- Охолонись! - Приказал грубый голос, и Заринка снова подняла глаза.
Недоуменно обвела взглядом бояр великих. И сглотнула обиду, тугим комом подобравшуюся к горлу. Это ж если разревется...
Кажется, Свят дернулся в сторону того, что посохом по пальцам... И Заринка едва поспела остановить того. Не час и не место. И если и вправду им дадут слово сказать, то негоже говорить за себя дурно.
А пока Зарка озиралась по сторонам, подле Князя оказалась Княгиня молодая. Пригожая. С лицом, чертами тонким. С ружовым румянцем на нежных щеках, с губами вишневыми. И, видно, волос длин и пригож, раз князевым словом прячется под фатою прочной. И венец ей к лицу, только вот...
Заринка переводила взгляд с Князя великого на Княгиню, и снова...
Не пара. Совсем. И то, что телу молодому приходится опочивать в постели ветхой, Заринке показалось страшным. Гадким. Ни за алтыны, ни за другие дары какие она б не пересилила себя. И, значит, Княгиня многим умнее ее, девки простой?
А стоит вот дева прекрасная, тонкая, словно лебедушка. Взор опущен скромно. И ручкою изящной лишь поглаживает Князя своего: дескать, я здесь, милый. С тобою. Все так же преданна и любяща, аки прежде. Все так же...
Лукавый взгляд на миг приподнимается из-под ресниц - и снова в пол. Снова покорна. Нежна...
А вот колера кругом нее...
Пестрит Княгиня, увертываясь от взора шептухи. И очи долу опускает. Хороша, как ни глянь. Этакой пестроты Заринка давно не видывала. Стало быть, силы в ней девичьей не счесть, раз так светится...
А бояре вот все как один. Тоже темные, хоть и колеров много имеют. А вот и до них болячка князева добралась. И хоть не чувствуют они ее пока, а Заринка видит: дотянулась, сети грозные раскинув. Кому зиму-другую, кому с месяц осталось...
Мор? Стало быть, не он. Тот другого толку. И пахнет дурно. Этот же...
Заринка потянула носом. Нет, в Каменном Зале ароматы витали приятные, слащавые. И среди них не было ни морной гнили, ни трав, что ее отпугнуть рожденные. Значит, Камнеград жив пока...
А тот, что посохом по пальцам заринкиным прошелся, резко стукнул древком тяжелым по полу каменному, призывая бояр замолчать. Развернул свиток широкий, буквицами золочеными исписанный, и громко зачитал:
- Великий Суд Престольный, распочатый крайнего дня последнего месяца поры снега и льда...
Чтец зачитывал что-то еще, чего Заринка, видно, по своей девичьей недалекости разуметь не могла. Говорил про ее, девку простую, как про ведьму. Дескать, сам храмовник выявил в Светломесте наместницу симарглову с меткой черной, что Мор Струпный на простой люд посылала. Баял, как привезли Заринку в клети стальной в Камнеград, чтоб суд справедливый чинить, а она...
- Сбежала...
Голоса бояр прерывали повествование. А глаза... глаза с укором останавливались на ней, дочке простого сельского купца. Дескать, как посмела? И Заринка сама уж не понимала: и вправду как? Сбежала? Да и от чего? От Суда Престольного?
- От полюбства с рыжим вором, - выругался тихо Свят, прибавив к речам своим еще с несколько словец из тех, за которые батька бы губы в кровь разбил.
И хорошо, что слова егоные потонули в грозном шуме. Потому как и так он выходил во всем спомощником ведьминым. А бояре продолжали гудеть. Кажется, кто-то дернул Заринку за руку, чтоб показать всем: правда! Все правда! И ныне колышется черная метка на ладони девичьей.
Помнится, просили даже Княгиню молодую оголить рученьки, да показать, что у чистой девы знака дурного быть не может. Она и оголяла. И показывала. А бояре все гудели...
Заринка уж и перестала разуметь, что творится.
Стояла все так же на коленях, проглатывая что обиду, что слезы. Носом шмыгала как дитя. И все ждала, когда слово ей дадут. Она ведь за тем здесь? Или нет?
Но слова ей покамест не давали. А вот Богославу...
Этот худой человечек с жиденькой бороденкой кланялся так низко, что тер волосиками засаленными сам пол из камня красного. И разогнуться боялся:
- Бояре, бояре...
Кланялся по сторонам, кланялся перед собою. Кругом. А вот на Заринку со Святом даже не глянул. И все говорить норовил, когда спросили.
- Девка? Так дура дурою. Купеческая, заможная. И, стало быть, по-за дурством ееным о колдовстве и подумать не могли. И если бы не помощь великого боярина, что прибыл с Камнеграда...
Заринка снова оглянулась по сторонам. А ведь и вправду: где тот, что привез ее в Город Каменный? Нет его! И ведь должен знать о том, что нынче судьба ее, простой девки, вершится. И не за тяжбой какой, не за грехом дивным. А по-за тем только, что она отказала ему в полюбстве. На выставе и уж после - в палатах барских. Не согласилась и в дороге на Степь. И, значится, только тем виноватая...
Но рыжего не было. И, стало быть, ей самой ответ держать придется.
Кажется, ей дали слово. И бояре нехотя стали умолкать.
- Не ведьма я, - всхлипнула Заринка жалобно. - Что с меткой? Так я почто знаю?
Она силилась сказать что-то еще, но ее больше слушать не стали. Закричали-завыли со все сторон, заскрежетали посохами резными. И все так же с опаской да презрением:
- Ведьма! Ведьма!
И тогда Заринка не сдержалась, не выдюжила. Разревелась, понимая, что от того только горше себе делает. И ухватилась ручонкой тонкой за святову ладонь широкую. А в тот самый миг чтец уж наговором над ними:
- Оттого великой милостью Князя Тура Каменного повелеваю: свести на костер девку незамужнюю, Зариной прозванную, купеческую дочь села Светломестского...
Он бы и зачитал дальше, если бы не Свят. Но тот встал с колен, расправил широкие плечи и громко, во весь голос произнес:
- Заринка - жена моя. А потому и не девка, но молодица. Коль ее не костер, то и меня!
И Зал Каменный взорвался гулом диким.
Глава 10.
В хоромах богатых Гая уже заждались. И, верно, знают, что блукал он где-то, оторвавшись от хвоста. А вот где - то, Ворожебник надеялся, не ведают.
- Госпожа кличет, - снова тот, с охряной краской. Рунник. - Говорит, пришел час...
Гай кивнул. Кликнул девку дворовую, да приказал, чтоб она передала конюху упряжку заложить. Понимал: тот лишь глазом зло сверкнет, обозлившись на барина за побег. Да только то мало тревожило Ворожебника. Ему-то и выбраться с заварухи, что придумала Чародейка, вряд ли удастся. А если и свезет...
В упряжку садились скоро. И Гай от души бросил конюху медяк. За службу, стало быть. А еще... за то, что не заслужил больше. Потому как если б он, прежний вороватый хлопец, сновал по улицам околичным с такой прытьюкак хвост егоный, то и не дожил бы до сего дня.
Конюх все смекнул. И, верно, не прибавил любви к барину своему. А посему и подсыпал лошадке темной масти под хвост.
И упряжка понеслась, разгоняя по пути люд простой. А Гай посмехался. Это ж надо, как прогадал. Понадеялся на удачу и богатство. На исцеление мамки да сестер. И лишился. Всего. Только Заринка вот осталась, да и та...
А ведь и ему богатство да удовольствие глаза застило. Расслабился. Забыл, что чутье держать тренированным надобно, оно вот и случилось. И, значится, сам во всем виноват. Только и расхлебывать все самому. Да не просто расплатиться за ошибки содеянные, а самой жизнью...
И, стало быть, теперь он по-настоящему свободен!
Ворожебник вдохнул полной грудью и впервые за последний час ощутил удовлетворение. Студеный воздух проникал в легкие свободно, легко. И дышалось так приятно, что вот не надышишься. Вдохнуть бы еще...
Да только здесь, у самих покоев Чародейки, в студеном воздухе появилась летняя сладость. И, стало быть, они почти прибыли. А ведь когда-то, в голодном детстве, Гай любил сладости. И медунице бы обрадовался...
Палаты встретили Ворожебника уважительно, с поклоном, хоть и разумел он: то все - ложь. Морок. И они следят за ним, ворьем простым, чтоб тут же донести: дескать, еще верен рыжий Госпоже своей. Послушен.
И Ворожебник прошел мимо, словно бы не замечая ни взглядов косых, ни помыслов дурных. Раскланялся у самой двери поклоном низким и лишь затем сделал шаг. Глянул кругом. Поперхнулся.
Посеред палат дивных, украшенных небесными искрами да картой дивной, лежала баба молодая. Пригожая. С волосом светло-русым, в косы длинные заплетенным. С губами алыми. И синевой остановившихся глаз...
Гай пригляделся.
Девка эта казалась живой и неживой одновременно, а уж он нынче точно ведал: то невозможно. И если отдано что Симарглу, то уж не отнять у старого бога.
- Отчего ж? - Чародейка выскользнула у него из-за спины так внезапно, что он едва не вскрикнул. И, знать, было бы дурно то. Да вот сдержался. Собрался мысленно и снова глянул на девку. - Что скажешь? Чутье?
- Мертва, - отозвался Ворожебник. - Видно, померла совсем недавно, потому и кажется живой. Не отошла еще душенька под землю, не повидалась с богом старым...
Колдунья посмехалась. Щурилась глазом зеленым, а затем коротко сказала:
- Дурак.
И Гай согласился: как есть, дурак. Был бы умен, и нынче бы промышлял воровством тихим на околице Камнеграда, а так...
- Гляди внимательно! - Веселость растаяла так же мгновенно, как и появилась, и теперь в Колдунье Ворожебник чуял нетерпение и злость. Неудовольствие. - Она пролежала в земле семнадцать зим, укрытая от глаза моего рунами древними. Что чуешь?
Гай удивился. Семнадцать зим? Это ж где видано? За такой час от девки молодой и остаться должны были только кости белесые, а эта вот...
Он осторожно подошел ближе и потянул носом. Нет, тленом нейдет. И кожа чиста да свежа, что по утренней заре. Волос светел, не тускл. Глаза...
- Осторожно, не заглядывай! - Колдунья мигом оказалась рядом, поспев прикрыть тяжелые веки. - Рано пока. Ты ж скажи, что чуешь. Выпусти нитку силы и...
Ворожебник подчинился. Собрал кругом себя разноколерных нитей да и потянулся к той, что покоилась среди огней живых. Коснулся. Жива словно бы. А вот не дышит. И если окружить аспидной...
Черная нить легко легла на тело девки, ощупывая тончайшие эманации. Заглянула внутрь, под кожу. Убедилась в том, что сердце нынче стоит, не бьется. И кровь холодна. А вот ткани не тронуты ни часом, ни тленом самим. И Гай тут же запутался: жива аль нет? И если так, то что за морок?
- Сдается мне, что дело не в мороке, - откликнулась ведьма. - Я уж и сама пыталась. Силой и рунами. Раскладами глядела. А все одно - девка эта словно бы и жива, и мертва одновременно. И, думается мне, что старая каналья саму себя перехитрила. Выложила дощечками древними тело молодое, чтоб я его не нашла. А они сохранили в мире земном не только его, но и душу. И, стало быть, не спускалась Марка пока к Симарглу, блуждая семнадцать зим меж мирами. И если отпустить...
Отпускать девку ей не хотелось. Она помнила обиды, нанесенные ей самой что Туром Каменным, что его другом Ярополком. Вспоминала, как и сама спустилась под землю. Кто тогда пожалел ее? Кто вернул? Верно, никто и не вспомнил, кроме старой матки. Да и она скорехонько за дитем своим ушла. А эта вот... и возилась же с нею старая ночница, и дитя ее выкормила. Да еще и тело сберегла. А вот ей, Пламене, пришлось себе искать оболочку другую, потому как истлела ееная...
Да только отпустить придется, раз хочет она получить монисты дивные. А заодно и Гаю показать, где те находятся. Потому как спуститься самой ей нельзя: не отпустят. А Ворожебнику туда самая дорога. Вслед за мамкой да сестрой, вслед за девкой дурной, сельской, что на Суде судьбою горелой одарили...
- Отпущу ее, - соглашалась со своими мыслями Чародейка. - Открою на миг пространство меж мирами, да позволю душе исстрадавшейся покинуть грешную землю. А ты...
Она взглянула на Гая. Справится? Должен, потому как кроме него никому то не под силу. И если он не сдюжеет, то и ей ждать придется. А уж она и так заждалась...
- Тогда и глянешь в очи синие, проследишь. Думаю, введет ее Симаргл в Избу Стылую хозяйкою - все ж, баба пригожая - а там и подарками станет баловать. И ты погляди, откуда он их берет. Потому как...
Она, кажется, поясняла что-то еще, но Гай уж не слышал. Глядел на девку молодую и мысленно молился, чтоб душа той нашла покой. Потому как семнадцать зим - это ж долго. Верно, исстрадалась.
А Чародейка собирала кругом девки руны старые, что потрескались от часу. Грязные. И вот они, - Гай нынче видел это точно - лежали в студеной земле долго. Измазались, да треснули от силы ворожебной. А вот выстояли. Верно, по-за знаками...
Ворожебник пригляделся. Нет, таких он не видывал. И, стало быть, по-за ними все сталось.
Чародейка сняла последнюю руну, и, полоснув ножом по запястью, отворила кровь. Повела рукой перед Гаем, да приоткрыла веки девкины. Поманила перед лицом той тонкой ладошкой, приговаривая:
- Иди. Иди сюда, моя хорошая!
И ласково так, нежно:
- Не обижу. Ты ж прости...
Окровавленной рукой она водила перед лицом Мары, и от движений ее воздух стал колыхаться. А потом и вовсе пошел туманной волной. И запахло предивно. По-лесному.
- Торопись! - Это уже Гаю. - Гляди!
И Ворожебник подчинился.
Расслышал легкий вздох, что сорвался с губ девки молодой, да проследил, как тот тонким облачком пронесся в рваную дыру. Впитался разом, и...
Синева глаз затягивала все сильнее. И тот мир, к которому он принадлежал, стал таять. А потом и вовсе исчез. И перед ним, Ворожебником, замелькал круговорот картинок живых.
Вот девка эта молодая, что с глазами синими, да косами пшеничными, бежит по лесу. Торопится. И радостно ей, смешливо. Потому как заждалась, исстрадалась. И ведь знает, что ее здесь не обидят.
И терем высокий, что встречает гостью молодую, принимает ту с теплом. А у самых ног садится...
Гай отмахивается. Это ж надо...
Но ведьма не позволяет мороку прерваться, а все шепчет: гляди!
Хозяин избы ставит перед красавицей сундук высокий. И кладет к ногам каменья. Ткани ценные, меха. И...
- Оно! - Кричит ведьма. - Оно!
Она выдергивает Гая из видения дивного, заставляя само пространство схлопнуться с грозным стуком. И спрашивает:
- Запомнил?
- Запомнил, - отвечает Гай, отчего-то разумея, что в глаза маркины не только он гляделся...
***
Лес обступил Дара со всех сторон. Сизые, голубоватого колеру иголки деревьев-копий казались степняку острыми, словно зазубрины меча. Жадными до плоти. Только, слава богам, они начинались на деревьях высоко, доставая до воина лишь тогда, когда деревце было еще совсем мелким, невысоким. А ведь и так оставляли на тулупе царапины...
- Острые, - соглашался островитянин, - словно бы лезвия. Тут не любят чужаков.
Он на миг задумался, а потом добавил:
- Впрочем, остров ни до кого не милостив. Края тут такие. Суровые. А вот те...
Он кивнул головой в сторону других деревьев, которые-то и отличало от этих, что окрас листа. Не сизый, но с колером красноватым будто бы, если приглядеться.
- Те ядовитые. И если поранишься...
Он не стал продолжать, потому как Дар и сам понял: не пощадят.
- Со скотиною тоже так. Что окрашена в колера бурые, опасна. Даже если пятном окрас тот или бликами. Иль в глазах отблеск алый увидишь. Тут не много-то красок...
И Дар соглашался: как есть, немного. Он бы и в деревьях не сразу разглядел кровяной колер листьев, если бы не островитянин. И, знать, оставил бы душу леденеть среди скал.
Орм шел впереди, постепенно углубляясь все больше в лес, и тропа под ногами воинов уже едва различалась. Дар все время оборачивался. Воздух кругом него сгущался подобно кипящему молоку, и, сливаясь с белесой синевой деревьев, превращал пространство в молочный же туман.
- Глубоко не вдыхай, - предупредил Орм, натягивая на лицо косынку. И протянул такую же тряпицу степняку: - на вот, укройся. Это все те, что с листьями кровавыми. Голова закружится, а потом и не разберешь, отчего к ним подоспел. Многим плоды дивные начинают казаться, тут ведь голодно...
Шагов было не слыхать, хоть и ступали по камням острым. Видно, воздух этот притуплял не только видимость, но и слух. И думалось Дару, что даже морок мог родиться среди этих мест. Сам собою. А тогда, стало быть, опасность ожидала его на каждом шагу. В один миг Дар даже усомнился: а не сдурил ли он, оставив Ярославу одну в Халле? И то, что степные воины, готовые отдать за нее жизнь, были поруч, его ни на миг не успокаивало.
- Не думай обо мне так, степняк, - Орм оглянулся всего на мгновенье, но и этого хватило, чтобы Дар понял: идущий впереди говорит правду, - я не обману. Если б хотел убить, не ждал бы так долго. Всего-то и нужно, что смазать меч свой листом дерева бурого. Да ранить. А уж я проворен, раз выжить смог с тавро раба...
И Дару пришлось согласиться: верно. Выжить с таким знаком непросто. Кому, как не ему знать об этом? Он и сам-то едва смог. Значит, осталось подождать всего немного...
Туман рассеялся в один миг - не так медленно, как нарастал. И воздухом потянуло свежим, морским. Ветром, морем самим, что билось у тонкой кромки берега. И берег этот был обычным, словно бы попал Дар обратно в приморскую деревушку, которую покинули всего с седмицу назад.