Ругаясь сквозь стиснутые зубы, я прикрыла глаза. Не помню, чтобы по поводу меня строили планы серьезнее, чем намерения моего дяди-садиста. Никто никогда не говорил мне «для вашего блага». Никто никогда не обращался ко мне на «вы». Все, с чем мне приходилось сталкиваться, заживало через неделю-другую; все, с кем я конфликтовала, были бойки на пинки, но не на слова. Сейчас же я находилась на грани фола, и привкус страха становился все слаще. Большая нехорошая шутка начинала надоедать.
Аврора.
Нелли коснулась моей щеки. Как для той, кому я недавно хотела причинить, возможно, неисправимый вред, она выглядела, нет, не перепуганной, а взволнованной, и лишь всклокоченные волосы напоминали о моих дружеских порывах.
Чего тебе?
Я не держу на тебя зла. Все хорошо. Слышишь? Все хорошо.
Она что, прикалывается? Нет, серьезно, это шутка такая?
Я понятия не имею, во что успела впутаться, не пробыв в Пороге и двух часов. Оказавшись хрен знает где, получив по морде от какого-то здоровяка с пружинящей ходой медведя, который без зазрения совести ломает мой нос, я слышу «я не держу на тебя зла» от той, по чьей подлости я стала счастливой обладательницей горбинки. А, черт, где здесь туалет?
Нелли, детка, я тебя тоже безумно люблю,пробормотала я, не глядя на нее.
Было больно смотреть на нее, и эта боль была отнюдь не физической.
Ладонь Нелли легла мне на лоб. При всем моем желании я не могла задать ей за это в зубы.
Нам надо поговорить,сказала она ласково.И тогда я все объясню, ладно?.. Аврора, ну же, пожалуйста
«Пожалуйста» потому, что я уже не слушала.
Я закрыла глаза и почувствовала, как в уголках глаз скапливаются слезы.
К чему был весь этот спектакль?
Нелли сделала то, о чем я просил ее,сказал Филипп.
Что, хотите выпотрошить меня и продать по частям?
Действительно, какого черта? У меня нет ничего, кроме моего тела.
А она потешная,бородач в ретро-ботинках засмеялся. По телу пробежала дрожь и, кажется, это заметила Нелли. Так смотрят на сбитую собаку. Кажется, я недалека от истины.Да если бы мы этого хотели, бородач обращался непосредственно ко мне,то сделали бы это давным-давно.
Я продавила сквозь зубы «сукин сын». А то как же, малышка, тебе полегчало. Я не могла себя защититьлежала пластом окровавленного дерьма и чувствовала плечами адский холодок. Давление на грудную клетку усиливалось, паника произрастала, взгляд Нелли мутнел. «Чудненько!»вовсю веселился такой же сукин сын внутри моей головы.
Ян хочет сказать, что мы не причиним вам вреда,объяснил Филипп.
Отличный перифраз, а то бы я не поняла. Его рыжие волосы рассыпались по плечам, владея брызгами света как чем-то вполне материальным.
Да, конечно. А больной лев съел лисицу не из-за коварства, а из жалости.
Мы не причиним вам вреда, Аврора.
Да что вы заладили одно и то же? Вы уже навредили мне.
И мне очень жаль,согласился Филипп, волосы упали ему на глаза.
Я никак не могла понять, что больше раздражает меняего волосы или легкая интонация, с которой он заверяет, что меня не будут резать на куски.
Воцарилась тишина. Я чувствовала, как сердцебиение, словно подбитая галка, трепыхается в горле, и хлопки ее крыльев раскатисто отдавались в голове. Хотела рассказать всем, откуда они на самом деле взялись, но подумала, что мой голос поставит меня в неловкое положение. Единственное, что я моглахлопать глазами. Не много, правда?
Филипп, я защищал твои интересы,прогремел бородач, по-видимому, приняв упрек тишины в свой адрес. От частот, на которых мог звучать его голос, болели перепонки. Как рык льва, только звучащий из человеческой глотки.
О, ради всего святого, Ян,выплюнула Нелли,ты прекрасно знаешь, как это теперь называется.
Ради всего святого?переспросил бородач.Нелли, крошка, ты хоть понимаешь, о чем говоришь? Не надоело еще?
Девушка сжала кулаки.
Все заживет, не останется ни шрамов, ни искривления,поспешил заверить Филипп, за чьи интересы царапались человек и зверолюд. Вероятно, не хотел больше сцен. Дайте мне только сжать руку в кулак, и я устрою вам сценуАврора, вы пострадали, и это мое упущение. Зерно уже активировано. Пусть это будет моя маленькая компенсация. Тем более,добавил Филипп,это меньшее, что я могу для вас сделать.
Некоторое время я пялилась на Филиппа, силясь сообразить, шутит он или нет. Кажется, не шутил. И тогда мне захотелось заорать. Заорать! До меня дошел смысл одного-единственного слова. Одно короткое слово, от которого иглами закололо в висках.
Зерно.
Маленькая компенсация? И этот смазливый негодяй называет это меньшим из того, что может сделать?!
Я знала, как дорого они стоят. Нано гребаные роботы. А именноих зерно, их колыбель. Стоимость зерна определяется, прежде всего, уникальностью давным-давно потерянных секретов «старой цивилизации» (так теперь в книгах пишется). Цивилизации, которая оставила после себя много чего занимательного. Среди прочегоэти самые зерна, выполняющие различно рода функции, начиная от реконструкции и модификации любого организма и заканчивая горизонтом возможностей в окружающем нас паскудстве. Нет такого, чего не смогли бы нано. Они выстилают мир, они пронизали все сферы нашей жизни. Это крошечные частички размером с вирус, работающие на невероятных скоростях, способны собираться в интеллектуальные гнезда. Главное и неоспоримое препятствие зерених редкость. Ну и, разумеется, цена. На зерна можно подсесть, ведь они могут сплести даже крылья. Как говорят здравомыслящие мира сего, в неумелых руках нанороботы станут безудержно развиваться, а размножившиеся репликаторы сожрут все живое, сровняв жизнь, превратив все в пустыню. Нельзя сравнивать атомные бомбардировки с чумой «серой слизи»просто в истории еще не было чумы, которая действует избирательно, и распространяется слишком быстро, чтобы ее можно было остановить. Поэтому, всякий раз, когда кто-то манипулирует с подобными технологиями, жди последствий.
Филипп. Дело в его осанке, дыхании. Сквозящая порода, не как у всякого бритоголового жулья у нас в Аскании. Я по-новому посмотрела на него, и орать хотелось все сильнее. Он знал, что делает. Знал, понимаете?
Вы активировали для меня зерно? Косметическая операция? У меня сломан нос, и чтобы это исправить, вы враз сжираете бюджет маленькой страны. Да что с вами не так, серьезно?
Вам легче?спросил Филипп, будто и не слышал моего вопля.
Ей-богу, лучше бы меня снова хлопнули по морде. Где Филипп достал зерно? И что самое главное: как, черт подери, он его активировал? Владеет интуитивной математикой?
Филипп повторил вопрос. А выражение лица Он напомнил мне одного на тех лощеных Жигало, которые сопровождают состоятельных кошелок на мерзких скопищах таких же кошелок и обрюзглых чемоданов.
Ладно, если я буду отвечать на ваши вопросы, вы ответите на мои. Да, мне лучше. Нет, я не понимаю, какого черта тут происходит. Объясните?
И он объяснил:
Видите ли, Аврора, теперь ваша больмоя боль.
Я уставилась на рыжеволосого змея как на форменного психа. Это не смешно, нет-нет, ни капли не смешно Филипп, впрочем, тоже не находил в своих словах ничего смешного. Наоборот, они пугали его. Будто не до конца верил в них.
Нелли всхлипнула.
А моя больваша,добавил Филипп и протянул бородачу по имени Ян руку.
Закатив глаза, Ян достал из крепящихся на поясе ножен тесак. Я выругаласьгромко, отчаянно, практически плача. В этот момент я буквально каждой клеткой тела чувствовала уязвимость. Лопоча что-то успокаивающее, Нелли опустилась на колени и свернулась в клубок возле меня, положив голову мне на живот. Я пялилась на Филиппа. Если он захочет меня прикончить, что ж, зеленый свет, полный вперед. Однако вместе с этим это будет верхом безрассудства. В мой нос же теперь вложена куча бабок, забыли?
Филипп полоснул себя. Мгновение-другое кожа на его ладони сохраняла зрительную целостность, потом выступила кровь. Несколько багряных, как глаза быка, капель упали на черную плитку. У меня перехватило дыхание. Нет, не от вида крови, увольте. Дело в том, что моя левая ладонь горела будто лезвие коснулось и моей кожи. Всепожирающее ощущение двойственности. Филипп медленно указал на свою скулу, затемна свой нос. Я подумала о том, что у меня повреждения в тех же местах.
Что случилось? Что вы со мной сделали?взвыла я.
Нелли всхлипнула, ее руки обвили мои бока. Вдруг отчаянно захотелось прижаться к ней в ответ, ощутить тепло человека, который сопереживает? Мой живот был мокрым от ее слез.
Из угла комнаты донесся смехсухой, как громыхание костей в гробу. Ян или как там величать этого сукина бородатого сына, получает от происходящего весьма явное удовольствие.
Смех и слезы.
Ненавижу мелодраматичное дерьмо.
Именно об этом нам и надо с вами поговорить.
Значит, я все-таки верно сформулировала вопрос: со мной что-то сделали.
Обмотав руку платком, Филипп помог Нелли подняться. Девушка прижалась к нему, и он поцеловал еелегонько коснулся губами ее губ. Когда она отошла, он некоторое время смотрел ей вслед, затем поднял меня на руки и уложил на злосчастный диван. Как игрушку, которую сопливый спиногрыз непрерывно мусолит с места на место. Мне это совершенно определенно начинало, блин, надоедать. Если бы я не одеревенела от транквилизатора, я бы затеяла драку.
Потерпите еще четверть часа, онемение пройдет.
Нет.
Он улыбнулся, нависая надо мной. Улыбка парила над его губамибесплотная, как сон русалки.
Филипп, это хреново, вы понимаете это? Все это. Хреново. Очень.
Четверть часа, прошу вас.
Наши глаза встретились.
Я смотрела в свои же глаза.
Нет,выдохнула я,не может быть.
Филипп посоветовал мне расслабиться. Положив руку на талию Нелли, он ушел.
Клокочущий смешок Яна вывел меня из ступора:
Лицо болит?
Я промолчала.
Скоро будешь как новенькая,продолжал Ян.Веришь или нет, но ты меня не на шутку взбесила. Никогда прежде не видел такого безрассудства. А когда ты попыталась пырнуть меняон с запалом футбольного болельщика хохотнул.Черт, такая маленькая и такая злобная белокурая малышка!
Я молчала. Молчала достаточно долго, чтобы услышать щелчок дверного замка. Все правильно, я никудышный собеседник.
Катись оно все куда подальше.
Я закрыла глаза.
Глава 5
Тело наливалось чувствительностьюхолодной, недружелюбной. Спустя какое-то время я уже сидела, свесив ноги на пол.
Помещение было не просто большимоно подавляло. Я была испугана, рассержена, расстроена, обескуражена, и я не хотела больше терять ни минуты. Не собиралась дожидаться того момента, когда со мной еще чего вытворят. Ясно одно: может быть либо больно, либо очень больно. Либо вообще никак.
Я с отвращением покосилась на ладоньпокрасневшая полоска кожи. Магия, или какая здесь замешена хрень. Выходит, мы с Филиппом какимто образом связаны?
Так, ладно, пора делать ноги.
Стряхнув рукавом куртки шелуху свернувшейся крови с лица, я прижала ладонь к скуле. Боли нет, как если бы это была старая рана. Ощупав нос и убедившись, что хрящ на месте, я встала с дивана.
Я огляделась по сторонам. Складское помещение, бетонные стены, черная плитка на полу. По углам рассована шикарная мебель, в том числе кожаные диваны, торшеры, книжные шкафы, и там же сконцентрированы картины. Никогда прежде не видела столько красивых вещей, собранных в одном месте.
На столе осталась еда и я, волоча ноги, обошла овальную лакированную столешницу, оглянулась по сторонам и оприходовала кусок сыра и два ломтя черного хлеба. Не прекращая жевать, я исследовала бетонный склеп. Кусок застрял в горле. Никакой лазейки.
Я опустилась на корточки и привалилась к стене.
Отсюда не выбраться, кроме как через дверь. А через дверь мне путь заказан.
Мой зодиакальный знак, черный скорпион, сонно шевельнулся на запястье и перебежал к локтю, словно был недоволен чемто. Меня всегда восхищала та торжественность, с которой паукообразные в сумерках выходят охотиться, как они высасывают жидкие ткани добычи Холодная жесткая расчетливость.
Не много же ты принес мне счастья, малыш,невесело улыбнулась я.
Скорпион замер.
Я подняла голову.
Низко-низко у пола засквозило. По ногам побежали мурашки. Волосы всколыхнулись, и я накрыла рот рукой.
Мотылек, молочно-белый мотылек, излучающий блеклый свет, парил в пяти метрах от меня. Легкое дуновение, прижимающееся к полу, вдруг потянулось к нему, выгибаясь локоном. Оставляя за собой перламутровый размывчатый след, мотылек взмыл под потолок, и завис там новогодним ангелом. Стараясь не думать о том, как здесь могло оказаться насекомое, я поднесла ладонь к полу. Дуновение вырывалось из-под двери и взвивалось к потолку. Значит, в потолке должна быть ниша.
Я наблюдала за мотыльком, чувствуя, как шевелятся волосы на затылке. Сыр оставил во рту кислый привкус. Кислый привкус страха.
Вокруг мотылька ворочался жидкий перламутр, оставленный тонкими крылышками. Я присмотрелась. Кажется, надо мной был какой-то ход, возможно, вентиляция. Холодный поток воздуха, подхвативший мотылька, просачивался за одну из потолочных панелей.
Ухватившись обеими руками за стол, я подтянула его под сквозную панель. Паршивый стол оказался куда тяжелее, чем я думала. Настоящее дерево, как-никак. Один такой стол может обеспечить мне безбедное существование. Деревотакая же роскошь, как чистый воздух. Не для быдла вроде меня.
Убрав легкие, точно пыль, фарфоровые тарелки, и взяв один из полированных, с витой ручкой (вероятнее всего, раритет былых лет) ножей, я залезла на столешницу и встала на цыпочки. Во мне метр восемьдесят пять, но я все равно с трудом дотягивалась до панели. Мотылек шуршал крыльями возле моего лица, и белесое сверкающее месиво застилало глаза. Я всунула нож в шов. Панель скрипнула, тяга усилилась, играя моими волосами.
Сняв квадрат обшивки, я подпрыгнула и повисла на краях разверзшейся вентиляционной дыры. Мотылек запутался в моих волосах, оставляя на них пыль. Это прикосновение, это шуршание молочных крылышек
Аврора.
Ударил колокол. Или это было мое сердце?
Из вентиляционного отверстия внезапно повеяло холодом, обжигающим мои белые ресницы. Ток неописуемой энергии пробежал по телу.
Вскрикнув, я разжала пальцы. Потеряв равновесие, слетела со стола. Даже не попыталась удержаться. Но не боль и досада наполняли меня. Какимто непостижимым образом я уже знала, что не одна в бетонной коробке. Перевернувшись на живот, я таращилась на моего брата. Вокруг Виктора, словно саван, шевелилась гарь, и лишь лицо оставалось светлым пятном.
Аврора,повторил мой брат,иди к морю грез.
Я протянула к нему руку, когда дверь с треском распахнулась. В комнату с рычанием ввалился Ян. Ему хватило одного взглядаон ринулся ко мне, будто не видя Виктора. Без «будто». Нет, нет, тупой козел! К своему ужасу я уже знала, что должно произойти. Мой брат все еще смотрел на меня, когда этот долбаный здоровяк прошел сквозь него. Видение разлетелось клочьями дыма, которые подхватил ворвавшийся вместе с Яном порыв ветра. Клочья затянуло в пасть вентиляции.
Меня, как куклу, подняли под мышки, руки плетями повисли вдоль тела. Кажется, Ян чтото орал мне в лицо, но я не слышала ни одного треклятого словатаращилась туда, где секунду назад был мой брат. Илинечто, бывшее моим братом?
Ян встряхнул меня, да так сильно, что я до крови прикусила язык. Меня передали в руки неизвестно откуда взявшегося Филиппа. Я моргнула и в упор посмотрела в его лицо. Оно находилось в трех сантиметрах от моего. Тогда я прижала ладони к его груди и отодвинулась насколько могла.
Зачем? Зачем вы это сделали?раздраженно и между тем неожиданно смиренно спросил он.
Ныли локти и поясница, кровь в пасти сводила с ума.
Судя по кислому выражению лица Филиппа, его тоже.
Нет,я покачала головой, глядя туда, где совсем недавно был Виктор. Качала головой и не могла остановиться. Папка в моей голове под названием «отборная ругань пьяного поэта» куда-то задевалась, и мне приходилось качать головой, точно у меня эпилептический припадок.Нет. Моя очередь задавать вопросы. Моя, слышите вы это, черт побери! Слышите или нет?
Ян, оставь нас.
Бородач шумно задышал:
Но этаон сказал словечко, которому явно научился не от мамочки,неконтролируема. Филипп, пусть только она
Ян, я сказал оставить нас.
Таким образом, бородач ушел, хлопнув дверью.
Не обращайте внимания,сказал Филипп.
Он был чересчур близко. Его невероятные глаза встретились с моими и на один удар сердца мне показалось, что окружающее размякает, уплывает.
Я падала, падала в глубокую кроличью нору
Стоп, что за хрень?
Я толкнула рыжеволосого в грудь. Улыбнувшись, он отступил от меня.
Теперь, надеюсь, мы можем поговорить?спросила я.
Все, что я сейчас узнаю, будут просто слова, просто еще одна стайка слов. То же, что и дым из жерла крупного промышленного узла. Или дым, в который обратился мой брат. Просто дым, понимаете? Истинные намерения на то и намерения, чтобы о них не болтали на каждом углу. Филипп будет говорить, но говорить то, что посчитает нужным.
Создавая столько шума, сколько мог бы человек в три раза тяжелее меня, я забралась в кресло с высокой спинкой и приготовилась слушать. Собственно, мне больше ничего не оставалось.
Глава 6
Горели лампы, отбрасывая пушистые клубки желтого, как масло, света. Между мной и Филиппом были восемь метров черного плиточного льда. Впрочем, для меня и ста было бы недостаточно. Сам факт, что этот ловкач какимто образом владеет зерном, будоражил.
Вжимаясь в спинку кресла, я прислушивалась к голосам из коридора. Под дверью наверняка крутится этот бородатый кретин Ян. Стоит Филиппу щелкнуть пальцами и нас станет трое. От улыбки бородача сжимались внутренности, хотя она ни капли не напоминала улыбку моего дяди.
Филипп сидел на узком кожаном диване и его тело, облаченное во все оттенки черного, было окружено бардовыми подушками. Робость и претензия.
Я кивнула на картины с изображениями птиц: горлиц, филинов, лебедей, фламинго, жаворонков, пеликанов, журавлей и фрегатов. Я бы сказала, что это безвкусно, но в полотнах была изюминка. Птицы были как живые. Причудливые позы, игра света на перьях.
Где вы откапываете такие картины?спросила я.
Филипп посмотрел на меня, непонимающе нахмурив брови:
Простите, как?
Я имею в видугде берете?объяснила я.
Яхудожник.
Пишите только птиц?
Сейчасда.
Я не стала спрашивать, что он писал до птиц и почему, собственно, стал писать пернатых. А спросила другое:
Мы все еще в «Саду Любви»?
Технически «да». Мы под «Садом», в прилегающих помещениях.
Интересно, какой остряк назвал стрип-бар «Садом Любви»?
Филипп пожал плечами:
Этот остряк сидит перед вами. Заведение названо в честь одноименного стихотворения Вильяма Блейка.
В Обозревателе сказано, что в столице «Сад Любви»один из мастодонтов развлекательного бизнеса. И его владелец сейчас смотрит на меня.
Блейк не раз перевернулся в гробу,пробормотала я.
Чтобы не потерять хватку, я призвала на выручку всю свою злость и недоумение, и опустила взгляд на свою ладонь: полоска покрасневшей кожи, каждое прикосновениеглубокий внутренний зуд. Затем ткнула ладонью в сторону Филиппа.
Сделайте так, чтобы я поверила,сказала я, чувствуя, что больше не могу злиться.Потому что все это неправильно. Я знаю Нелли с восьми лет, и она У нее должна была быть очень серьезная причина так поступить. Вернее, у вас,я приложила ладонь ко лбу.Боже, как я устала. Поверить не могу, что несу весь этот вздор.Я подняла голову и в упор посмотрела на рыжеволосого:Почему я чувствую вашу боль, а вы мою? Что это? Проклятие? Сатанизм? Манипуляции с эманацией? Внушение? Магия?
Не совсем, но чтото приближенное.
Как понимать «не совсем»?
Я повысила голос:
Что-то приближенное, говорите? Что, будем играть в «холодно-теплее-горячо»?
Он замялся. Совершенно нелепо у него это вышло. Такие типы, как он, не ломаются, они не ломаки. А этот ломался, причем, изысканно, словно его волновало, как я отреагирую на его слова. Сколько себя помню, никого никогда не волновала подобная муть. Кроме Нелли, разумеется. Аврора Востокова не та, с кем людям хочется ломаться, медлить, церемониться. Я была кем угоднопридурком, драчуном, агрессивной сукой, сквернословом, официанткой, жертвой, нападающим,но никак не леди. Тогда почему Филипп так боится уязвить мои чувства?
Обстоятельства таковы, что уже поздно просить разрешения,произнес Филипп, наконец.Но я посчитал правильным сделать это.
Чудненько. Вот это,я кивнула на ладонь,настоящая чертовщина. А чертовщина не может быть правильной. Она может быть только говенной. Это не мой профиль,горло сжало и я обвела дрогнувшим взглядом зал.Я в фаст-фуде работаю, Филипп. Вернее, работала. Была вынуждена смотаться из Аскании из-за дяди, оня затихла. Подняла взгляд на рыжеволосого.Да какая вам, проклятие, вообще разница?!
Филипп пропустил мимо ушей мои неврастенические вопли.
Вряд ли вам понравится то, что я сейчас скажу.
А вы валяйте, не стесняйтесь. Мне в принципе не нравится все, что вы говорите.
Ваш брат
В груди вдруг стало пусто-пусто; я согнулась пополам, как если бы пыталась закрыть разверзшуюся там дыру.
Аврора, с вами все в порядке?
Чтомой брат?Я предупреждающе выставила вперед руку, мол, не подходи.Вы знакомы?
Филипп хмурился, глядя на меня:
Нет. Мы не знакомы. Я даже не знаю, как он выглядит.
Откинувшись в кресле, я закрыла глаза. Стоит их закрытьи я вижу брата. Но не таким, каким видела его сегодня, а серьезным, собранным, но лучезарным ком; парнем, у которого еще нет продольных морщин на лбу и бороздочки между бровей.
Вспомнилась наша прогулка на пруду, такая же солнечная и лучистая, как голубые глаза Виктора. Мое единственное воспоминание из детства. Воспоминание, когда мы были счастливой семьей, когда родители еще были живы. Мне было пять, Виктору двенадцать. Мы кормили уток, бросая им крошки. Папа с мамой стояли рядом, папа улыбался, положив руку немного ниже маминой спины. В память, точно в яблоко, булавкой воткнулись их счастливые улыбки. И я со звонким смехом кормила тех гнусных уток, щурясь от танцующего на поверхности воды ароматного солнца. На мне был белый сарафанчик и белые носочки под сандалии. Честное слово, белые носки! И вот я хихикаю, швыряю хлеб этим прожорливым клювам, подхожу к пруду, оступаюсь, и оказываюсь по щиколотки в закручивающемся иле. Я опускаю взгляд и начинаю реветь. Ей-богу, я ревела так, что к чертям распугала всех крякающих пернатых! Виктор сказал, что я неряха. Папа молча взял меня на руки. Он не ругал меня. Мама шла рядом, Виктор плелся за нами, ворча: «Я не хочу уходить из-за этой неряхи, не хочу уходить изза этой неряхи» Я выла от горя, и отец велел ему замолчать.
Тот солнечный теплый день. Те белые загубленные носочки. Те теплые руки моего нынче покойного папы. Та красивая улыбка моей нынче покойной мамы.
Все оборачивается дымом: слова, воспоминания, красота, любовь.
Тогда, в тот далекий умытый солнцем день, Виктор замолчал. Без обиды, злости, раздражения. Сунув руки в карманы, он какойто миг пристально смотрел на меня. Просто смотрел, но не был смешен, каким мальчишка может быть в двенадцать. Он больше ничего не сказал, кроме моего имени. Только он может произносить мое имя такукоряюще, устало, любяще, без заносчивости. Как сегодня. И папа, щелкнув меня по носику, шепнул: «Выходи из каждой неприятности с достоинством». Да, именно так. Я запомнила эти его слова.
Выходи из каждой неприятности с достоинством.
Когда я открыла глаза, Филипп был возле меня, хотя я не слышала, как и когда он подошел. Он сидел на корточках возле моих ног, глядя на меня снизу вверх. Он был бледен, кожа казалась тонкой, как бумага.
Ваш брат хочет убить меня.
И Филипп улыбнулся, как будто враз понял всю несправедливость, несовершенство и пакостность этого большого белого мира. Неа, не понял, даже не пытался. Может, наорать на него за это?
Я прокрутила фразу еще раз: мой любимый Виктор хочет убить Филиппа.
Порог неофициально поделен на сферы влияния,заговорил рыжеволосый. Впрочем, теперь, ТЕПЕРЬ мне меньше всего хотелось слушать его. Я бы выбрала танец на званом ужине, чем его объяснения.Борьба за территории ведется между очень влиятельными людьми. И методы этого противоборства, должен вам сказать, совершенно не похожи на те, которые довелось видеть классикам экономической науки. Мне принадлежит практически вся юго-восточная сторона столицы. Я отстаиваю свои территории, свои убеждения по многим причинам. Одна из нихто, что моя воля может распространяться на призраков. Я могу контактировать с ними без ущерба для себя. Даже если эманация пройдет сквозь меня, я останусь,пальцем он коснулся виска,при своем уме.
Филиппу принадлежат земли столицы. Филиппа хочет замочить мой братец. Филипп играет с огнем, вернее, с призраками. Как бы это переварить?
О таком надо говорить в темных комнатах один на один, без свидетелей. Я вцепилась в подлокотники. Потому что я видела, в кого превращались люди после призрачного воздействия. Вернее, во что.
Призраки. Они могут принимать любую форму. Но целостны они в едином. Этомашины убийств, которые существуют за окружающим нас технологическим глянцем. Сложно сказать, когда мы переступили чертутени всегда были, есть, и будут. Люди гибнут от того, что их опустошают, вытрушивают, навсегда забирают нечто сокровенное. Человек гаснет, как свеча.
Так погасли и мои родители, когда мне было тринадцать.
Вы знаете, что существуют эти призрачные махины, и вам достаточно этого знания для того, чтобы постоянно оглядываться через плечо, стеречь свою психическую энергию как важную составляющую сознания. Потому что эти квинтэссенции холодной неразборчивости никогда не оставят нас в покое. Покоя не будет. Потому что покой бывает только после смерти, разумеется, если ваши родственники позаботятся о том, чтобы ваши бренные останки кремировали. Мысли о спокойствии равносильны мыслям о бесконечности или о ее возрасте, желанию потрогать солнце или ударить свет. Покоя не будет никогда. Ну простите, если я реально смотрю на вещи. И для меня оптимизмубогая форма лакировки действительности.
Это ответственность,продолжил Филипп, кладя руки на подлокотники, по обе стороны от моих рук. Хотела рявкнуть «отгребись», но горло перехватило.Даже если я однажды захочу перестать делать то, что делаюон хохотнул. Словно затрещал терновник.Я бы предпочел не использовать это слово, но без него не обойтись. Конкурент. Глафира Тагировамой конкурент. Такова действительность. Под ее перстом находится шестая часть территорий Порога, в ее силе манипулировать многими людьми и их жизнями. В том числе, Аврора, и вашим братом. Он прославился тем, что Мне продолжать?
Виктор. Моего брата зовут Виктор. Да, продолжайте.
Имя. Это важно. Человек меняется, но имя неизменно. Я вот изменилась, но как была Авророй, так ею и осталась. Теперь, кажется, я могла узнать, как изменился мой брат.
Виктор прославился тем, что отправил на тот свет нескольких довольно влиятельных людей. Его имя засветилась в наших кругах после того, как он встал рядом с Глафирой. Дело в том, что Глафиру не интересуют ординарные люди,Филипп невесело улыбнулся.Помимо прочего, ее заводят трупы и калеки. Свои игрушки она держит в подвале, надоевшие выбрасывает, заменяя новыми Ваш брат обладает даром. Он действует с помощью призрачной эманации. И он всецело подчиняется Глафире. В последнее время мои и так сложные взаимоотношения с Глафирой усложнились. Тому много причин. Бессчетное множество! Как результат, на меня спустили призрачного убийцу. Виктора, вашего брата. У Глафиры настоящее чувство юмора. Почему ваш брат? Потому что это символично. Смерть приходит и к Смерти тоже.Филипп поднял руку, обрывая меня.Когда вы связались с Нелли и сказали, что на пути в Порог
Я обвела долгим взглядом бетонный склеп. Отчаянно морща лоб, я пыталась сосредоточиться, но мысли были такими же скользкими, как черви. Я стала замечать за собой невозможность сосредоточиться в напряженных ситуациях после того, как похоронила родителей в стенах больницы. Будто в моей голове сидит обезьяна и, всякий раз, когда мне надо сосредоточиться, она начинает звенеть тарелками.
Аврора, вы понимаете, к чему я клоню?
Да, я понимала.
Не надо орать,рявкнула я.
Но в отличие от Глафиры, я не хочу делать из вас
Зверюшку на поводке. Марионетку. Кем стал Виктор.
Я говорюне надо орать!
Фраза «не надо орать» произносится мной не в зависимости от того, повышает голос человек или нет. Эта фразаподначка, пинок, сигнал собеседнику, что я готова ввязаться в перепалку. Что готова перейти к этапу взаимных оскорблений. Иными словами, соскрести цивилизованный налет с беседы. У многих падает планка, когда они слышат подобное. Но не у Филиппаон не повелся.