Элбарс уж и не припоминал, когда старый Абу да молодая его смена - Нурлет - оставляли Хана одного. Так могли ли преданные люди не пойти за Асланом в поход? Или его вновь подводят глаза?
Откуда-то с углов снова потянуло сладко, и молодой Тигр довольно откинул голову. Знать, его пламенная дева подле. Таится у трона, никем не примеченная. И, значит, ему можно забыться.
"Скоро, милый мой, скоро. А пока..."
Полушепот-полустон. Однако ж и его различают воины, что пришли в зал вслед за Асланом.
И сам Хан слушает. И по ходу шепота лицо его смурнеет, а глаза становятся и вовсе грозовыми.
- Я получил от тебя послание, - нарушает молчание Аслан. - Не поверил. Решил самому прийти к сыну любимому, да спросить: уж коль он и отрекся от отца, так заради чего?
Шепот прекратился, и на миг взгляд Элбарса прояснился. Но то лишь на миг. А затем снова запахло медуницей - еще пуще прежнего, и первый сын Хана ответил:
- Я не отрекался от тебя, отец. Всего лишь оставил себе то, что завоевал в честном бою. То ж трофей, - он обвел руками Белый Зал, довольно улыбаясь своим мыслям. - Да и Ашан был не против. Сказал, что шел в Лесные Земли не за тем. Он-то и отбыл, прежде девку лесную взяв в жены...
Снова запах медуничный, напоминанием:
- Твой брат названный... зла желает...
Хан слышит шепот этот. И видит, как лицо сына меняется:
- Ашан никогда не был предан тебе. Не так, как я!
Вот оно что! А ведь прежде-то братья были одним целым. Значит, ворожба та, что держит Элбарса, крепка. И...
- Стало быть, брата твоего названного нет здесь? - Хан хитро сощурил глаз. Весть о шлюбе сына названного дивит его, да только не о том нынче беспокоиться ему. Еще будет час узнать обо всем, сейчас же... - Не ведает он о поступке твоем?
- Нет, - ответил Элбарс-Тигр. - Степной Волк покинул Лесные Земли, отправившись к самому Морю Северного Ветра, чтоб отыскать утерянное. А, может, просто уйти. Кто ж знает?
- Верно, грамота ответом лишь от тебя? - Уточнил Хан. - И спрашивать за нее стоит одного сына родного?
- От меня, - кивнул Элбарс. - И спрашивать меня только надобно. Не матку родную, что извел ты со свету по-за заслугой сына.
Степной Тигр сделал паузу, пытаясь совладать с мыслями. И медуница, ползущая густым маревом по полу, снова зашептала:
- Погоди, силься... недолго уж осталось...
Веки Элбарса раскрылись нехотя, устало:
- Только не враг я тебе. Здесь, в белых стенах, я встретил свою судьбу, и теперь стану защищать ее ото всех ценою своей жизни. И коль ты поймешь меня...
- Судьбу ты свою, значится, нашел. А что ж до той степнячки, что ждет тебя в высоком Шатре?
- Нарима... - Элбарс с неохотой протянул имя невесты. На миг всего он снова показался Хану растерянным, но тут же этот морок исчез. И тот, что был назван Тигром, сказал: - Передай отцу ее мои извинения. Я снаряжу тебе с собою сундуки в три ее веса, и, сдается мне, это поможет старому степняку забыть об обетах. А богатая невеста мужа себе найдет всегда...
- Только не в Степи, - напомнил ему Хан. - Не в наших традициях забывать о слове, данном при богах старых. Мы чтим заветы, оставленные родичами, как чтим саму честь. И тебе ли не знать, что ждет девку, оставленную после обетов нареченным? Утроба ее уж не познает семени степного. Так и уйдет она к праотцам - девой, не тронутой мужем. Обесчещенной, оскорбленной. Не заслужила твоя невеста того...
- Не заслужила, - вздохнул Тигр, - только я не вернусь в Степь, Хан. И не возьму Нариму. Ни женою, ни так. Не хочу ее! И, коль желаешь ты, мы продолжим борьбу. Вот только я готов подчиниться тебе, если сможешь простить мое неповиновение. Осыпать дарами щедрыми, угостить да напоить воинов твоих. Если же нет...
Хан выждал всего минуту, после чего сказал:
- Отчего ж не угоститься, раз сам сын приглашает отца к столу?
И тут же в зал внесли столы с лавами, усадив гостей степных перед кушаньями заморскими.
Пир длился несколько часов, и Хан говорил с сыном так, словно бы и не был зол он на его проступок. Вспоминал Степь, о женах любимых говорил, забывая единственно вспомнить о самой первой, матери Элбарса. И все принюхивался.
А медуница по-прежнему витала в воздухе - когда больше, когда меньше.
И уж потом, когда все разошлись по палатам, а сам Аслан остался один, он попросил звать к себе степняка. Никто из лесного народа не ведал, кого пригласили в покои хановы. Личина того скрывалась по-за дивным одеянием, что узнавалось лишь в землях Степи.
И человек тот не покинул покоев Хана до самого утра.
***
Нег миновал границу Светломеста еще до угасания последних лучей солнца.
Боялся темноты леса да стужи, что, казалось, сгущались в последние дни ледовой поры. Оттого-то и старался добраться до следующего села затемно. Торопился.
Шел не просто дорогой лесною - все больше Трактом. А меж тем, выбрав путь такой, держался все больше деревьев. Знать, война на носу, случиться может всякое...
Да только лес и был лесом - в этом нынче Нег не сомневался. Подаренное огнем чутье щупало каждую ветку, пробуя на вкус ее силу. И все откликалось, говорило со слышащим.
А вот село ближнее, что лежало от Светломеста всего за две версты, гудело иначе. Жалобно, тихо. А местами протяжно, гулко. И Нег разумел: в избах тех, что стонали гулом протяжным, люди с болячкой редкой лежат. И, стало быть, знахарь Низкогорья не справляется...
Малец силился вспомнить, кто знахарствовал в селе ближнем, да так и не смог. Отругал себя за детскую невнимательность. А ведь мамка с тятькой наверняка говорили...
В Низкогорье его встретили с опаскою, нехотя. Да и староста, что вышел на головную улицу, не протянул руки - знать, боялся хвори струпной, что полыхала зловонным мором.
- Ты чей будешь? - Спросил он угрюмо. - И куда путь держишь?
Малец остановился. От старосты гудело тоже знатно, и Нег понимал: то не просто Мор - страх его снедает. А где страх, там и дурость. Болячки тоже вот. И ему бы покинуть Низкогорье, да только капище оглядеть надобно...
- Я Негом зовусь, - ответил он, обивая ногой о ногу талый снег, - названный сын старосты Светломеста и родной - воеводы нашего, Вацлава. К батьке иду по-за запретом родины, потому как ведаю: болен он. И как суждено ему не проснуться вскоре, хочу проститься.
Нег говорил осторожно, следя за реакцией старосты. Ему не хотелось говорить, чьих он будет, да только в темные времена по-другому - никак.
Староста с прищуром поглядел на него, словно не веря словам мальца. Знал, что старый воевода уж снесен на капище. И тогда отчего ж дитяти егоному то не известно? Разобраться во всем надобно, а пока... Мужик махнул рукой, приглядываясь к тому, что звался Негом:
- Пойдем, ночью будешь у меня спать, а наутро в замок Вацлава обоз пойдет. И ты с ними иди. На дорогах нынче небезопасно, степняк в Лесных Землях гуляет.
Нег поклонился мужику, благодаря его за предложенные кров и еду, и пошел следом.
В доме старосты было мрачно. Резко пахло травами, из которых все больше чуялся тысячелистник да зверобой. Видать, окуривали ими горницу. И банки с мазями оставлены на высоком столе глинобитном. А вот хлеба нет, равно как и хозяйки, способной его испечь...
- В селе нынче Мор, - пояснил староста, - избы окуриваем, да примочки целебные кладем. Обозами в замок батьки твоего ходим, чтоб новых мазей сыскать. Ведь и у нас-то знахарка померла не к часу. Сильная была, со знанием. Видно, и она перед Мором не устояла. Говорят, не одна отошла к праотцам. И все больше бают про ведьмаков, коих нынче развелось. Вот и ваш Богослав недавно к нам пожаловал. Вел рассказ про метки черные, да про костры, готовые искупить грехи людские. Стало быть, Светломесто уж горит?
Он, видно, и сам не понимал, почто палить люд честной в такой час - тут и так вымерло с пол села. Да только Богослав напугал селян. А еще рассказал о том, что в Камнеграде костры те пылать будут. И, стало быть, это верно, раз сам храм головной такое чинит.
- Богослав не жег костров в Светломесте, - отвечал Нег, снимая широкий, на подрост сшитый тулуп. - Службы читает да метки ищет. А как найдет - отправляет в Камнеград, на Суд Престольный. - Он сделал паузу, словно бы не зная, продолжать или нет. Но староста сам заговорил:
- В Светломесте хорошо - у вас целых две знахарки, что целить могут. У нас-то и была одна, да и та сгинула. Отошла в час дурной.
Нег кивнул. Поостерегся говорить об том, что ни одной знахарки в селе не осталось. Ведь если узнают здесь о черных метках, и вовсе с ума сойдут. А Негу еще к капищу надобно, силу сыскать...
- Да ты садись, - приказал староста, - поешь. Спать у меня на сеннике ляжешь. Утро вечера мудренее. А там с обозом и пойдешь к батьке, коль застанешь его. Говорят, замок воеводов пылает. Не место там мальцу...
И мужик поставил перед мальчуганом краюху хлеба, что пеклась дня два назад. Да оставил жбан молока. Видно, сама хозяйка избы струпьями зловонными покрыта, раз у старосты такой нехитрый ужин. А, может, и вовсе уж на погосте старом лежит.
Спать ложились тут же, в горнице. Стлали сенники подле печи беленой, да укрывались тулупами - покрывала сожгли вместе с ушедшими, потому как в жиже черной они были. И ни травами, ни водою не вывести было того запаха.
Спал Нег тревожно, рвано. Силился видеть кузню, в которой огнем пылает сила невиданная. Да только все снилось ему село родное. И мамка с тятькой названные. И уж на исходе ночи, когда небо еще было чернильно-синим, Нег отважился.
Огляделся, спит ли староста. И, когда уверился в том, слез с сенника. Выскользнул во двор, оглядываясь по сторонам, да прошел к околице. А ведь и псы дворовые не залаяли - знать, зараза та не только людей косила.
Дорогу к капищу узнал скоро - воздух кругом земли святой дрожал серый, густой. И пахло здесь ровно так же, как на светломестском - тленом и покоем. А снега намело почти по колено, отчего идти было тяжко, холодно.
Снег попадал за отвороты сапог, холодя ноги, и Нег заставлял себя идти дальше с нечеловеческой силой. Он не просто боялся - страшился до жути. Да только ведал: уж как не придет, не сыскать ему покоя ни на земле, ни на небе.
Воздух над холмами был прозрачным, тихим. И Нег с огорчением понял: это капище нетронуто силой. Значит, искать нужно в другом селе. И, стало быть, снова в путь...
Возвращался в избу мужика низкогорского с тяжелым сердцем. А как дошел - и вовсе обомлел.
Староста ждал его у самой двери. А с ним - и мужиков дюжих с десяток. И все с оружием, с сохами. Да только дерево с железом пугали мальца всяк меньше диких от страха глаз.
- Стало быть, сын Вацлава? - С ненавистью спросил староста. - Я сразу понял, что тебя нечистая принесла, но чтоб на капище...
Нег не разумел, что случилось.
Мужики накинулись на него, и детское тело ощутило с десяток тумаков, среди которых несколько - с силой тяжкой.
И Нег заплакал. Заревел, как дитя. А там и вовсе сдался, когда расслышал:
- Обоз отвезет тебя мимо вацлавового замка в сам Камнеград. На Суд Престольный, как и завещал Богослав. И пусть там определят, чьим ты сыном будешь...
Глава 9.
В покоях Элбарса пахло сладко, и запах этот кружил степняку голову.
Госпожа - его госпожа - была им довольна, отчего туман вокруг разума становился чуть тоньше, а мысли - живее. И ведь хорошо вышло, что отец, сам степной Хан, остановил войну. Как и согласился взять за честь ущемленную дарами дивными. А уж их в сокровищницах Белого Города было не счесть.
И Нарима, эта тонкая дева из прошлой жизни Элбарса, тоже возьмет дары. Забудет его. Или сделает вид, что забыла. Затаит в сердце злость, обиду непрошенную. И, если повезет, ее отец снова принесет в шатер семейный благую весть о том, что дочь его сговорена.
Элбарс откинулся на шелковые подушки, что воздушным пузырем покрывали изголовье кровати, и с наслаждением закрыл глаза. Она, его огненная дева, обещалась лаской одарить. Не обманет.
И, значит, нужно всего лишь закрыть глаза.
Веки смежились скоро, а медуницей запахло еще явственней. И в медунице той ему явилась его красавица. Снова в танце дивном, где каждый изгиб тела - обещание, а легкое касание - экстаз.
Элбарс ведь никогда не взял в набеге лесной девки. Все верилось ему, что так поступать не можно, это не по чести. А теперь вот он и рад был своей чистоте, потому как и сравнить его красавицу было не с кем. Все впервой, все в сладость.
- Отец твой, - шептала красавица, - должен уйти. В Степь вернуться, понимаешь?
Элбарс понимал. Ежели сказала то его дева, так и должно быть.
- И коль не уйдет...
На миг сладкий дурман прервался, потому как мысль, вложенная в голову сына-Тигра, была кощунственной, слишком чужой. Нет, Элбарс знал, что у других народов за власть убивали не только отцов поживших, но и младенцев желторотых. Жен вот тоже, которых другой раз было не счесть. На смерть не скупились, потому как только у нее можно выторговать власть. И если самому пожалеть кого, то пощады можно и не приждать...
- Верно, - вторила его мыслям та, что извивалась рядом, - верно. И если не ты, то тебя. Хан хитер...
"Хитер", - соглашался про себя Элбарс, - "только ведь он и не Хан вовсе, а отец".
И снова сожаление, что она, его дева, и отец великий отчего-то не разумеют друг друга. Но Чародейка тут же ластилась:
- Только то ведь как последняя мера, а пока... - Она снова нашептывала слова дивные, снова гнулась легким станом над телом степняка. И хоть тот был в одежде, а все происходящее вокруг - сладкой негой, миражом, большего наслаждения он в жизни не ведал. Оттого и устал по исходу ночи, откинувшись на подушки взбитые.
И глаза закрыл тяжко. А медуница ушла.
И снился сон ему. Муторный, тяжелый.
Словно бы вот он, Элбарс, идет по бескрайней Степи, а вокруг его - ни души. Ни Шатрового Города с огнями костров высоких, ни рева табунов лошадиных. Стрела, и та не пролетит мимо. Словно бы вымерло все.
И, знать, коль земля родная мертва, то и боги старые ее покинули.
И только он подумал о том, как земля перед ним разверзлась, а стопы его утонули в песке желтом. И чем меньше пахло медуницей, тем больше ноги его уходили в песок. Голодный до родной крови, он всасывал не просто тело, но саму душу Элбарса, пока последний волос на голове того не сник под землею. А уж дальше...
Под степными травами да гудящими глубокими водами было холодно. Так холодно, что зуб на зуб не попадал. И еще - темно.
Вот тогда-то и понял Элбарс, отчего бог старый ворует у людей тепло по зиме, да уносит его в Шатер Подземный. И он бы украл частицу жара, чтоб согреться тут, посреди вечного холода и мрака.
И, словно откликнувшись на мысли степняка, впереди заалел огонек тонкий, несмелый. И Элбарс бросился к нему.
Продирался сквозь тьму и ледяные насты, сквозь непроглядный мрак, а как дошел - изумился. Не врали бахсы, что говорили о Шатре Подземном. И о боге старом. Вот он, сидит у костра, руки греет.
Отчего первый сын Хана понял, что перед ним - старый бог? И сам не понял. Только словно бы в мыслях само собою уразумелось: все так.
- Садись, Элбарс, Тигром прозванный, к очагу. Иначе замерзнешь. Остановится сердце горячее без тепла да превратится в ледышку. И уж потом не запустить его ничем.
Элбарс вдруг вспомнил о деве своей огненной, и тут же в мыслях возникло: уж она-то могла бы и ледышку растопить. Но бог перечил:
- Растопить? Нет, ее огонь не столь силен. Заставить жить жизнью вурдалачьей, вывернутой, - это смогла бы. На то Чародейка и есть. А вот оживить... Знаешь, то, что умерло, больше не воскреснет. Ни здесь, ни в Землях Лесных. Жизнь - живым, смерть - мертвым. Садись поближе к костру, Элбарс-Тигр, да согревайся светом святым. От холода и мрака, от вони сладкой, что разум сковала...
И Элбарс присел, отчего сразу закрутилось-завертелось пространство, и мысли... Мысли забегали живо-живо, отряхнули с себя наговоры дивные да ворожбу колдовскую, туман лютый сняли.
А бог старый лишь посмеивается, говоря:
- Грейся, Элбарс-Тигр, грейся. Твой отец за тепло это ценой дорогой расплатится...
И Элбарс внезапно подскочил в места, чтоб спросить, что с отцом. Но бог остановил его одним лишь взмахом руки:
- В Подземном Шатре ты не властен ни над временем, ни над пространством. И тело твое, что земле принадлежит, получит душу лишь тогда, когда на земле родной окажется. Аслан-хан знал это, когда обряды старые читал. Что с ним? Жив. Молитвы древние поет, которым его верный Абу обучил.
И старый бог подкинул в огонь поленца.
...Аслан понял, что перед ним не его сын лишь тогда, когда увидел затуманенный взор, да слова дивные расслышал. Тогда-то и осознал, что ни уговором, ни силой военной его не угомонить. Не расслышит - не поймет. И, стало быть, только подземный бог мог дозваться души его. Докричаться...
Вот только старый Абу, что песни пел, нынче мертв. А за ним и Нурлет. И только друг их верный, шаманом прославленный в Степи, поруч. А он, Хан, знает мало об обрядах. Правда, обучил его однажды сам Абу молитве древней. Наказал взывать к Шатру Подземному лишь тогда, когда и другого не останется. Предупредил о цене высокой. Какой? Бог сам спросит, когда час придет.