И час, видно, пришел, потому как терял Хан не просто сына любимого - будущее рода растерять боялся. И страх подгонял его, верными степняками провожаемого, к дверям покоев, в которых ныне правитель Белого Города, а в прошлом Элбарс-Тигр, почивал.
Ждали долго. Пока резко пахло медуницей, войти не решались. Уж Хан понял, что это не к добру так сладко тянет. А потом, когда приторного аромата туман рассеялся по-над полом, решились.
Стража, что стояла у покоев, сложила головы быстро. И жалко было Хану своих воинов бесценных, да только понимал он: не сдадутся они, кровную клятву оберегая. А, значит, одарить их скорой смертью - лучшая из наград.
Дверь поддалась не сразу, и с ней пришлось повозиться. Но, в конце концов, створка тихо скрипнула, и Аслан увидел спящего сына. Правда, в то, что Элбарс спал, он не верил. Чело и лик сына-Тигра были белы, как мел, а глаза, скрытые веками, метались с яростной силой. Первый сын Хана был неспокоен. Сжимал кулаки мощные, а потом пропадал в сон. И снова метался.
Раз за разом...
За окном начинал брезжить рассвет - время было на исходе. Видно, потому дарившая медуничный запах и покинула его, что уж не опасалась вероломства. И, стало быть, Хану надобно поспеть.
Воины остались за дверью охранять покои. А сам Степной Лев вспомнил то, о чем уж и не надеялся когда-либо говорить.
Молитва казалась грубой и резкой, и слова заученные срывались с губ остро, словно бы не желая быть произнесенными. Травы степные жглись прямо тут, на шкурах. Огонь дрожал, боясь возвращения ворожбы лесной, да только с каждой минутой, как старый бог слушал молитву ханову, тому становилось спокойнее, уверенней.
Степная плоть ложилась кругом сына ханова. И все то, что когда-то стало для названного Ашаном сына проклятьем, для первого дитяти просило прощенья. Залогом тому - кровь золотая, светом божественным одаренная.
Знал ли Хан, что отпрыск его, верный Тигр, не очнется, пока тело его не принесут в Степь? Знал. Как и то, что бог старый потребует за клятву такую цену непомерную. Да только столкнувшись со злом лесным, Аслан-Лев впервые осознал: он готов заплатить любую цену, потому как на кону не просто власть над Землями Степи да Лесов.
На кону сама жизнь.
***
- Мечи! - Приказал Орм, и в ладони Дара мгновенно оказалась сизая сталь.
Степняк крутанул оружие кругом своей оси, испытывая его на балансировку, и недоуменно поднял глаза.
- Привык к лезвию южных мастеров, над которым поет не только огонь жаркого горна, но и девы, что наделены ворожбой редкой? - Островитянин откровенно усмехался. - Здесь, на суровой земле, руда достается воинам тяжко. И плавится с неохотой, не желая подчиняться что огню, что слову ворожебному. А ведь и наши девы многое могут. Веришь?
И, словно в подтверждение слов островитянина, позади Дара запели литавры. Все те же, что и на судне. Белесые, обтянутые прочной сизой кожей в костяной оправе. Гулкие.
И воздух, что дрожал от огня очага пламенного, замер. На миг всего лишь, чтобы тут же всколыхнуть что пространство само, что воинов статных. Пройтись по залу волной прочной и остановиться у дверей. Вздыбить шерсть на спине медведя, пробуждая того ото сна. И коснуться рогов оленя. Пробудить лиса, а за ним - птаха.
- Они досмотрят, чтоб слово исполнилось. И отдадут победу в руки достойного.
Дар обернулся. Его ворожея испуганно жалась к степнякам, что окружили ее плотной стеной. Стало быть, останутся подле нее и дитяти нерожденного до последнего вздоха. Да только Яра напугана. Озирается кругом, вздрагивая от каждого нового удара, да все на зверей живых таится. А ведь те и вправду живы...
Рев медведя оголил широкий проход, занятый островитянами. И теперь Дар с Ормом смогли двигаться свободно. Степняк бросил еще один взгляд на свою ворожею. Может статься, что он больше не увидит ее, и тогда ему бы запомнить что глаза эти зеленые, что темный волос. Округлую уже фигуру, в которой...
Дар не поверил своим глазам. Думал, померещилось, но нет, это не морок.
Она, его маленькая женщина, лишь выглядела крошечной да слабой. С полной луной под тулупом, руками тонкими и такими же чертами лица. С губами алыми и детским, невинным выражением лица. А вот пальцы...
Пальцы Ярославы двигались сами собой. Она и не поняла поначалу, что творит ворожбу. Побоялась бы, коль решение то принималось разумом. А то ведь - чувства. Страх за мужа нареченного да дитя, что так крепко толкает ножкой под ребра. И, значит, ворожба та верная...
Пальцы рисовали в воздухе руны древние, о которых ей сказывала Крайя. И из рун тех выплетали наузу, что набрасывалась на Дара кольцом плотным. А потом и на них с воинами степными, что, не боясь за свою жизнь, окружили молодую бахсу.
Ярослава обвела взглядом пространство и удовлетворенно сомкнула глаза. Звери, что покоились нынче у дверей, не пройдут. Заплутают в сетях, оставленных подле степняков. Поранятся словом ворожебным. Сгинут...
Грохот литавров смолк на миг, заставляя диковинное зверье замереть. А Орм повел носом:
- Сильна твоя ведьма, степняк. И, стало быть, в Лесных Землях ничего не поменялось...
И он с силой занес над противником острое лезвие.
Широкий меч островитян непривычно оттягивал руку, и Дар все никак не мог приноровиться к нему. Да еще и зазубрины, что ощеривались по бокам острия, то и дело цепляясь за холщовую рубаху да прогрызая в ней то тут, то там рваные дыры.
Руда северная плавилась в горнах грубых печей, очаги которых каждый день спорили со льдом и стужей. А оттого и сплав тот выходил грубым да не выправленным, не таким, как в тонких саблях степняков. И приноровиться к оружию тяжкому было ой как непросто.
Суровая зазубрина больно ужалила Дара в плечо, и спустя мгновенье он ощутил в воздухе запах первой крови. Дурно это. А ведь он надеялся первым отворить густую жижу, текущую в венах врага. Хорошо бы, чтоб меч оказался без яда, потому как тогда минуты Дара уже считают.
Боялся ли степняк смерти? Нет, не ее. Он за знахарку свою страшился, за дитя нерожденное. И в который раз непрошенные мысли о том, что в Степи ей нынче проще было бы, меняли ход поединка.
Новый выпад последовал молниеносно, и Дар едва успел увернуться от удара. А ведь тот, что сидел сперва в тени высокого кресла, был силен. Проворен. И, видно, не зря занимал увитый оленьими рогами трон, раз двигался с такой прытью. Но и Дар повидал в сраженьях многое. Пожалуй, прожил в них целую жизнь. Оттого-то и отворил кровавую полосу на запястье врага.
Правда, Орм едва заметил это. Ни секундой не остановился, не дал передышки. Силен был. И хитер, что Змей. Не зря носил прозвище дивное. Но и Дар, Волком в Степи прозванный, опыта повидал немало.
Мечи снова сошлись в скрежете тонких линий, и до слуха степняка донеслось прерывистое дыханье Яры. Знать, силы ее много уходит на ворожбу. А ведь в ней еще дитя...
Он ловил боковым взором ее фигуру, готовый нанести удар обидчику в любой момент. Но островитяне не трогали его знахарку. Держались обетов, данных их вожаком.
А тот снова ушел от удара. И заново ужалил сизой сталью бронзовую степную плоть.
На этот раз разрез пришелся в бедро, и Дар даже не понял - почувствовал - разруб глубокий, и рана серьезная. Кровь, что тут же побежала по ноге, сочилась слишком скоро. Значит, времени мало. И нужно наносить удар.
Выпад - шаг, выпад - шаг. И Дар достает Орма, который морщится от боли. Верно, островитяне тоже люди, раз боль чуют. В тот момент степняк решается...
Перехватывает ладонью руку врага, и, занеся меч на его горлом, всего на миг останавливается взглядом на его запястье, что оголяется под широким рукавом рубахи плотного сукна. А на ладони той старой болью, белесым напоминанием глаза режет почти забытый знак.
Округлый, сплетенный из вязи старых шрамов. И в нем меч изломанный - знаком тому, что рабу уж не носить оружия. А еще плеть... ее не забыть.
Дар медлит всего минуту, но и ее хватает для того, чтоб лезвие меча самого Орма уперлось ему в грудь, и силы сравнялись. И, верно, еще бы миг...
- Здебор? - Дар говорит это так тихо, словно и сам не может поверить произнесенному. Но имя названо, а слух островитянина слишком чуток. И взгляд того, кого прозвали Ормом, останавливается на рубцовой отметине, а Дар осторожно протягивает к нему ладонь. Свою, что так же запятнана старыми рубцами. И тоже вот спрятана от глаз людских.
И две отметины, похожие, словно капли воды, сходятся друг перед другом.
Орм удивленно опускает меч, и под гул ничего не разумеющих воинов, так же тихо отвечает:
- Нет, степняк, я не Здебор. Но давным-давно, в забытой прошлой жизни, я знал того, кто носил это имя. Как и тавро, что въелось в его тело.
Мечи со звоном ударяются о землю, и Орм приказывает:
- Подайте тулупы.
Одежду подают так скоро, что Дар остается в недоумении. Он не разумеет, что происходит с островитянином. Но тот лишь кивает в сторону ворожеи:
- Пусть останется здесь. Даю тебе слово, с женой твоей ничего не случится. Пойдем!
Он проходит по людской улице, среди которой десятки глаз глядят на него с недоумением, и лишь тогда, когда они с Даром оставляют позади себя последнюю избу, рукой указывает в сторону высоких деревьев:
- Я отведу тебя к нему, степняк. Только он больше не зовет себя лесным назвищем. Ненавидит тех людей больше моего. И, стало быть, меч тебе еще сгодится.
***
Хан разумел, что у него - лишь день. И коль не поспеет он до прихода ночи...
В воспоминания тут же ворвался тяжелый медуничный смрад, а в углу покоев сгустился туман. И если все так, как он думает...
Бахсы собрались в Белом Зале и уже ждали Хана-Льва вторую годину. Но тот все не шел. Отчего? Помнится, старый Абу говорил, что рыбу, пойманную у самого Южного Моря, нужно есть с головы. Вот только голова ль - Белый Зал? Аслан сомневался, а оттого и воскрешал в памяти вчерашний день.
Наступление, ворота Белограда, на которых кривою трещиной - след камня с Пограничных Земель. Чем тогда пахло? Сладко? Верно, нет. Потому как он, Хан Великий, в сраженьях провел не одну простую жизнь. И тогда, знать, отличил бы запах гари от того, другого...
Вспоминал и улицы Белограда с их запахами. Люд простой. И снова дым, а в лужах - кровь. Горькое с соленым. А вот сладкого - нет. Тогда где?
Верно, в Белом Зале. И, стало быть, нужно спуститься. Вот только чутье, что еще ни разу не подводило Хана, удерживало его здесь, в покоях Элбарса. А чутью старый Лев привык верить...
Прилечь на ложе высокое, утонуть в шкурах ценных, да прикрыть очи. Они и просят покоя после ночи бессонной. И стоит лишь поддаться...
Ложе широко, а мех дорогих шкур тепел и мягок. И глаза смыкаются на миг. А Хан замирает. Неужто ошибся?
Минута покоя и... вот оно! Ненароком поначалу, осторожно. Исподволь. А вот и тянется тонкая нитка силы, что пахнет медуницей, к руке расслабленной. Трогает пальцы осторожно, обвивает запястье.
И прозванный Львом решается. Охватывает пальцами тугое варево да раскрывает глаза. Потому как если б тот, что наводил морок на него, ведал о подарке Абу, тогда знал бы, что резной амулет с грудинной маткиной кости, спрятанный под платьем, морок этот отведет. И, помнится, не все бахсы поняли подарок Абу. А вот матка завещала: после смерти кость забрать, почто она уж ей? Остывшее сердце не укроешь. А вот сыну сподобится. И верно. Степная ворожба горела, пылая жарко, да не просто опаляла густой седой волос на груди, но заставляла тот жечься, обдавая паленым смрадом.
А нитка вот стала виться в ладонях. Ускользала, опасность почуяв. И будь Хан чуть менее проворен, так и случилось бы. Да только любопытство и силы, еще по молодости собранные, не подвели. И потянул-ухватил Степной Лев медуничную травинку, за которой - в высоком жбане у самого окна - покоилось кольцо самоцветное.
Пригожее. Живое словно бы.
Золоченый бок поблескивал в лучах утреннего солнца, а яркий изумруд притягивал взор так, что... нет, не глядеть! Только на оправу! А та - мала. С мизинец ханов. И, стало быть, Аслан имеет дело с мужем хилым или же с девой. Вот только с кем?
Ответит. Позже. Найдет чародея и спросит у него за все. А пока...
Бахсы явились на зов Хана мгновенно. И в барабаны забили скоро. Песни степные запели, оставляя подле кольца подношения богу старому.
Золото и кровь живую, собранную поутру у скотины домашней. Меха...
Старый бог ценит добро людское. Как и тепло. Потому как Подземный Шатер столь велик, что сколько золота и света в него не снеси, а все пусто будет. Только света вот добавить надобно...
И тогда бахсы жгут огонь священный, что забирает и кровь, и дары дивные. А кольцо остается, только вот больше не светится бликом предивным. И Хан разумеет: медуница уйдет из Белограда. Как уйдет и он. Поутру. Оставив наместником верного брата.
А чародея найти надобно. Без того старый бог не пустит душу Элбарса на землю. Зароком - слово. И его Хан держать умеет.
Значит, Камнеград? Верно, так, потому как за ним - лишь Соляные Копи. А в них зло не меньшее. И если Каменный Город не раскроет секретов чародея, Аслан забудет о сыне-Тигре, передав Степь другому, Волком прозванному. А все с того, что в Копях Соляных он потеряет многим больше.
***
Каменный Зал был велик, красен и блестящ.
Прямо перед Заринкой покоился на постаменте высоком трон резной из камня красного. Да не простой, а вырезанный мастерами редкими так причудливо, что каждый завиток, каждый изгиб казался живым. А уж каменья...
Девка даже сощуриась, потому как первый утренний луч, пробившийся сквозь цветастое окно, зажег трон богатый светлячками шустрыми. И те понеслись по залу, весело подмигивая Зарке. И она бы подмигнула им в ответ, если б так не боялась.
Их со Святом привели сюда прежде всех остальных. И оставили на полу резном, подложив под колени лишь древесную дощечку. Знать, чтоб покорность боярам великим показать...
А стража замерла у стены дальней. И подле нее - тот, что спускался в подземелье. Этот был другим, не службовым. Колерами окрашен диковинными. Словно бы охряными, подобными ейным, а вот и аспидного несли в себе много.
Девке припомнилось, что нынче с утра они со Святом и не поели почти ничего - только худого свойства жидкую кашу, что растекалась по ложке дурно пахнущей жижей. Тогда она жалела о еде, а теперь вот разумела: съешь хоть кусок, ее бы вырвало от волнения.
Только она и так места себе не находила. Это ж где видано, чтоб девка простая, купеческая дочка - и в палатах княжьих?
А вот Великий Престольный Суд Заринка отчего-то разумела для себя по-другому. Помнится, отец как-то говаривал ей, что бывал на таком, когда ворье лесное судили. В голодные зимы, что спустились на Камнеград после войны. Обозы тогда грабили нещадно, люд простой со свету сводили. И если бы не грозное слово Тура Каменного, то не выжить бы в те смутные времена...
Нынче тоже Князь Великий взошел на престол. Медленно, цепляя ногами богатый багряный ворс ковра, что устилал ступени высокие. И рухнул грузно в резной трон, отделанный по периметру камнем самоцветным да лозою золотой.
И, помнится, старый купец говорил Заринке, что Тур был его веку, а вот гляделся горше. Многим старше... Верно, болеет?
Зарка глянула на Князя по-другому, как учила ее Улада. И едва ль не поперхнулась. Темен. Сер. Словно бы выпит. И сил в душе егоной почти не осталось, чтоб встречать новый день. Стало быть, скоро придет черед преемника, коль таковой имеется. Да только есть ли у Князя сын?
Помнится, был давным-давно, пока не сгинул со всем горелым воеводством. И Княгиня степная ушла по-за болячкой редкой. А вот с новой Княгиней дитятко не приждали. И, стало быть, смута ждет Княжество Камнеградское?
Девка обернулась к Святу, и тот уверенно сжал ее ладонь. Нынче он - ее нареченный, пусть и не перед людьми, но перед самими богами старыми. А ведь когда-то она, дуреха, не верила в такое, чтоб обеты, данные на сеннике после полюбства, могли роднить людей. Теперь вот знает: могут. И роднее Свята у нее нынче - никого. А теперь и вовсе долю разделят...
По двум бокам трона каменного усаживались бояре. И если шуба Князя была багровой, цвета крови, то их меховые тулупы выделаны синим. Знать, чтоб не задумали ровняться с Князем самим.
Бояр было шестеро: по одному на каждое воеводство. А вот от Светломеста Вацлав не прибыл. И Нега, наместника егоного, здесь не видно. Стало быть, помер старый воевода. А с Негом...
Заринке оставалось лишь надеяться, что с мальцом все ладно. И что не угодил он в такую же опасность, как и они со Святом. А колени вот затекли, и Зара потянулась ладошкой тонкой, чтоб унять боль. Это ж где видано, чтоб свободная людина - и с целый оборот часу на коленях?
В ладонь ткнулся длинный посох, а второй тычок пришелся девке под ребра: