Тяжело в учении, легко в бою, сказал он, выписывая меня.
Интенсивность спортивных мероприятий и ночь в лазарете заставила меня соскучиться по интеллектуальным разговорам. К счастью, близилось время ужина, и я направилась в столовую. Компания в полном составе сидела за пустыми столиками, что-то тихо обсуждая, поэтому мое появление было замечено не сразу.
О, какие люди! сказал Виталик. Где пропадала?
Пряталась от вас, ответила я и поставила себе стул. Некоторые переглянулись, но ничего не заподозрив, я продолжила. Как сами?
Нам помещение дали, радостно заявила Ольга. Теперь не придется терпеть шумных соседей.
Кто бы говорил, возмутилась я. Так что, у нас вечеринка?
О, да! весело подхватила она, но вдруг застыла с выражением неловкости. Пойдем, народ, приберемся там что ли.
Я ловила странные взгляды, в них читалось удивление, разочарование и отвращение. Но только когда собралась пойти со всеми, и Виталик остановил меня, я поняла, что выпускала из виду контекст. Мне не понравилось то, что прочитала на его лице. Когда шаги друзей стихли, я попросила его объясниться.
Прости, я запаниковал. Кажется, я сказанул глупость. Этот придурок начал выпендриваться, и я не сдержался
Можно по порядку? спросила я.
Виталик неохотно поведал, как вступил в словестную перепалку с Маратом в столовой и рассказал «истинную» причину, почему я попала в медблок.
Месяц пролетел незаметно. Напряжение последних дней выливалось в выяснение отношений и легкие стычки. Студенты, которые еще несколько недель назад беззаботно смеялись в столовой, теперь не расставались с книгами, обходя скопления людей. Опустели коридоры, трапезы проходили в тишине, а занятия сопровождало шуршание ручек по бумаге. Нас тоже порой посещала тревога, но мы стряхивали ее шутками. Подтрунивания не отличались оригинальностью, зато всегда вызывали приступ нервного смеха.
Что с тобой?
Нервничаю.
Расслабься, ты точно вылетишь.
Виталику лучше всех удавалось поднять настроение в коллективе. Его обычные непристойные шутки, раньше обеспечивавшие ему армию поклонниц, теперь заслуживали только недовольные рыки, но и они нейтрализовывали чувство страха, передававшееся воздушно-капельным путем.
Тогда я с головой окунулась в учебу. Вечерние посиделки помогали лучше усваивать материал. О нашей группе поддержки узнавало все больше студентов, они приводили друзей, и круг, в котором мы сидели, становился шире. Так к нам присоединились Наташа с Никитой из технарей, а также неразлучные приятели Дима и Рома, воспринимаемые всеми как братья, но оказавшиеся с разных потоков. Первые встречи многие молчаливо наблюдали за происходящим, однако вскоре стали неотъемлемой частью дружной компании, разросшейся до пятнадцати человек.
Проверка знаний в этот раз проводилась особенно тщательно с вопросами по старым темам теоретической и практической части. Но одним из последних неожиданно звучал вопрос личного характера, вроде «Как вас воспринимают в коллективе?» или «Все ли вас устраивает?». Они настолько сбивали с толку, что, не до конца осознав сути, я вдруг выпалила: «Как говорил Эйнштейн, все относительно. Простите, а какой был вопрос?». Надо мной посмеялись, поставили отметки в журналы и отпустили. Не уверена, было ли это провалом, потому что от улыбки остается хороший осадок.
Пощадив наши нервы, руководство вывесило списки на следующее же утро. Два больших листа были прикреплены к стене при входе в столовую. Каждый подходящий прилипал взглядом к напечатанным именам в поисках своего. И я не оказалась исключениемнаигранно подойдя к более длинному списку остающихся, к большому облегчению, быстро нашла себя. Там же промелькнули имена друзей, но нужно было дочитать до конца. С каждой строчкой радость набирала обороты, но тут же улетучилась, когда последним в списке оказался Марат. Тихо выругавшись, я закрыла глаза и загадала в следующий раз не увидеть его.
Не обошлось и без неприятных сюрпризов: во втором списке мелькнули несколько знакомых фамилий. Я заглянула в столовую, и они, поддерживаемые всей компанией, с досадой ковырялись ложками в тарелках, потеряв аппетит после грустных новостей. Среди прочих оказалась и Жанна. Как ни старалась, я не могла простить ей доброго отношения к Марату и, соответственно, жалеть, что она переходит в другую группу, где должна была доучиваться в составе отчисленных.
После разделения поменялась система преподавания. Если раньше профессора рассказывали все сами, то на последних занятиях нас заставляли активно участвовать в обсуждении возможных вариантов выхода из кризисной ситуации, подбирать разносторонние подходы к решению проблемы. Первое время мы боялись выглядеть глупо, поэтому немногие решались брать слово, однако вскоре мы привыкли, осознав всю важность этих упражнений.
С того момента мы были живым организмом, и потеря каждого воспринималась тяжело, но неизбежно. Мы до сих пор не знали, сколько человек планировалось оставить, и иногда делали шуточные ставки на того, кто вылетит ближайшим. Но это было смешно только перед очередным вывешиванием списков сокращенных. Мы никогда не знали, кто попадет под немилость и когда. Это создавало дополнительное напряжение, которое не лучшим образом сказывалось на результатах.
Через месяц списки появились неожиданно, без тестов и опросов. Мы потеряли еще несколько близких нам людей, но Марат все также оставался среди лидеров. В рядах последних двадцати студентов было сложно избежать друг друга, но он перестал проявлять ярко выраженные выпады в мою сторону. И хотя временами я чувствовала его скользящие взгляды, как только он осознавал, что его заметили, дружелюбно улыбался, пряча в глазах лукавый огонек. Все это оставляло неприятный осадок и заставляло меня жить с оглядкой, ожидая удара в спину. Но он расчетливо затягивал с маневром, до предела возбуждая нервы.
Меня расслабляли только занятия в планетарии. Его высокие своды, опускающиеся сидения и успокаивающая темнота, освещаемая тысячами огней. Космос наполнял меня млечными путями, звездными плеядами и водоворотами вселенных. Они напоминали о том, что даже в самое темное время найдется звезда, которая пошлет тебе свое сияние, хотя могла давно погаснуть.
Я смотрела и вспоминала истории о мореплавателях и путешественниках, опиравшихся на знания о небе и его светилах, чтобы не сбиваться с курса. Я смотрела и представляла себя проходящей сквозь невидимые границы миров, сквозь материю неизведанного космоса и оказывалась по ту сторону жизни. Я смотрела и вспоминала прошлое, и думала о будущем, и кусала губы в настоящем.
Астрофизика не вызывала затруднений, даже учитывая, что растворяясь в своих мечтах, я редко слушала преподавателя. Астронавигация и астроориентация получались у меня слету, и на студенческих встречах о них рассказывала я, зажигая искры в глазах своих слушателей. На собрания стало ходить намного больше народу: кроме лидирующей группы почти в полном составе, к нам заходили старые знакомые и приводили с собой новых друзей. Всем вылетевшим хотелось вновь почувствовать себя частью исторического момента, и они всеми силами старались сохранять с нами связь. Это также приносило пользу, потому что программы обеих групп были схожи, за исключением того, что нам давали слово, нас спрашивали, нас заставляли думать и реагировать.
Иногда мнение одного резонировало с мнениями других, и начинался спор, разжигающий сердца и умы студентов, что каждый раз приводило профессора в нескрываемый восторг. И когда удавалось поймать такой взгляд, мы осознавали всю глубину преподавательского замысла. К концу месяца мы настолько привыкли высказывать вслух свое мнение, что уже не ждали момента, когда прозвучит вопрос, а неизменно предвосхищали его. Наш опыт не всегда приводил нас к правильным выводам, и профессор вступал в диалог. Каждый раз мне казалось, что преподаватель таким образом поднимает нас до своего уровня, стараясь передать свои знания, а не самоутвердиться за счет высмеивания ошибочных умозаключений. И это вдохновляло еще больше.
Нас вели, нас тянули, нас толкали все дальше и дальше, чтобы мы как первооткрыватели не дали слабину, не промахнулись и не ударили в грязь лицом. Ответственность за будущее вынуждала нас концентрироваться на собственных силах, слабостях и потенциалах.
Это также здорово сплотило нашу команду. Теперь мы шли нога в ногу и уже не мыслили деятельности друг без друга. И хотя мы с тревогой встречали конец каждого месяца, грозивший разорвать созданные узы, отбросив неподходящие кандидатуры, пока было время, мы отдавали всех себя на уроках.
Следующим этапом учебы стала отработка операций в штатном режиме на модулирующих стендах и комплексных тренажерах, и происходила она в две стадии. Перваяиндивидуальнаятренировала умение самостоятельного управления космического аппарата, а втораякоманднаяразвивала навык совместного проведения маневров. Пары для командных тренировок постоянно тасовались, будто наверху проверяли, как и с кем мы сработаемся лучше. За все время тренировок мы не один раз пересидели друг с другом, но были пары, выделяющиеся на фоне других. К моему сожалению, среди них был и наш дуэт с Маратом.
Когда он первый раз опустился в кресло рядом со мной, я ожидала худшего, и ни одно описание не помогло бы раскрыть и половины того, что виделось мне в воображении. Однако меня поразили профессионализм и отточенность его движений, будто он всю жизнь только этим и занимался. А сосредоточенность на задании и быстрая реакция делали его идеальным партнером. Он не улыбался до того, как на экране высвечивалось триумфальное «Задача выполнена», и не произносил ни слова, если того не требовала ситуация.
Безупречно прошла и вторая тренировка. И лишь на третий раз он выдал себя в неосторожном взгляде, когда замешкавшись я помедлила с нажатием кнопки, и ему пришлось самому тянуться на мою часть панели управления. Хотя я вовремя спохватилась и опередила его, он одарил меня тем самым насмешливо-снисходительным взором, встречавшим меня в толпе. Я поспешила отвернуться, но по спине вновь бежали мурашки.
Шаг девятый
Многое из того, что со мной происходило, мы обсуждали на сеансах с Вишустиным. Но главное было не выговориться, а докопаться до сути проблемы, чтобы это перестало цеплять и запускать цепочку ассоциаций, приводящих к резкой возбудимости и панике. Но я пока не решалась упоминать свои опасения по поводу Марата, не желая становиться причиной его дискредитации перед руководством и лишения его возможности на участие в проекте, особенно став свидетелем его высокого мастерства. Однако мне все-таки пришлось это сделать, когда психолог спросил про слухи о моих отношениях с Виталиком. Мне было смешно и стыдно оправдываться.
Чем меньше была численность студентов, тем ближе подбирались ко мне лягушачьи пальцы Марата. Я старалась не бывать одной, и в компании Оли и Виталика это давалось легко с их умением привлекать людей. Виталик близко к сердцу воспринимал мои невидимые сражения и без моего ведома распускал слухи о нашей близости. Сплетни распространялись со скоростью света и казались весьма достоверными. Даже Ольгу мы не сразу разубедили.
Виталик же пошел дальше, удачно вплетая в сплетни малоизвестные обстоятельства моей ночевки в медблокеприступах тошноты и недомогании. Об этом он и сообщил мне по возвращении. Я лишь недовольно покачала головой, хотя мне была приятна его помощь. В тот момент я верила, что это сработает.
Это все из-за Марата
Про которого вы рассказывали?
Да. Он меня откровенно пугает, призналась я. У меня волосы дыбом становятся, когда он смотрит на меня, даже если я не встречаю его взгляд. Это пытка.
Вы ведь знаете, что ничего в институте не происходит зря?
Я кивнула.
Вот и Марат оказался напротив вас неслучайно.
Что вы имеете в виду? но проговорив вопрос вслух, тут же пришла к осознанию. Вы?
Я. Признаться, я думал, что он всего лишь воплощение того, что вы боитесь. То есть вы сами проецируете на него свои страхи, и все, что он делает, воспринимаете, как выпад в вашу сторону. Именно поэтому тогда я копал вглубь ваших фобий, а не ваших ощущений, он задумался. Марат один из лучших студентов, и когда я услышал, что Максим переводится, надеялся, что вы найдете общий язык с другим лидером. И ошибся, он постучал ручкой по подбородку. Однако это соседство помогло вам осознать свою слабость и найти в себе мужество ее искоренить.
Он огорошил меня своим откровением, так что я и слова сказать не могла. А потом как всегда ввернул любимую им тему исцеления.
У меня только один вопрос: Анна, почему вы всегда терпите до последнего? Его подселили к вам больше полугода назад, и с тех пор вы находитесь в постоянном стрессе от общения с ним. Почему вы ждали так долго?
Я бы до сих пор молчала, но ситуация с Виталиком напрямую с ним связана. Только так можно объяснить всю эту чушь, которую Виталик про нас несет.
Каковы ваши отношения с Виталием? вдруг серьезно спросил психолог.
И вы туда же? Мыдрузья.
Только?
Не только. Мы настоящие друзья. Мы вместе не потому что вынуждены, а потому что хотим. С Олей тоже.
А с Максимом?
Я вперила в него негодующий взгляд.
Издеваетесь?
Каковы ваши отношения с Максимом? настойчиво повторил он, чуть повышая голос, но не выражая никаких эмоций.
Я растерялась, подумав, что что-то вынуждает его задавать мне этот вопрос.
Никакие, серьезно ответила я. С тех пор как он ушел, мы не общаемся.
А до?
Добрососедские. Надеюсь, не нужно разъяснять?
Нет, вы выразились предельно ясно, искусственно отчеканил он. Почему вокруг вас так много мужчин?
Я начала терять нить понимания происходящего, потому что Вадим не был похож на себя. Я искала подвох в вопросе и хоть какие-то слова для ответа. Ответить «Откуда мне знать?» или «Не так уж их и много» или возмутиться и не отвечать. Глаза бегали по комнате, стимулируя мозг в поиске решения.
Спросите у них, это же они вокруг меня, а не я вокруг них.
Логично.
А потом посыпались вопросы такого странного содержания, что мне не хочется их вспоминать. Но я послушно сидела и коротко отвечала, не выдавая больше информации, чем требовалось, чтобы не побуждать на новые вопросы. Они настолько возмущали и удивляли, что в конце концов я сорвалась. И в тот момент, когда я вскочила на ноги, Вишустин, довольный, развалился в кресле. Я сразу поняла, что он хотел показать, но была уже настолько взвинчена, что еле сдержалась, чтобы не уйти. Опустившись в кресло, я выслушала его лекцию о самообладании при любых личных вопросах, но его намеки на предстоящие события не нашли своего адресата.
Впервые после сеанса терапии я почувствовала, что голова загрузилась больше, чем разгрузилась. С тяжелым сердцем добралась до комнаты, пропустив вечернюю встречу. После допроса Вишустиным еще несколько последующих дней крутились мысли и догадки, растревожившие воспоминания, убранные глубоко внутрь. Я потеряла концентрацию и стала рассеянной.
Хуже всего, что на ближайшие дни назначили заключительный этап проверки готовности психики кандидата к работе в космосесурдокамера. Это легендарный тренажер, который закалял, сводил с ума и даже убивал. Если центрифуга готовила нас к перегрузкам при старте капсулы, то сурдокамера была целым комплексом упражнений и тестов. Это и проверка на психологическую устойчивость. Путешествие по космическим тоннелям могло затянуться, что-то могло случиться с командой капсулы и пилот останется один. Это и симулятор штатных и нештатных ситуаций. Доведенные до автоматизма движения могут спасти жизнь. Это и тест, насколько вынослив организм и готов к сверхчеловеческим условиям работы. И мне нужно было собрать себя в кучу, чтобы не провалить ее. Три дня в одиночестве и полной тишине отделяли меня от цели.
За день до испытания у нас отменили занятия, чтобы дать отдохнуть и выспаться, потому что все трое суток в камере проводились без сна. Сложно было расслабиться, но выспаться мне удалось. Утром меня и еще половину группы, среди которой не оказалось ни близких друзей, ни близких врагов, отвели на один из нижних этажей, где каждого облачили в специальный костюм со встроенными датчиками для считывания жизненных показателей. Нас развели по камерам, вход в которые происходил через дополнительные комнаты, где располагалась группа наблюдения и мониторы слежения.
Массивная дверь камеры была открыта, и замерев лишь на секунду, я перешагнула порог комнаты, услышав громкий хлопок и щелчки запираемых замков. Я готовилась к тому, что новые ощущения, а точнее полное их отсутствие, собьют меня с толку, дезориентируют, о чем нас предупреждали, но к моему удивлению окружающая тишина, просочившись внутрь, заразила спокойствием. Слуховой аппарат, тративший столько энергии на улавливание и переработку тысяч звуков, теперь отдыхал, и будто выключили фоновое радио. Это было приятным освобождением от естественных и порой утомительных обязанностей. На несколько минут, за которые уши адаптировались к новым условиям, я не могла расслышать даже собственных шагов. Сенсорная депривация, созданная для привыкания к среде без внешних раздражителей, дарила умиротворение и безмятежность вместо ожидаемой паники. Начало было неплохим.