Она не откажет себе в удовольствии покрасоваться.
А я очень-очень хочу знать, где Ши.
Если вам нужна наша кровь, выдыхаю сквозь стиснутые зубы, а лезвие смещается в сторону и упирается в выемку над ключицами, то перерезали бы нам глотки еще на взлетной площадке.
Вас надо было проверить, парирует женщина и чуть ведет запястьем, вырывая из меня судорожный, болезненный вздох. Вас сканировали всю дорогу до жилых кварталов. Нам нужна только чистая, неиспорченная кровь. Жаль, девке не повезло, голос падает до тихого шепота. Корэкс от нее живого места не оставит.
Зачем ему полукровка? облизываю пересохшие губы. Они же отбросы, едва ли сгодятся для чего-то кроме постельных развлечений!
Камкериочень интересный народ, женщина отстраняется, а я чуть поворачиваю голову и замечаю взгляд Бардо, полный вопросов и недоумения.
Подожди еще немного, дружище. Я должен знать!
Когда Корэкс с ней закончит, она не вспомнит даже своего имени! продолжает распинаться наша тюремщица. Сейчас девка, наверное, видит самые жуткие во вселенной кошмары.
Громкий хлопок на мгновение меня оглушает.
А когда перед глазами перестают расплываться зеленые и красные круги, я вижу у своих ног искалеченное тело безымянной помощницы. Точно в центре лица дымится внушительная дыра, а в воздухе медленно растекается запах паленой плоти.
Еще два выстрела, в которых я безошибочно узнаю стандартное оружие Звездной гильдии, глухие удары падающих тел, и рядом раздается ехидный писк.
Бардо издает короткий смешок, когда упитанный енот подкатывается к его ногам.
Быстро ты.
Щелкают оковы, и я с удовольствием растираю запястья, поворачиваюсь к Фэду и вижу на лице магистра какое-то совсем незнакомое мне чувство. Мужчина рассматривает меня пристальнее обычного, даже принюхивается как животное, а я только сейчас понимаю, что он видит нитки связи, тянущиеся от меня к Ши. Тонкие губы кривятся в улыбке, а карие глаза вспыхивают каким-то мрачным, торжествующим весельем.
Будто он может вздохнуть с облегчением.
Снова не я.
Вот что читалось в его взгляде, отчего я на секунду даже подвисаю и не могу собраться с мыслями.
Где твоя пара? бросает магистр.
Не знаю, отвечаю честно и не хочу завязывать грызню прямо сейчас. Фэд задолжал нам всем объяснение, как минимум.
Тогда используй ворона и найди ее, пульсар тебе в зад! рявкает мужчина и помогает Бардо подняться. Срывает с его головы «венец» и гадливо отбрасывает ободок в сторону, будто ухватил ядовитую змею.
У входа маячат трое его приближенных: проверенные бойцы, вышколенные Фэдом лично, а среди них я, к своему изумлению, замечаю долговязую девчонку.
Она ловит мой взгляд и хмурится как-то затравленно, а вот на магистра смотрит с таким обожанием, что у меня дрожь по спине идет.
А в самой сердцевине ее нутра я вижу слабый золотистый огонек второй души.
Слишком много двоедушников на одну долбаную пещеру.
Чудеса, да и только!
Зову ворона, а когда комок перьев взгромождается мне на плечо, енот Фэда что-то хрипло тявкает и укатывается под ноги хозяина.
Давай искать Колючку, дружище, бормочу тихо, а ворон склоняет голову на бок и громко каркает, покажи мне нужную дорогу.
Пока ворон прислушивается к связи Ши, Бардо осматривает тела охранников и сумасшедшей тюремщицы. Но больше всего его интересует постамент и лежащий на нем предмет.
Фэд щелкает пальцами, и девчонка из сопровождения подбегает к магистру с черным непроницаемым контейнером.
Упакуй, бросает он сухой приказ, но девочка мешкает, за что получает от магистра увесистую затрещину. Тихо вскрикивает и отскакивает в сторону, как ужаленная, я личным помощникам команды дважды не отдаю, черепаха столетняя!
Как вы так легко пробились? вопрос Бардо заставляет магистра отвлечься от несчастной.
Фэд устало пожимает плечами и убирает пистолет в кобуру.
Нам и не пришлось. В городе никого нет.
В смысле?
Тебе что, наркотиком мозги высушили, капитан? В прямом! Мы на пути сюда не встретили ни души!
Ворон пронзительно кричит и срывается с плеча, несется вперед к двери и пролетает со скоростью пули над головами бойцов. Я уже не слышу ни окрика Фэда, ни слов Бардобегу следом за птицей и молюсь всем известным богам, чтобы найти Ши вовремя.
Шиповник
Стоит только открыть глаза, как под веки врывается раскаленное солнце. Зажмуриваюсь, скручиваюсь в тугой комок и прикрываю голову руками, будто и правда могу защититься от тяжелых молотов невыносимой жавры. Тело колотится в ознобе так, что зуб на зуб не попадает, а под пальцами чувствуется корка, похожая на засохшую кровь или грязь.
Замираю, руки скользят вниз и не находят привычной одежды. Тело закутано в какие-то лохмотья, пропахшие плесенью, кровью и подгнившей водой.
Едва касаюсь волос, и из груди вырывается сдавленный стон. Я не обрезала их с того самого момента, как Север купил меня, а сейчас пряди короткие, растрепанные и слипшиеся.
Осторожно приоткрываю глаза и вижу пыльную дорогу, усеянную мелкими камушками и сциловым крошевом. Я валяюсь посреди улицы, уткнувшись носом в липкую грязь, а сверху придавливает жар, мешая собраться с мыслями.
Упираюсь в землю и медленно поднимаюсь, преодолевая дрожь и жгучие вспышки боли в спине. Даже не морщусь, когда острые камешки протыкают кожу на ладонях. Темные тяжелые капли оставляют на земле крохотные маковые пятна, а из горла рвется сдавленный стон вперемешку с болезненным хрипом.
Вместо штанов и рубашки на мне короткое подобие платья из грубой коричнево-серой ткани. На руках нет следов от пут, в теле не чувствуется привычной силы, будто я снова вернулась в прошлое, во времена жизни в трущобах.
В трущобах
С трудом сглатываю застрявший в горле сухой комок и осматриваюсь по сторонам. Приземистые одноэтажные дома мне хорошо знакомы. Сложенные из грязно-серого камня и стеклопластовых панелей. Темные, затхлые клоповники, где светло бывает только на восходе и закатекогда солнце заглядывает в крохотные окошки-бойницы.
Пыльные дороги и узкие переулки, на стенах трещины выписывают замысловатую вязь. Тут и там растянуты синтетические нитки, на которых хлопает влажное белье и одежда. У стен составлены глубокие тазы и кувшины.
В них набирают дождевую воду, когда есть возможность. Стирка и мытьепраздник, и мы могли устроить его едва ли чаще, чем раз в месяц.
Момент узнавания сменяется подкатившим ужасом, любая разумная мысль тонет в вязкой черной каше из паники и неверия.
Это все не настоящее. Не настоящее!
Губы еще шевелятся, выталкивая проклятья и стоны, когда справа, из переулка, выходят двое в знакомой форме дозорных. Они смеются и переругиваются, а потом замечают меня. Замирают, но всего на мгновение, чтобы оценить обстановку и осмотреться по сторонам.
Проверить, есть ли кто поблизости и придут ли мне на выручку.
В животе все скручивается от отвращения, и я срываюсь с места, не обращая внимание на гневные крики за спиной.
Стой, мелкая шлюха! слова впечатываются в лопатки, как раскаленные камни, а я уже ныряю в первый попавшийся переулок. В голове гремит мысль, что оружия под рукой нет, а эти двоес пистолетами и клинками. Если не спрятаться, то кто-то обязательно всадит в меня пулю, а уж потом использует, как захочет.
В таких домах иногда были подвальные окна, точно на уровне землизамаскированные листами стеклопласта и камнем. Тайные ходы, иногда расположенные в двух или трех местах, чтобы беглец мог нырнуть внутрь и выбраться с другой стороны. Трущобы было сплочены в едином порывене дать дозорным себя убить или искалечить.
Шарю взглядом по сторонам, высматриваю знакомые крохотные знаки, которые научилась находить, еще будучи сопливой маленькой девочкой. И мне сказочно везет, потому что на стене дома впереди я замечаю отметки, кричащие в лицо каждого, кто умел их читать: «убежище здесь».
Скольжу по острым камешкам и пыли, падаю на живот у чуть отогнутого в сторону стеклопластового листа и вваливаюсь внутрь, в сухой и прохладный полумрак. Лист становится на место в считаные мгновения, и грохот сапог преследователей проносится мимо, даже не задержавшись у укрытия.
Прикрываю глаза и медленно вдыхаю горьковатый воздухнужно всего несколько секунд, чтобы привыкнуть к темноте. Те, кто живет в трущобах, всегда привыкают быстро. Ко всему.
Голод или зной, мрак или яркий светадаптация происходит почти мгновенно, иначе впереди ждет только смерть.
Приспосабливайся или сдохнипростой закон.
Поднимаюсь на ноги и упираюсь макушкой в потолок, отчего приходится чуть согнуться, а руки выставить перед собой, чтобы ощупывать размытые силуэты предметов. Шкаф, приземистый грубый стол, какие-то коробки, сваленные в кучу у стены и первые ступеньки лестницы, ведущей в дом.
Туда нельзя! Если дозорные решат заглянуть и найдут меня, то все семейство казнят за укрывательство. Осталось надеяться, что подвал сквозной и где-то в другой стене есть еще один секретный лаз.
Глухой отдаленный щелчок заставил меня вздрогнуть.
Шум и грохот, что-то падает буквально рядом с домом, кто-то кричитнадрывно, протяжнозовет на помощь.
Я этот голос знаю
Шарю вокруг в поисках хоть какого-то оружия, а когда уже отчаиваюсь, в руку ложится рукоятка клинка. Ощупываю лезвие и раздосадовано цокаюстарый, пахнет кровью и ржавчиной. Не сциловыйстальной, наверняка затупившийся.
Лучше, чем ничего, бормочу под нос и возвращаюсь к лазу. Стеклопласт поддается с трудомэта дверь рассчитана только на вход, а не на выход, но искать другую некогда. С трудом протискиваюсь наружу и встаю в полный рост.
Кричат за углом, всего в десяти ярдах от укрытия.
Отпустите-е-е! прислушиваюсь, ловлю знакомые интонации: поблекшие, стершиеся за столько лет, но все еще цепляющие уголки души крохотными крючками-колючками.
Заткни ты ей пасть, Шайт, больно много сучка верещит!
Крики глохнут, превратившись в тихое мычание, а я прижимаюсь к стене, чтобы заглянуть за угол. Всего на мгновениенужно оценить обстановку.
Трое.
Трое здоровенных ублюдков, окруживших хрупкую девчонку, заткнули ей рот какой-то тряпкой. Один сидел на жертве верхом и держал руки, второй остервенело скручивал тонкие лодыжки силовыми путами.
Пробегаю взглядом по заплаканному, искаженному лицу и каменею, не в силах отвернуться.
Я ее знаю
Точно знаю!
Только в прошлый раз, когда ее насиловали, я спряталась в подвале и дрожала от страха. Я ей не помогла
Рука с такой яростью сжимает нож, что мне кажетсярукоятка вот-вот переломится.
Тело слабое, молодое, хрупкое.
Мой страх пожирает внутренности, точит, разъедает кости, лишает сил. Но даже в юном теле, еще не иссеченном шрамами, не натренированном, не готовом к бою, явсе еще я. И куб не может отобрать у меня знания и опыт.
Эта мразь не отберет мою суть!
Ублюдки за углом не ждали нападения. Конечно, не ждали.
Уже даже портки приспустили, чтобы начать пиршество. Один только успел голову повернуть, когда охотничий нож, не без труда, вошел в подбородок снизу. Пробил мышцы, язык и воткнулся в нёбо, как в расплавленное масло. Разворотил податливую мякоть так, что руки стали влажными от крови врага.
Кажется, что силы рук не хватит, чтобы вырвать оружие из бьющегося в конвульсиях тела, но ненависти много, она переполняет вены и натягивает каждую жилу до опасного состояния. Мышцы переполнены кипящей кровью, а я уже подныриваю под руку второго мудака, чтобы вонзить нож в небольшую прореху в броне.
Я точно знаю, что она там есть, а такие отбросы вряд ли беспокоятся о тугой шнуровке куртки и подгоне защитных пластин. Кто в трущобах может дать им отпор? Зачем напрягаться лишний раз, проверяя экипировку?
Одного удара мало, а третий насильник уже тянется к пистолету. У барабана горит красный огонек и выстрел превратит мою голову в груду раскаленных углей и пережаренных мозгов. Выхватываю пушку из кобуры на поясе раненого дозорного и стреляю первой. Не целясь, почти вслепую.
Красная вспышка прошивает густой воздух и разлетается в стороны раскаленными осколками, оставляя оплавленную дыру в броне. Изо рта мужчины вылетают хрипы и толчками выплескивается кровь, а через мгновение он падает подрубленным колосом, утыкается носом в землю и затихает.
Раненый еще пытается дергаться, даже хочет повалить меня на землю, но один удар и проворот стали в горле быстро отправляют ублюдка на суд Саджи.
Девчонка на земле скулит и извивается, пытается отползти в сторону.
Тише. Тише! Я не сделаю тебе больно.
Путы приходится ослаблять медленно и осторожноих не возьмет ни нож, ни клинок дозорногои как только падает последняя петля, девушка вытаскивает изо рта кляп и смотрит на меня с подозрением и страхом. Узнает ли?
Конечно, узнает. Глупый вопрос.
Имеет ли это значение?
Ведь в реальном мире ничего не изменилось. Она все еще где-то там, дома, похоронена вот этими руками.
Я сбежала. Струсила и спряталась, не помогла.
Сжимаю дрожащее плечо и мягко улыбаюсь, хочу подарить этой иллюзии хоть каплю своей уверенности. Может быть, это и не обман вовсе. Может, нечто забрасывает меня в иные реальности, где все идет чуточку иначе? И в этом мире, среди миллионов возможностей, я выбрала жизнь, а не страх, несмотря на слабое тело.
Беги домой, говорю уверенно и помогаю девушке встать. Подталкиваю ее в спину, хочу, чтобы ушла поскорее, потому что чувствую, как в груди натягивается болезненная струна.
Что-то неумолимо меняется, мир мигает и идет волнами, а над головой раскалывается блекло-голубое небо, трескается точно посередине, как упавшее переспевшее яблоко. Пульсирующая боль прошивает живот и бьет по позвоночнику, выгибает так, что кажетсясейчас я пополам переломлюсь.
Чего ты хочешь от меня?! в горле вместо крика стынет мышиный задушенный писк, вокругнепроницаемая чернота, а трущобы давно смазались и растворились, уступив место новому пейзажу.
Под ногами тонкой красной лентой, в неизвестность, тянется узкая тропинка, не больше фута в ширину. Пронзительное карканье заставляет поднять голову, и я вижу знакомое зеленоватое свечение.
Разве это возможно?
Шаг. Осторожный второй. Нужно поймать нужный темп, чтобы двигаться быстро. Одежда непривычно тесная и плотная, отчего кожа моментально покрывается потом. Кроме дороги ничего не виднотолько темнота вокруг, ни единого всполоха, лишь зеленые росчерки вороньих крыльев впереди. Через секунду срываюсь на бег, чтобы угнаться за вороном, а за спиной что-то шуршит и щелкает, будто сам мракживой.
Через сотню шагов мир раскалывается надвое, выбрасывая меня на освещенную солнцем безлюдную площадь.
Место совершенно незнакомое. Не трущобы и не верхний город. Вообще другая планета.
Тихо шелестит листвакрасная, осенняя, подожженная заходящим солнцем. В воздухе разливается яблочная терпкость и сладковатая горечь влажной земли, тихо шуршит желтоватый камень под ногами. Гладкий, отполированный сотнями тысяч сапог и непогодой.
У небольшого здания неподалеку на скамейке сидит, ссутулившись, пожилой мужчина. В рукераскрошенный хлеб, а возле ног собралась стайка птиц. В ухе что-то жужжит, а я нащупываю знакомое устройство связи.
Нажимаю и чуть не вскрикиваю от облегчения, услышав знакомый голос.
Но совершенно чужое имя.
Анна, ты меня слышишь?
Анна?
Язык немеет во рту, ни слова не сказать, а голос продолжает допытываться, слышу ли я его.
Анна, не молчи!
Да! выдыхаю и прикрываю рот рукой, чтобы не застонать от разрывающего меня дурного предчувствия. Яслышу.
Слава Садже, я уже начал волноваться.
И правда. Его голос никогда не был таким взволнованным, как сейчас.
Дождись меня, не лезь вперед, хорошо?
Куда «не лезть» я не особо понимаю. Вокруг ничего нет, кроме сферического здания из такого же желтоватого камня, как и площадь, скамейки и бесконечных алых деревьев. Проверяю пояс и нахожу незнакомые клинок и пистолет.
Подхожу к скамейке медленно и осторожно. Не знаю, как отреагирует человек на женщину с оружием. Место спокойное, и не думаю, что тут к такому привыкли, где бы это «тут» не находилось.
Будто подтверждая мои мысли, мужчина заговорил. Удивительно мощный глубокий голос никак не вяжется с хрупким старым телом, а по моей спине бегут холодные мурашки. Пакостное предчувствие возится под ребрами, поднимает голову и тихо шипит.