И вот ты стоишь, смотришь на этого наглеца в полуприталенном черном пальто, с языками рыжего меха, лижущими светлую кожу, с рассыпанными по плечам волосами. Стоишь и разрываешься между двумя поползновениями: бежать, взяв низкий старт, либо выслушать его до конца.
Я задам тебе всего один вопрос,черноволосый бросил окурок на асфальт и подкурил новую сигарету,кто ты?
Аврора Востокова, официантка. Я так и ответила, ей-богу, сказала, что официантка. Или ему нужны мои школьные аттестаты или справки из больницы, куда я то и дело попадала в силу обстоятельств по имени Валентин, а также из-за извечных волнений и юных буйных нравов в шайках Аскании?
Откуда-то сверху свалилось оглушительное шипениемонорельсовый поезд, невидимый из-за нагромождения надстроек, пронесся над нашими головами, сея лихорадочный белый свет, превращая мои волосы во взбитые сливки, образовавшие нечто вроде облака вокруг моей черепушки.
Ты неправильно начала. Начать тебе следовало с того, что ты не человек.
В мареве от проработавших ночь напролет промышленных предприятий вспыхнул алый кончик сигаретыГеорг струсил пепел мне на кеды.
Все, с меня хватит этого гнусного дерьма.
Поправив ранец, я размашисто зашагала прочь из переулкак далекому просвету между зданиями, где гудела дорога. Я прошла мимо ползающей люминесцирующей надписи: «ЯЙЦА МЕХАНИЧЕСКОГО ИИСУСА. ДА СТАНЕТ ЛИЧИНКА МУХОЙ!» Может, наоборот: муха личинкой? У меня всегда вызывали глубокое отвращение наносемьи.
Только не говори мне, Аврора Востокова, что считаешь себя человеком!
Да-а, этот маньяк по пятам шел за мной, я слышала шорох подошв его сапог. Я ускорила шаг, а оннет, словно знал, что рано или поздно я остановлюсь. Чтобы выслушать еще одну порцию его самодовольного бреда. Чтобы расстроиться еще больше. Чтобы рассвирепеть и врезать ему, как он того заслуживает.
Я сплюнула и сунула сигарету в угол рта. Меня не обходит, какие у этого мехового парня отношения с Нелли или с Филиппом. Я не знаю Георга, не знаю, чего от него ожидать, следовательно, чаепития не будет. Точка. Что вообще можно ожидать от того, кто ставит под сомнение твою принадлежность к роду человеческому? Может, самое время задуматься о мерах осторожности? Как тогда, на пути с вокзала. Я чертовски пожалела, что сунула «дерринджер» в ранец.
Что значит «считаешь себя человеком»?бросила я через плечо.
А, думаешь, почему ты заинтересовала меня? Своими ногами от ушей, смазливой мордашкой? Заблуждаетесь, Ваше Сиятельство. В Пороге есть куда более привлекательные девочки, к тому же, благовоспитанные и послушные. Я обратил на тебя внимание еще там, в кабинете Фила. Твои глаза ты бы ни была столь интересно, если бы не твои глаза.
Интересными могут быть зубастые кролики-альбиносы, людоеды, проститутки, колдуны вуду, проповедники веры в Механического Иисуса, тролли-педофилы. Откуда мне знать, какого рода интерес он имеет в виду?
Мои глаза. Что с ними не так?
Притормози, и мы поговорим.
Я продолжала размашисто шагать к гудящей, сигналящей, грохочущей полосе света, и корить себя за это. Потому что мне давно пора было бежать.
Я же сказала: чаепития не будет.
Кусая губы, стискивая в кулаках лямки ранца, я выкатилась на запруженную улицу. Шум, вмиг грянувший со всех сторон, заглушил шаги Георга. Да что там шагион заглушил мои мысли!
Еще толком не рассвело, а Порог, точно огромная многоголовая гидра, шевелился в море из света, выхлопных газов, треска рекламы. Гидра, которая проглатывает слабых, неприспособленных, праведных.
Я брела вдоль непрерывного хребта зданий, уходящего высоко в буро-серое неботак высоко, что, если вглядываться, шея болеть начинает. Шквальный порыв ветра туго натянул мои волосы, после чего хлестко швырнул их мне в лицо. Реклама и иллюминация электрическими ключами били отовсюду. С неба, просачиваясь сквозь громадины зазывающих, как сирены, голограмм, косо летела какая-то мокрая дрянь. Хотела ли я знать, что это была за дрянь? Ни в коем случае. Я плотнее запахнула куртку. Звуки наваливались отовсюду, погребали под собой. Ранние (поздние?) прохожие перегоняли, задевали плечом. Привет, привет Как поживаете? Какой-то цаплеподобный тип в акриловом цветастом свитере сплюнул мне под ноги.
Щелчком выбросив окурок, который улетел в сторону решеток канализации с брызгами искр, я пошарила в кармане в поиске перчатки. Натянув перчатку на кисть, я запросила «море грез». Секунду спустя всплыло «ноль совпадений».
Дерьмо,пробормотала я, чувствуя, как темнеет в глазах. Я бы непременно остановилась, чтобы перевести дыхание, если бы меня не преследовал Георг. Георг со своей правдой. Верите или нет, но я чувствовала его взгляд, сверлящий меня между лопаток. Я обернулась, но его не увидела.
Женщина выросла передо мной так неожиданно, что секунды, которая оставалась до нашего с ней столкновения, оказалось недостаточно, чтобы понять, что это всего-навсего паршивая голограмма. Как только начинаешь понимать, что летишьобязательно свалишься.
Я отшатнулась и налетела на кого-то. В следующий миг чьито руки грубо оттолкнули меня, и я упала на асфальт, сквозь воркующую о какойто косметической ерунде цыпочку. Благо, на мне была куртка, иначе я бы содрала себе локти и живот. Перекатившись на бок, я смотрела на тянущиеся ко мне покрытые гладким коричневым мехом рукиогромные мокрые руки с огромными мокрыми ладонями. Под смех длинноногой голограммы меня сгребли за отвороты куртки и не слишком бережно поставили на ноги. Гигантская, как плафон, морда, придвинулась впритык к моему лицу.
Ты пролила всю «Ам-Незию»!возмущенно запыхтел зверолюд; от сахара, угадывающийся в его дыхании, зачесалось в носу. А еще от здоровяка несло потомкислым, бьющим по ноздрям, вызывающим дурноту потом старого самца.
Суть ведь толком не меняется. Меняются декорации и трупа актеров, а суть та жеунизь глупого, ударь слабого. Прогрессвъедливое, развращающее умы слово. Прогрессом, к примеру, считают то, что отныне тело перестало быть храмом, садом любви, как хотите. А стало свалкой, фермой, где прорастают ядовитые зерна, где личинки становятся мухами. Каковы же наши ошибки? Вместо того, чтобы вкладывать силы в накопление базы знаний и опыта, с чего, собственного говоря, и брали начало все великие дела, мы вкладываем силы в бренных себяв свалку ненужной информации, таблеток, религий. Когда на вас проливает «Ам-Незию» кто-то слабее вас, вы обязательно вцепитесь в него и попытаетесь вытрясти душу. Плевать на физическое неравенство. Вы же свое собственное творение, своя лучшая фантазия, свое единственное увлечение. И вы, разумеется, захотите продемонстрировать Великолепного Себя любому, кто, пусть и на секунду, собьет вас, планету Великолепного Себя, с орбиты. Забудьте о том, что когда-то были человеком. Забудьте о своих праотцах, о своем прошлом, о том, что любая газировкасладкий яд. Убивайте за банку разлитой «Ам-Незии». Тогда, когда декорации становятся информационной строкой, ползущей по черному широкому лицу пропасти, вы возвышаетесь еще больше.
Глядя в гигантскую, как плафон, морду зверолюда, я подумала о том, что современностьвполне логичное завершение длиннющей эпопеи. Нечто вроде осады Трои. И конфетку, как когдато Троянского коня, мы тоже уже приняли. Капитуляция нравственности, морали, человечности. И пусть левая рука не знает о том, что задумала правая.
Люди текли мимо также как воды Днепрамимо очередного порога, никто и не думал остановиться, спросить, что происходит. Черта с два. Поток безучастных манекенов.
Полегче, полегчезабормотала я,не надо так горячиться. Я куплю тебе куплю вам новую содовую.
Ты пролила всю «Ам-Незию» НА МЕНЯ!зарычала образина и, приподняв меня на цыпочки, встряхнула так, что зубы с треском клацнули.Я теперь весь липкий! Мой новый твидовый пиджак!
Пальцами я впилась в запястья зверолюда, но только и всего:
Нет-нет, пожалуйста
Бабушка, бабушка, почему у тебя такие большие руки? Чтобы быстрее вытрусить из тебя душу, дитя моё.
Эй, приятель, шел бы ты по своим делам.
Георг,выдохнула я.
Да, спокойный и невозмутимый, за спиной зверолюда стоял Георг. Можете начинать швыряться камнями, я не обижусь, но вот что: я была почти рада ему!
Я захрипела, когда мохнатые лапища крепче сжали отвороты моей куртки, заставляя ее врезаться мне в подмышки, и приподняли меня на носочки. Георг сделал скользящий шажок в нашу сторону и при этом выглядел так, будто вокруг него фотографы, а идет он по красной ковровой дорожке.
Давай, приятель, проходи, не создавай трений,черноволосый миролюбиво похлопал буйвола по плечу, подставляя под порыв ветра свое зверски ухмыляющееся лицо. Вплетая в его волосы крупицы метущей с неба дряни, ветер перебирал их невидимыми пальцами.
К нашей закрытой тусовке внезапно присоединил четвертый клубящийся:
Так-так-так, что у нас тут происходит? Захотели в Отделение? Я вам это быстренько устрою. С удовольствием устрою.
Кажется, голос добавил к сказанному вежливое «гниды». Пришлось скосить глаза, чтобы как следует разглядеть говорившего.
Самодовольная физиономия патрульного излучала власть, сытость, скуку. В уголке ртазубочистка, глаза спрятаны за зеркальными «авиаторами», в которых, отражаясь, мельтешил калейдоскоп реклам. Два экрана телевизора. Весь вид патрульного вопил о том, насколько ему противно и неперспективно заниматься такого рода вещами, поэтому и можно снизойти до укоряющеугрожающего тона, свойственного, скорее, санитару закрытого учреждения для душевнобольных, чем представителю закона. Серая форма, с оранжевым воротником и рукавами. Нашивка на рукаве: «Salus populi suprema lex». Благо народавысший закон, ага, котики. Я оценила шутку. За поясом патрульного уместился внушительный арсенал. Черт возьми, этот пресный хрен был вооружен как легкий танк! В случае опасности, если ему не изменит хладнокровие, этот арсенал выручит практически из всех передряг. Впрочем, к черту арсенал. Милицию защищает законпрошу прощения, Закон. Достаточно поднять на патрульного мизинец, а ему укоризненно поднять брови, как уже можно начинать писать завещание. Государство печется не об отдельных судьбах, а о своем сытом благополучии.
Георгу не составило бы труда затеряться в толпе. Спрашивается, зачем ему неприятности? Но он не уходил. Более того, зайдя с права, развернулся лицом к мохнатой образинея хорошо видела, как на гигантской, как плафон, морде в тике дрогнул бычий глази вкрадчиво, словно искуситель, проговорил:
Государствоинститут, который проводит политику кнута и пряника. Хочешь попасть в немилость? Боюсь, такому крупному, красивому парню, как ты, это пойдет не впрок.
От этих слов лед непонимания треснул: господин Гигантская Морда, с рычащим «это был новый твидовый пиджак» разжал лапы и, улыбнувшись, выставил ладони в сторону патрульного, дескать, у меня ничего нет, я сахарный мальчик.
Георг поддержал меня, не дав упасть. Если бы не он, я бы распласталась по асфальту. Куртка помялась там, где ее сгребали два кулака, к влажной от содовой ткани липли кончики пальцев. И как я теперь? Мохнатый детина бросил в меня, вероятно, свой самый недовольный взгляд и вошел в поток манекенов. Просто недовольно зыркнул на меня и свалил. Пошел по делам. Пошел покупать новую «Ам-Незию». Или искать химчистку. За разлитую гребаную содовую этот двухметровый шкаф готов был выбить из меня мозги! Мелочный повод, впрочем, мой дядя умудрялся отыскивать поводы куда мелочней.
Патрульный стоял, сунув большие пальцы рук за кожаный ремень. Зеркальные «авиаторы» мигали, будто два зомбиящика. Зубочистка прилипла к нижней губе.
Нус, объяснитесь?
Георг фыркнул:
Да разве могу я уследить за каждым ее шагом? Отойдешь купить сигарет, а она уже с другим тискается! И потом ломай голову, чем она руководствовалась.
Я перевела взгляд на патрульного. Телевизоры на его лице взорвались брызгами красок и смехана одном из экранов за нашими спинами шла реклама крекеров; я смотрела в зеркальные «авиторы» и в них шумело море: бородатый мужик, типа Посейдон, сидит на пляже в шезлонге, смотрит в камеру, кладет в рот крекер, закатывает глаза и закадычно протягивает: «М-м-м! Соленые, как само море!» Кровь из глаз, кровь из ушей. Ублюдство, одним словом.
Кто?Перекатившись с лакированных носков ботинок на пятки, патрульный указал подбородком на меня.
Улыбка Георга была донельзя безмятежной:
Моя женщина.
На этих словах он встряхнул меня. В этом показательном жесте, как и требовалось, было мало любви.
Окинув меня взглядом, физиономия патрульного растеклась в улыбке, совсем как глазунья, в которую ткнули вилкой. Патрульный смотрел как на нечто съедобное. Проведя языком по верхним зубам, перекатываю зубочистку в другой уголок рта, патрульный поправил на переносице «авиаторы»-зомбиящики и сказал, чтобы мы убирались под три черта, пока Его Величество Закон, представителем которого он является, склоняет чашу весов в нашу сторону.
Прижимая меня к себе, будто жена нефтяного магнаташпица в норковом комбинезончике, Георг потащил меня к перекрестку. Широкие белые полосы, железные деревья с лампочками вместо листьев, зеленый глаз светофора, вереница машин. Часы на высоте восьмого этажа высветили 7:02 утра.
Какой-то нервный до чертиков тип за рулем хромированного монстра исходил в говно: пока я шла по «зебре», он сигналил. Я сделала неприличный жест в его сторону. Георг ускорил шаг, волоча меня за собой. Мы перешли на другую сторону асфальтовой реки и лишь тогда он убрал руку с моей талии. Отойдя от него на пару шагов, я вдруг подумала о том, что впечатлений за прошедшие сутки больше, чем от ночного дежурства в областной больнице, когда за стеной кто-то воет в эпилептическом припадке.
Ну вот,черноволосый выгнул спину, хрустнув позвонками,теперь ты у меня в долгу. Великолепное начало отношений, как по мне. Киса,добавил он сладко.
Мое лицо исказилосьстало выражать угрюмость и готовность наброситься с кулаками в правильной пропорции.
Эти его слова. Эти его проклятые слова! Я никак не могла выбрать, за какое из них мне в первую очередь ударить Георга. Я словно одновременно оказалась на дворовой распродаже, перед елкой со сложенными под ней подарками, в библиотеке в секции классики. Долг? Отношения? Киса? Именно эти три слова. Они поджаривали, подбрасывали на лопатке и вновь плюхали на сковородку, в обжигающее шипящее масло мой мозг.
Сжав руку в кулак, я сделала шаг в его сторону.
Георг улыбнулся:
Может, скажешь, как тебя зовут?
Вся злость вытекла из меня; я остановилась, разжала кулак, расслабила плечи, из груди вырвался вздох. Прокрутив в памяти, точно пленку, события последнего часа, я поняла: а ведь правдаон не знает, как меня зовут. Ни Нелли, ни Филипп, ни тем более яникто в присутствии черноволосого не упоминал моего имени.
Скажу,заверила я,скажу, но вначале ты объяснишь, какого рожна пасешь меня. Это Филипп попросил тебя, да? Но как он догадался, блин!
Черноволосый улыбался. За его спиной проносились машинысигналящий яркий поток,и поднятый ими поток ветра вздымал его волосы, образуя вокруг головы Георга черное облако. Черный нимб. Я поняла, что вот уже с полминуты вплавляю в мужчину одинаково придурковатый взгляд, а он стоит себе и молчит, рыжий мех пальто напоминает языки пламени, вокруг его головычерный нимб, а в глазахглумливые искорки, словно остаточные всплески сгорающих в слоях атмосферы щепок от недавнего падения списанной орбитальной станции.
Глаза Георга были почти на одном уровне с моими. Везде это «почти»он был выше меня на полголовы.
Что же это выходит: белокурая девочка ушла, никого не предупредив?
Я сжала зубы: Георг не стал бы задавать встречный вопрос, если бы Филипп ввел его в курс дела. Значит, не пасет. Это осознание, впрочем, не сделало мое утро лучше.
У меня были на то свои причины,сказала я.
Я не пасу тебя,подтвердил мои догадки черноволосый,тем более по просьбе Филиппа. Пусть с Филом мы и старые добрые друзья, но за подобного рода просьбу ему бы пришлось раскошелится. Фил тут не причем. Успокойся, белокурый ангелок, ты меня просто очень сильно заинтересовала.
Я шепнула:
Насколько сильно?
Настолько, что я полчаса околачивался возле «Сада Любви», затем играл с тобой в догонялки, после чего вытащил из драмы с дрянной газировкой
Себе-то я могу не лгать: Георг действительно помог мне. Без него я бы загремела в больницу после того, как мистер Твидовый Пиджак расколол бы мою голову, точно кокосовый орех в рекламе, или чего хужев Отделение, где отовсюду на тебя будут пялится, пялится, пялится подлые «авиаторы»-телевизоры.
Аврора Востокова,представилась я. Он же ответил на мой вопрос, так?Кстати, знаешь, в какой-то степени ты тоже не человек.Я пощелкала пальцами, подбирая верное слово.Пытливый эгоистэто да, с легкостью верится.
Георг текучим виляющим движением подался ко мне. Я прижалась спиной к витрине. Черноволосый положил руки по обе стороны от меня так, как если бы хотел отжаться, и наклонился низко-низко к моему лицу. Я успела разглядеть мимические морщинки вокруг рта, родинку под правым глазом, каждую ресницу, ощутить накуренное дыхание. После чего остались одни его глаза. Омуты без дна и поверхности, угольно-черные, непроницаемые для света, но стоило заглянуть в них, как начинало мерещиться, словно за ними что-то пробуждается, потягивается, шевелиться, оживает, сверкает. Что-то, чего не должно быть. Россыпь угольков, предметов, которых нет за моей спиной. Я должна была испугаться, но не испугалась.
Георг зарылся лицом в мои волосы. Я почувствовала, как он втянул ноздрями воздух у моей шеи. Его губы коснулись моей мочки:
А мне вот никак не верится, что в тебе, белокурая Аврора Востокова, пляшет призрак.
Я скосила глаза на витрину, где полыхал экран телевизора.
В утренних новостях показывали Мессию.
Глава 10
Молодые люди, отойдите от витрины,пророкотал уваленьохранник.Будьте так любезны,добавил увалень, будто этот вежливый «хвостик» «будьте любезны» не был существенен.
Так и было.
Валентин души не чает в вежливых «хвостиках», расшвыриваясь ими направо и налево, но проблема с Валентином в том, что он никогда ничего не повторяет дваждыдосчитав до трех, молча бьет вас в лицо, в один миг превращая его в лопнувший помидор, ломая вам нос, разбивая рот, выбивая зубы. Фирменная роспись Валентина. Выпивая, он совсем осатаневает; половина его дружков уже поплатилась за то, что наивно верили во фразу: «Друг не раскровенит другу морду». Валентин не из такихВалентин вежливо просит, но всего дважды, считает до трех, после чего делает из вашего лица кровавый фейерверк.
Держу пари, у этого охранника та же проблема. Знаю я такой тип мужчин.
У увальня на раскосые глаза спадала черная челка, делая из него вылитого пирата из «Пиратов Далекого Космоса»низкопробного телевизионного мыла. Рука уже тянется к электрошокеру. Поскольку проверять сноровку охранника я не хотела, то поднырнула под руку Георга и, поправляя ранец, быстрым шагом зашагала по тротуару, мимо угрожающепрекрасных витрин; половина магазинов все еще были закрыты.
Если верить Филиппу, то мой братпризрачный киллер.
Георг сказал, что во мне пляшет призрак.
Востоковы. Одна семья.
Мимо, ревя, пронеслась фура с изображением Патриция в кругу чистеньких, как пасхальные яички, хорошо одетых поросят. Его детей? У Патриция было красивое загорелое лицо человека, который может не волноваться о завтрашнем дне. И завтра, и послезавтра ему и его семье будет что есть, пить, одеть и где преклонить голову. Импортный костюм из вишневого шелка. Лепные скулы, внушающая доверие белозубая улыбка. Патриций, мэр Порога, определенно был человеком.
Я проводила взглядом фуру. Выплевывая клубы выхлопных газов, монстр укатил в сторону реки.
Это напрягает, Аврора, девочка.Схватив меня за руку, Георг развернул меня на девяносто градусоврезко, больно.Напрягает, что ты всё норовишь убежать от меня.
Что ж, наконец наши чувства стали взаимными: я тоже стала напрягать его.
Отпусти! Или я сейчас
Или ты сейчасчто? Позовешь на помощь? Можно полюбопытствовать, кого? Патруль? Что ж, в таком случае ты собственноручно подпишешь себе смертный приговор.
Не понимаю, о чем ты.
Конечно, не понимаешь,согласился Георг.Потому что ты даже не пытаешься.
Понять что? Что ты преследуешь меня с самого «Сада Любви»?пошипела я ему в лицо.Отгребись от меня, Георг, кем бы ты ни был.
Его губы зависли над моими:
Понять то, что в тебе ворочается призрачное начало. Люди боятся того, что не понимают. То, чего они не понимают, они подвергают публичной казни. Вздергивают на Площади. А ты как раз то, чего они не понимают.
Во мнепризрачное начало?
То, что со мной сделал Филипп, чтобы спасти свою шкуру Ритуальная хрень. Так это называется. И призраки здесь не при чем!
Не верю, черт подери,прошептала я, глядя Георгу в глаза.Не хочу в это верить. Потому что если поверю, это перевернет все с ног на голову. И я уже никогда не буду прежней Авророй Востоковой. Потому что стану персоной нон грата. А теперь отпусти меняты делаешь мне больно.
Он отпустил.
В поисковике Обозревателя нет совпадений, в карманеденег. У меня ничего нет, кроме ослиного упрямства и всепожирающего желания найти брата. Если на меня выйдет Глафира Тагировачто ж, посмотрим, из какого теста сделана эта властолюбивая сука, потому что я собираюсь выцарапать ей глаза. Долбанная конкуренция, в которой я по щелчку пальцев становлюсь желаемым трофеем, собачьей косточкой, ленточкой победителя.
Мы с Викторомсемья, и я непременно потребую от него объяснений, с каких пор он может откидывать финты, смахивающие на способности эманаций, возникающих на спиритических сеансах Шоу Риты Палисси. Однажды одна из таких эманаций, фантом с отрезанными губами, заставил какогото беднягу из зала биться головой о пол до тех пор, пока у того не повалила кровь из ушей, а лобные доли не превратились в холодец из крови и осколков белой влажной кости. Рейтинг шоу взлетел.
Я не хочу иметь никакого отношения к той дряни, которая однажды сгубила папу и маму. Не хочу, блин!
Георг качал головой:
Бедное неоперенное дитя.
Глубокая-глубокая нора, в которую я падала, погнавшись за белым кроликом.
А теперь слушай меня предельно внимательно, белокурая девочка. Повернись. Я сказалповернись и смотри на меня, когда я с тобой разговариваю!С злобой и отчаянием, чувствуя боль, которую дарили пальцы Георга, вновь сомкнувшиеся на моем предплечье, я повернулась и уставилась на него.
Я бы не советовал тебе разгуливать свадебным генералом по улицам столицы. Призракитабу общества. Всё, что с ними связано, все, кто с ними связанугроза. Медиумы и колдуны с корочкой разрешения не в счетони в законе, на гребне волны, рекламы предлагают их услуги, их шоу собирают перед телевизором многомиллионную аудиторию. Иной вопросгигантские концентрации эманации, взмывающие в центре города, в молах, в школах, уносящие жизни десятков и десятков людей. Они не поддаются дрессуре даже самого умелого спирита, их нельзя призвать, их нельзя прогнать. Они сами по себе. Цивилизованное технологически благополучное общество не может обуздать свои пережитки, а посему предпочитает не заглядывать в шкаф, где полным-полно скелетов. Тыодин из этих скелетов. Необузданная, не имеющая рационального объяснения угроза.
Я была еще совсем маленькой, когда дяди с портфелями из крокодильей кожи протащили закон о разрешении публичной казни. Правительству нужен был показательный урок, чтобы приструнить средний класс, трудяг, бедняков, неформаловтот пласт общества, который давал жизнь все новым и новым верованиям, мессиям, пророкам.
Урок был подан. Урок транслировался по национальному телевидению.
Люди висят на столбах. В любом городе, на любой Площади висят. Преподносят урок, хотя ничего уже сказать не могут. А урок заключается в следующем: не кусай кормящую руку, будь тише воды ниже травы, будь как все. Будь нормальным.
Те, что вне закона, болтаются в петле. Те, что в законе, вещают с экранов телевизора, сладеньким голоском рекомендуя добровольцу из зала «не делать резких движений, расслабиться», пока его лобные доли дрессированный фантом с отрезанными губами превращает в холодец. И зрители аплодируют, а потом, когда эфир закончен, расходятся, жуя жевательную резинку и обмениваясь впечатлениями.
Большинство повешенныхте, кто попал под горячую руку. Резко меньше бунтарей, психов, идущие на смерть, преследуя свои цели. И один процент, всего один процент на самом деле одержимых, одержимых своими демонами. Сложно сказать, несут эти люди какую-то опасность или нет. Просто они всю жизнь проводят в своем эфемерном мире. Видят то, что прячется за фасадом. Ударь, толкни их, а они доброжелательно улыбнутся. Человек, подхлестываемый зверскими аппетитами, в свое время опустошил рыбные бассейны; массовый вылов происходил столь дикими темпами, что популяции рыб не успевали восстанавливаться. Человек выиграл у природы и эту схватку. В земных морях не осталось рыбы. Так и с этим одним процентом людей: их не встретишь на улице, даже если будешь самозабвенно искать. Их уничтожили, подхлестываемые страхом.
Но знаете что? Сколько себя помню, мне не давало покоя следующее: одержимых чем? Что они видели за фасадом?
Может, лучшую жизнь?
Слова Филиппа раскатисто гремели в голове: «Моя воля может распространяться на призраков. Я могу контактировать с ними без ущерба для себя. Даже если эманация пройдет сквозь меня, я останусь при своем уме».
Это шаманство, это дерьмовое вуду, эти фокусы-покусы.
«Ли, как думаешь, она она понимает, что изменения необратимы?»
Одна боль на двоих, одинаковые глаза.
Изменения необратимы.
В нас обоихпризрак.
Но, если Филиппа не вздернут в петле, потому что он донная рыбина, то менязапросто.
Кажется, помощи мне не найти даже в одной из этих лавок, доверху набитой благовониями, старыми газетами, пыльными чучелами и фетишами.
Святой Боже.
Филипп
Он рассказал тебе о своем маленьком гадком секретике?
Онемевшими губами я выдавила:
В сукине сыне тоже ворочается призрачное начало.
Георг неприятно ухмыльнулся:
«Началом» это было тогда, когда ему было столько же, сколько тебе сейчас. Но оно пустило корни, окрепло, и сделало его одной из донных рыбтех, что плавают во тьме, под толщей воды, и оттуда, с глубины, способны влиять на жизни всех нас. Что он хотел от тебя? Не на работу же нанимал, хотяон окинул меня взглядом,потенциал у тебя имеется.
В любом случае, всё, что он хотел, он сделал. Сделал со мной.
Призрачное, мать его так, начало.
Я проигнорировала слова черноволосого.
Тогда, в кабинете Филиппа в «Саду Любви», Георг лишь раз заглянул мне в глаза. И сразу разглядел в них то, что сейчас медленно переворачивало мой мир с ног на голову. Могу ли я быть уверена в том, что кто-то другой с такой же легкостью не разглядит привитых мне демонов? Привитых параноиком Филиппом, чтобы спасти свою шкуру.
Нет, никакой уверенности.
Я пошатнулась. Мне хотелось нестись, нестись со всех ног, обратно в «Сад Любви», и разбить красивую голову Филиппа о бетонную стену.
Сволочь! Гадкая сволочь! Он впарил мне призрака, как ненужную рухлядь! Впарил то, что вычистило, опустошило моих родителей, моих папу и маму, превратив их в пустые коконы!
И теперь разбившая мою семью дрянь во мне.
ВО МНЕ!!
Моя жизнь. Будто аттракцион в замедленной съемке: корабль лениво ползет вверх, лица людей вытягиваются, на лицах, словно по цепной реакции, открываются глубокие раны ртов, вместо криковзвенящая тишина. Но если через три минуты отведенное под головокружительные обороты время истечет, то мой мир не прекратит вращение.
А представьте еще: ты в очереди в ночной клуб. Собакоподобный вышибала в колючем ошейнике и кожаной фуражке начинает рыться в твоей сумочке и, в какой-то миг одарив тебя страшной зубастой ухмылкой, кончиками когтей поддевает пакетик с кислотой. А ты до последнего момента улыбалась, кокетничалане знала, корова гребаная, что лежит в собственной торбе. Что уже в ближайшем будущем тебя сгребут и увезут в участок. Была на орбите планеты Святой Себя, предвкушала прекрасный вечер Понимаете, я поступила как поступила, и совесть меня не мучает. Я готова вспоминать эту историю темными зимними вечерами, потягивая чай, греясь у камина, разумеется, если бы я любила чай и у меня был бы камин. То был мой акт правосудия. Та стерва превратила мой последний год обучения в школе в борьбу за выживание.
Ну вы поняли аналогии, да? Поняли, что пакет с кислотойпризрачное начало во мне, а сумочкамое тело?
Самое обидное, что это был НИЧЕЙ акт правосудия.
Я убью его,прошептала я.
Георг что-то спросиля не слышала, так грохотало сердцебиение в ушах.
«Официально заявляю: это безумие,фыркнул внутренний голосок.Его больтвоя боль. Себе же хуже сделаешь».
Резонно.
Георг что-то говорилопять-таки, я не слышала ни одного проклятого слова; положил руку мне на голову. Я грубо спихнула его голову.
Что ж, по крайней мере, я поняла, что Нелли имела ввиду под «смириться». Да, я прикусила удила, но лишь до тех пор, пока дорожка из желтых булыжников вновь не приведет меня к Филиппу. И тогда я плюну на доводы здравого смысла и спущу всех псов на Филиппапущу ему немного крови, разумеется, в поучительных целях.