Ароматы разнотравья, прилетавшие со встречным ветром, перемешивались с неистребимым запахом железной дороги: смесью креозота и керосина. Когда эшелон притормаживал или входил в пологий поворот, паровозный дым начинал стелиться над головами пленных, заставляя конвойных, пристроившихся с винтовками на специальных площадках у каждой платформы, ругаться и прикрывать лица шейными платками, а красноармейцевзаходиться в приступах кашля, прикрывая лица сдвинутыми пилотками.
Когда эшелон набрал курьерский ход, солнце уже перевалило за полдень. Но от этого не стало прохладнее. Разморённые жарой и обессиленные нарастающей жаждой красноармейцы в большинстве своём пребывали в полубессознательном состоянии. После пересадки на платформы не стало свободнее и многие из пленных, зажатые со всех сторон попросту забывались болезненных полуобморочным сном, покачиваясь в такт движению вагона.
Ни сил, ни желания разговаривать не было. Да и находившийся рядом Иван давно смежил веки, стоя с широко открытым ртом и потрескавшимися посиневшими губами. Я решил не тратить силы на борьбу с жарой и жаждой, погрузившись в уже привычное состояние медитации.
Глава 6
Глава шестая.
Игры со смертью могут быть захватывающими.
Кажется, что ты постиг и обуздал её ан нет!
У смерти припасено много секретов,
которые будоражат воображение
Наталья Солнцева «Пассажирка с «Титаника»»
Странно было наблюдать места, по которым двигался эшелон с пленными. Ещё совсем недавно по моему личному времени здесь шла та, ещё первая война, которую аборигены называли почему-то Великой.
Войнано совершенно другая. Её различия с нынешней трудно коротко передать двумя словами, как ни старайся блеснуть умом или философскими оборотами. Для лучшего понимания их нужно прочувствовать на своей шкуре, каждой клеточкой измождённого тела.
С кристальной ясностью такие детали осознаются именно здесь, в вагоне, среди живых мертвецов, на жизни которых не только судьба, казалось, махнула рукой, но даже всевышний, которому, как принято считать, до всего есть дело.
Русские и немцы снова сошлись не просто насмерть. И даже пресловутое послезнание исхода этой затянувшейся мясорубки не могло ослабить постепенно стянувшей грудь тоски. Тяжёлой чёрной тоски. Большей частью от осознания того, что я способен на многое и всё больше желаю этого с каждым часом общения с нелюдями в мышиных мундирах, но никак не могу себе этого пока позволить. Похоже, вторая миссиягораздо более крепкий орешек, чем моя «экскурсия» во временной отрезок Первой мировой.
Странно было наблюдать, как мой путь географически повторяет предыдущее путешествие. Что это? Шутка провидения или игра вероятностей пресловутого Закона Сохранения Реальности?
Ночью миновали Львов, остановившись всего на четверть часа где-то на окраине, а к обеду уже приблизились к границе. К ночи кто-то там наверху снова вспомнил о нас, сжалился и прислал дождь. Похоже, не оставляют нас горние силы без присмотра.
Эшелон стал замедлять ход, показались кирпичные строения станции. Мимо медленно проплыл перрон вокзала с чёрной надписью на вывеске готическим шрифтом «Przemysl». Ну вот, уже и Польша. Генерал-губернаторство.
В пути выяснилась, наконец, причина нашего перемещения из вагонов на открытые платформы. Как и предполагалось, отнюдь не из гуманных соображений.
Один из пленных, бывший железнодорожник, пояснил, что грузовые открытые вагоны легче переоборудовать для европейской колеи, как известно, более узкой.
Тем не менее уже через четверть часа перрон вокзала был оцеплен подъехавшими на двух грузовиках солдатами.
И снова тот же сценарий, которому я был свидетелем под Киевом, повторился лишь с небольшими отклонениями. На этот раз нас построили колонной и вывели за территорию вокзала на небольшой городской пустырь между невысокими двух- и трёхэтажными каменными домами, огороженный двумя рядами колючей проволоки. На обычном пустынном куске земли, возможно, бывшем когда-то рыночной площадью, представлявшем после дождя грязевое поле со множеством рытвин и луж, было не то чтобы негде присесть, но даже просто встать, не погрузившись в мутную жижу по середину голени, было невозможно.
Отстойник для скотавот, пожалуй, подходящая характеристика для этого места. Пленные большей частью распределились по периметру вдоль колючей ограды. Из-за небольшой насыпи у столбов с проволокой здесь было немного суше, чем в других местах. Совсем неподалёку от пустыря виднелись дома, в которых шла мирная жизнь, пусть и оккупационная, но всё же с теплом домашнего очага и своим хлебом Итить-колотить! И почему я не догадался уговорить Пашку прикрутить моему носителю способность питаться одним воздухом и водой? Горя бы не знал!
Иван после случая с гауптманом и совместного поедания наградного сухаря так больше со мной и не заговорил. Даже здесь в Отстойнике ушёл в противоположный угол и чаще норовил отвернуться при попытке поймать его взгляд. Может, обессилел, как многие и впал в апатию? А, может, и что другое. Я бы на его месте тоже осуждал товарища, залебезившего перед немецким офицером, да ещё неожиданно заговорившего по-немецки. Хотя предательский сухарик Иван сожрал и даже не подавился.
Едва пленные распределились по загону, как от стороны ворот Отстойника показалась знакомая парочка с неизменными дубинками у пояса: Вайда и Россоха.
Теличко. Теличко, твою мать растак!
Я здесь, господин Вайда!стал я пробираться по лужам к выходу.
А где твой напарник?
Заболел. Совсем хворый, не моргнув, соврал я,оно и правда, нечего Ваньке со мной замазываться. Достаточно будет и моей игры в Мальчиша-Плохиша. Правда, вместо пачки печенья и банки варенья мне максимум светит заработать очередной сухарь. Ну, или вон этой дубиной по хребтине. Это как повезёт.
Выбери троих доходяг покрепче и на уборку трупов, да швыдче, щвыдче!Вайда протянул мне клочок сероватой бумаги и огрызок химического карандаша,не забудь посчитать усих, пысарь, да на бумагу записать. Потом мне отдашь.
Будет сделано, господин Вайда!
Идите без конвоя прямо к платформам. Да ходите спокойно, потякаетеохрана пристрелит!
Есть!вырвалось у меня.
В жопуг҆еть!заржал в ответ, скалясь крупными жёлтыми зубами, Россоха. И недополицаи потопали к заднему входу в здание вокзала.
Добровольцы нашлись далеко не сразу. Честно говоря, их вообще не было. Стоило мне сунуться к пленным, что выглядели хоть как-то способными к работе, тут же был послан нахрен с пожеланием в одиночку лизать жопу фашистским прихвостням. Получилось у них это неожиданно хлёстко и обидно.
Особенно старался один высокий худой дрищ, где-то потерявший форменные штаны и щеголявший грязными кальсонами на босу ногу. Он будто только и ждал моего к нему обращения и кинулся на меня брызжа слюной и размахивая ладонями, перевязанными каким-то вонючим тряпьём. Видать, досталось мужику в последние дни неслабо. На болезненно-бледном лице его лихорадочно поблёскивали ввалившиеся глаза с отёчными набрякшими веками.
Предатель, бл@дь такая! Сука продажная!!!брызжа слюной, выкрикивал дрищ.
Голод обостряет обоняние. Я принюхался. Сладковатый кетоновый запах, бледность, дрожащие руки. Похоже, выраженная гипогликемия или диабет. В наших условиях это верный скорый конец. Решил отступить, никак не реагируя.
Но привлечённая перепалкой, тройка охранников приблизилась к внешней стороне ограждения из колючки, с интересом прислушиваясь к выкрикам несчастного и похохатывая.
Вообще, я заметил, что солдатская немчура улыбалась и скалилась здесь сплошь и рядом. Будто кругом курорт и все они получают от пребывания в СССР небывалое удовольствие. А ведь сейчас не сорок первый и по зубам фрицы от наших получили уже неоднократно. Или, может быть, тыловых конвойников «греет» ощущение, что их служба всё же далека от восточного фронта?
Один из подошедших немцев, с ефрейторской птичкой-шевроном на левом рукаве кителя, услышав слово «фашистский», перестал лыбится. Видать, знает, падла, что это у наших расхожее ругательство. Перестали улыбаться и его товарищи. Сухо щёлкнули затворы карабинов.
Друзья бесноватого пленного, продолжавшего размахивать руками и брызгать на меня слюной, видимо, тоже сообразили, что их товарищ сейчас подведёт всех под пули, но только и успели, что попытаться ухватить его за гимнастёрку. Да куда там!
В голове быстро пронеслась картинка: конвойные в упор расстреливают пленных. А заодно и мне прилетит. Да и с поручением Вайды ситуация осложнится.
Внутренне прося прощения у несчастного, я поспешно шагнул ему навстречу и подсечкой уложил мгновенно заткнувшегося солдата прямо в грязную лужу. Плюхнуло жижей, заляпав стоящих рядом пленных. И меня в том числе.
Молчать, швайне!пришлось ещё и наорать.
Быстро развернувшись к немцам, я сорвал пилотку, бросил к себе под ноги и заголосил, изображая что-то похожее на танец в присядку:
Битте-дритте, господа зольдатен! Эники-беники, прошу пардону, герр гефрайтер!я махнул в сторону барахтавшегося в грязи солдата, которому помогали его товарищи отползти по жирной грязи, с ужасом глядя на мою клоунаду и стараясь не смотреть на направленные на них стволы винтовок,да он тупица, шваркопф! Геррен зольдатен!я постучал себя кулаком по голове, лихорадочно соображая, понятна ли немцам моя мимика, и тут же снова указал пальцем на виновника,гут, гут арбайтен, герр зольдат! Нихт шисен! Ис либе дас Райх, хайль Геринг! Хайль!я повторял и повторял всю эту хрень, как заведённый, продолжая приплясывать и вихляясь перед направленными уже на меня стволами, твердя себе: «Улыбайся, Гавр, сука, улыбайся и не смотри в глаза этим грёбанным арийцам! Не переломишься, глядишь, и не грохнут раньше времени этих идиотов. Вот же б Мёртвым уже всё равно, а у живых есть надежда и шанс. Может, ещё поумнеют»
Казалось, что прошла целая вечность. Весь мир сузился до чёрных дыр винтовочных стволов. Вдруг сквозь пелену сознания и какофонию посторонних звуков прорезалось:
Ха! Кляун, руссишь кляун! Гут, кляун!солдаты скалились, опустив стволы винтовок, а передний даже изобразил хлопки ладонями. Вдруг он резко замер, направил палец на всё ещё сидящего в грязи солдата,руссишь швайн, пуф-пуф, арбайт фюр дас Райх! Гут арбайт!и снова засмеялся. Полез рукой в карман и, вытащив оттуда прямоугольную бумажную пачку, бросил мне. Пришлось ловить на лету, чтобы не упала, встал на колено в грязь,гут!осклабился немец и махнул своим товарищам. Охранники вернулись к своему посту у ворот. Я медленно выдохнул сквозь сведённые судорогой челюсти.
Мельком взглянул на подачку. «Zigaretten»,гласила надпись на пачке. А что? Универсальная валюта войны.
Я обернулся к так и ни слова не сказавшим зачинщикам.
Ну что, славяне,подмигнул я товарищам бесноватого,теперь вы мне должны. Трое за мной, трупы таскать. Сами выбирайте, кто пойдёт. Да останьтесь кто-нибудь с убогим, видать, от голода совсем крыша поехала. Вот сигареты. Приберите. Неизвестно сколько здесь пробудем, попробуйте у местных что-нибудь из еды выменять. Да аккуратнее, чтоб эти,я кивнул на охранников,не приметили. Всё одно им за всем периметром не уследить.
И пошлёпал на выход, не оборачиваясь. Охрана выпустила нашу бригаду без каких-либо проволочек. Лишь давешний немец не утерпел и крикнул мне вдогонку:
Руссишь кляун, гут арбайт!
У эшелона почти никого не было. Лишь у выхода на перрон курила кучка недополицаев во главе с Вайдой, да стояла одинокая телега с кучером в сюртуке тёмно-коричневого цвета, серой кепке и яловых сапогах, застывшем, словно изваяние, с вожжами в руках.
Грузовые полувагоны, в которых нас перевозили, ранее предназначались для перевозки угля и других сыпучих грузов. Они имели раскрывающиеся торцевые стенки с нехитрыми запорами, через которые, собственно, пленные их и покидали.
Теперь же нам предстояло обойти все их от хвоста эшелона до паровоза и перетаскать все оставшиеся трупы к телеге. Работа была уже привычной, разве что в этот раз никаких работниц с вёдрами антисептика для обработки не прислали. Оно и понятно, грузовые платформы предназначены только для пленных с восточного фронта.
Наскоро растолковав, что от них требуется, остальным пришедшим со мной красноармейцам и разбившись на две пары, мы приступили к перетаскиванию и загрузке.
Несмотря на тяжесть и неудобство, работа вносила хоть какое-то разнообразие в тянущееся, как патока, время.
В очередном вагоне оказалось два, несмотря на жару, окоченевших трупа. Видно, больше суток, как отошли, болезные. Я отметил, что один из них принадлежит довольно высокому и худому сержанту, не снявшему своих петлиц даже в плену.
Надо же, какой рисковый мужик. Слышал и не за такое немцы легко пускали в расход. Но не эта мысль первой пришла в голову при виде тела. Вспомнился солдат с перевязанными ладонями, ругавший меня в отстойнике, которого я сбил с ног.
Тебя как звать?спросил я своего напарника, влезшего вслед за мной.
Рядовой Трофимлюк,последовал хмурый ответ. Парню было немногим более двадцати: красное от солнечных ожогов лицо, облупившиеся губы и смешно оттопыренные уши.
Вот что, рядовой Трофимлюк, помоги-ка мне, приподними немного этого долговязого под колени: я его ботинки и штаны сниму, приберу.
Так этояэто
Не мямли, Трофимлюк. Так и скажи, мол, херовое это дело, у своих же мертвецов одежду забирать. Так?
Парень молча кивнул, поиграв желваками.
Согласен, не соответствует облику красноармейца и Ты комсомолец?
Нет.
Уже легче. Вот только твой товарищ, тот, что на меня с руганью кинулся и чуть вас всех на тот свет не спровадил, ходит в одних кальсонах. Это разве дело? И ничего плохого не будет, если вот этот покойный сержант с ним поделится. Ему-то в земле ни тепло, ни холодно будет. Да и его ботинки подойдут мне лучше того, во что превратились сапоги. Ещё пара вагонов и я буду вынужден ковылять босиком. На хрена тебе такой напарник? Ну? Усёк? Помогай, давай, не стой столбом!
Тем не менее напарника убедить до конца не удалось. И он, хоть и выполнял мои указания, до самого конца работы не проронил больше и двух слов. И относить штаны своему товарищу отказался. Я же больше корил себя за то, что сам в прошлый раз не догадался разжиться у покойников более-менее сохранной одеждой. Что и компенсировал теперь насколько мог. Да и везло на находки, честно говоря, в этот раз гораздо чаще.
Сменил свои разваливающиеся прямо в руках сапоги на грубые, но крепкие ботинки с обмотками, а штаны покойного сержанта спрятал, запихнув за пазуху.
Подумал секунду-другую: если уж полностью соответствовать образу конченой сволочи, то мародёрствовать следует масштабно. Вайда со своими шакалами не дураки. Вмиг раскусят. Потому что мыслят в том же ключе.
Связав пару изношенных гимнастёрок в подобие вещмешка, напихал туда пять пар ботинок, четыре пары шаровар, одни из которых оказались синими (занесло в наш эшелон кавалериста), присыпал всё это добро разной полезной мелочёвкой из карманов покойников.
Как назло, у предпоследнего вагона мой напарник рассадил себе колено до кости об ржавый угол крышки буксы. Не слушая его вялых отнекиваний, тут же промыл мочой свежую рану, туго замотав её обрывком его же нательной рубахи, и наказал посидеть у вагона, собираться с силами. Авось выдюжит пацан. Хотя с такой кормёжкой, его даже парочка столбнячных палочек прикончит за пару суток.
Странные у них там расклады, в небесной канцелярии. Вот, помог ближнему своему безо всяческой надежды на респект, а мне тут же хабар подогнали: в этом вагоне оказался труп танкиста в тёмно-синем комбинезоне. Несмотря на грязь и общий поношенный вид, одежда, на первый взгляд, была без единой дырки или разошедшегося шва. Я пошарил вокруг взглядом в поисках шлема. На трупе его тоже не нашёл. Видимо, танкист потерял его ещё при жизни, либо кто-то из ушлых пленных его позаимствовал.
В одиночку пришлось здорово повозиться. Сняв комбинезон, я удивился чистоте подкладки. Покойный носил его поверх обычной гимнастёрки и штанов. Странно, и нежарко ему было так ходить летом? Да ещё воевать в железной коробке. Похоже, ни хрена вы пока не в теме местных реалий, товарищ Луговой. Даже с учётом изучения массы теоретических материалов.
Не знаю, как отнесутся к такой униформе. Да и не нужна она сейчас особо. Разве что к зиме пригодиться. Но вещь добротная. Однозначно в кубышку.