из худших дней в моей жизни! Если я расскажу, вы даже не поверите.
Тот засмеялся, препровождая меня к массивным золотым дверям.
Клянусь поверить всему, что вы расскажете. Вы не из тех юных барышень, которые падают в обмороки, лишь бы привлечь внимание.
Я рассмеялась в ответ.
Сегодня мне и падать в обморок было не надо. Слишком много внимания на меня одну! И что в итоге? У меня адски раскалывается голова, и я душу готова продать за шоколадку. Ладно, хорошего вечера.
И вам, мисс Янг. Надеюсь, вам скоро полегчает, и швейцар бросил на меня озабоченный взгляд, прежде чем распахнуть дверь.
Я тоже надеюсь, пробормотала я, углубляясь в вестибюль.
Здесь всегда были такие яркие лампы? Я прикрыла глаза, чтобы хоть немного утишить тупую боль, разгоравшуюся где-то за глазными яблоками, и чуть не на ощупь двинулась к частным лифтам. Завидев меня, швейцар по имени Стэн привычно нажал пятьдесят второй этаж.
Понятие скромности нашему пентхаусу было незнакомо. Родители приобрели целый этаж и не пожалели денег на отделку: ковры, выбранные самыми именитыми дизайнерами интерьеров; картины, призванные не столько украшать стены, сколько демонстрировать потенциальным клиентам отца наш доход; даже холодильник, который хотелось почтительно именовать «морозильным кабинетом», все это было таким же безликим, как и комнаты. Моя спальня составляла единственное исключение. Я выбирала дизайн сама и постаралась превратить ее в по-настоящему комфортное место, где можно спокойно разуться и бросить на стол ключи.
Единственным приобретением родителей, которое я полностью одобряла, была стеклянная люстра Чихули в обеденном зале. Отлитая по собственным, несколько хаотическим законам, она разительно контрастировала с нашим упорядоченным домом. В приглушенно сияющих золотых шарах, застывших между ними лентах и закрученных ракушках читалась дикая, свободная красота. Порой я запрокидывала голову и подолгу стояла так, мечтая, чтобы чья-нибудь искусная рука взяла пригоршню песка из пустыни, в которую превратилась моя эмоциональная жизнь, и переплавила ее во что-нибудь столь же драгоценное и удивительное.
Переступив порог, я первым делом отправилась на кухню.
Марселла, ты здесь?
Единственным ответом мне было эхо, прокатившееся по бесконечным коридорам и утонувшее где-то в утробе дома. Я достала из холодильника диетический, идеально охлажденный имбирный эль и направилась в свою комнату, которая служила мне единственным убежищем в этом «ледяном дворце». Там я наконец скинула рюкзак и расстегнула ремешки сандалий.
Мне нравилась эта комната. Я выбрала для нее кремовые тона, цвет слоновой кости и нежнейшие оттенки розового. Темно-золотую кровать и тумбочку украшала тонкая резьба, вызывающая ассоциации с викторианской Англией. Четыре столбика, венчавшие углы кровати, были соединены плавными арками, с которых мягкими складками ниспадали полупрозрачные занавеси.
Роль одной из стен исполняло огромное окно, ведущее на мою личную веранду, с потрясающим видом на Центральный парк. Противоположную стену украшали геометрические фигуры: разнокалиберные квадраты и треугольники, отлитые из сахарного, будто заиндевевшего стекла, были подсвечены снизу приглушенным розовым светом.
Быстрый взгляд в позолоченное зеркало подтвердил, что ванна мне не помешает. Я пересекла комнату, утопая в длинном ворсе ковра и на ходу разминая затекшую шею. Плечи задеревенели и нылиособенно левое. Головная боль усиливалась с каждой секундой, а кожубудто мало мне других проблем! начало саднить и покалывать, как если бы я содрала ее, упав с велосипеда. Я нервно облизнула губы и неожиданно ощутила медный привкус крови. Может, это запоздалая аллергия на музейную пыль?
Я вскрыла упаковку ибупрофена и принялась крутиться перед зеркалом, пока не убедилась, что выгляжу отвратительно со всех мыслимых ракурсов.
Три ведьмы были правы. Ну и видок у тебя, Лилиана! Будто подралась с кошкой.
Взмолившись, чтобы ибупрофен как можно скорее оказал свое волшебное действие, я нырнула в огромную ванну и принялась яростно тереть кожу мочалкой. Только погрузившись в горячую пенную воду, я поняла, как же устала. Замотанная в полотенце голова сама откинулась на мраморный бортик ванны, и я не заметила, как уснула. Впрочем, мое забытье вряд ли длилось дольше нескольких минут: вскоре я проснулась, будто от толчка.
Окна в комнате были затонированы таким образом, чтобы в комнату свободно проникали свет и тепло, но никто не мог увидеть меня снаружи. Инистое стекло, окружавшее ванную, так же пропускало свет, но надежно скрывало того, кто принимал душ. Придя домой, я не стала включать люстру, чтобы насладиться теплотой закатного солнцадорогое удовольствие в городе, застроенном высотками. Пожалуй, в этом заключалось одно из немногих достоинств жизни на пятьдесят втором этаже. Даже сидя в ванной, я могла любоваться тягучими медовыми лучами, которые медленно стекали по стенам и полу, пока не гасли совсем. На какую-то секунду я уловила движение в тенях верандыно, присмотревшись, решила, что в этой иллюзии виновны облака или растущие тени зданий по другую сторону парка.
Только паранойи мне и не хватало, пробурчала я, снова пристраивая затылок на бортике ванной.
Я постаралась успокоиться и расслабиться, но горячая вода, вопреки чаяниям, взбодрила меня. К этому времени сумерки окончательно захватили комнату, слизнув последние крохи солнечного света, и я неожиданно почувствовала себя в ванне, как в саркофаге. В нос ударил сильный аромат благовоний, смешанный с медным запахом крови. Сознание на мгновение рассеялось, и я услышала отдаленные рыдания, а затем вопль.
Я распахнула глаза, судорожно втянула воздух и выпрямилась так резко, что вода плеснулась через бортик, залив мраморную платформу.
Я в ужасе выбралась из ванны и замерла посреди лужи, тяжело дыша и пытаясь успокоить отчаянно бьющееся сердце. Да что со мной такое?! Я никогда не слышала, чтобы мигрень вызывала галлюцинации, но именно это, надо понимать, со мной и произошло. Если, конечно, я снова не заснула и не увидела кошмар.
Должно быть, во всем виноват низкий уровень сахара в крови. Перед выходом из дома я выпила только чашку чая. Да-да. Дело именно в этом. Мне просто нужно съесть немного шоколада Но даже найдя своему наваждению более-менее рациональное объяснение, я не могла отрицать, что происходит нечто очень странное.
Наскоро высушив волосы и предоставив горничной Марселле прибирать затопленную ваннусовершенно немыслимый для меня поступок, за который, как я знала, мне еще предстоит поплатиться, я натянула махровый халат и отправилась к письменному столу.
Первым делом я достала кучу брошюр и проспектов, безнадежно помятых при бегстве из музея. После того как я их разгладила и аккуратными стопками разложила на краю стола, мне стало намного лучше. Вычеркнув из календаря прошедший день, заполнив ежедневник на завтра и разобрав испещренные маркером рекламки университетов, я наконец-то снова почувствовала, что контролирую собственную жизнь.
Возможно, я походила на родителей сильнее, чем мне хотелось бы. Они исподволь меня выдрессировали, дисциплинировали, сделали настоящим маленьким солдатом, который так удачно вписывался в их организованную жизнь. Постепенно я тоже начала понимать прелесть рутиныповседневности, в которой нет места хаосу и беспорядку. И даже если душа моя страстно желала свободы и приключений, поведение никогда не выходило за рамки ежедневника с золотым обрезом.
В конце концов я вытащила из рюкзака блокнот и открыла на той странице, где начала рисовать Амонане более чем смутный контур, прообраз будущего профиля. Я попыталась закончить набросок по памяти, но после нескольких неудачных попыток расстроилась и все стерла.
Когда это он успел завладеть моими мыслями? Я покрутила в пальцах карандаш, сосредоточилась и все-таки обозначила абрис его головы.
В прихожей, возвещая о возвращении матери, звякнул лифт. Следом по коридору процокали каблукичеткое, уверенное стаккато. Должно быть, я увлеклась рисунком и потеряла счет времени. Мать заглянула в комнату, и моего обоняния коснулся знакомый цветочный аромат.
Привет, сказала я, не поднимая головы от блокнота.
Стаккато прервалось, утонув в густом ворсе ковра.
Как дела? Герб сказал, у тебя выдался непростой день.
Я неопределенно пожала плечами, стараясь скрыть разочарование. Что ж, это работа Герба. Не стоит на него обижаться.
Мать пересекла комнату и, приблизившись к столу, подцепила брошюру одного из колледжейпо несчастью, именно того, который вызывал у нее наибольшее недовольство. Когда она снова заговорила, ее голос неуловимо изменился.
Я вижу, ты обдумываешь колледж.
Ага. Пока ничего не выбрала.
Она мягко сжала мое плечоскорее повелительный, чем утешающий жест.
Не сомневаюсь, ты сделаешь правильный выбор, и она принялась расстегивать ожерелье. Как прошло собрание по поводу выпускного проекта?
Закончилось, не начавшись.
Да, мне сказали.
Я развернулась в крутящемся кресле.
Правда? Кто?
Мама Кэсси. Та о тебе волнуется. Сказала, что ты убежала к какому-то парню на улице.
Для родителя, выступающего за максимальную самостоятельность ребенка, она была чересчур уж хорошо осведомлена о моих делах. Я безошибочно расслышала в ее голосе нотку неодобрения и поспешила успокоить мать:
Боюсь, Кэсси несколько сгустила краски.
Да? вот и весь ответ. Этот единственный слог вместил в себя мириады смыслов, десятки русел, по которым могла направиться беседа. Старая телевизионная уловка, чтобы гость почувствовал себя неуютно, начал заполнять молчание первым попавшимся бредом и, возможно, выболтал что-нибудь ценное. Я прекрасно знала об этом трюке, но все равно заглотила наживку.
Ну, про парня на улицеэто правда. Только вот Кэсси, наверное, не сказала, что его сбила машина. Он был в ужасном состоянии.
И ты решила помочь, мать приподняла брови, предоставив мне самостоятельно добавить к этой фразе точку или знак вопроса.
У меня не было выбора, честно ответила я.
А как же полиция? Кто-нибудь вызвал «Скорую»?
Не знаю. Он ушел прежде, чем приехали медики.
Я думала, он был в ужасном состоянии.
Да, но он уковылял, мой голос предательски дрогнул.
Мать склонилась над столом и провела пальцем по странице блокнота.