Ты меня бросила.
Она подняла руки и прижала их к моему горлу. Пальцы впились в плоть, и мое дыхание прервалось.
Ты меня предала.
Что-то горячее, влажное упало мне на щеку, соскользнуло вдоль шрама. Из глаз женщины катились слезы. А может, из моих. Я не могла сказать наверняка.
Я тебя любила.
Не могла пошевелиться.
Я тебя ненавижу.
Не могла вдохнуть.
Она ненастоящая.
Дохнуло теплом, словно кто-то разжег крошечный костерок. Оно просочилось в мою оцепеневшую плоть, дало пальцам достаточно чувствительности, чтобы пошевелиться. Они медленно двинулись по полу к этому теплу, обхватили рукоять из черного дерева.
Ты видишь сон.
Жар хлынул в мою плоть, пробуждая до последнего пореза, синяка, ожога, пометивших тело. Оцепенение начало спадать. И каждый раз, как я моргала, она становилась чуточку прозрачнее. Пока я не закрыла глаза полностью.
Проснись.
И не открыла их снова.
И она исчезла.
Я со стоном селатело изнывало от многочисленных ран. Меня измотали, избили, чуть на хрен не зажарили. Но я была жива. И я была одна.
Спустя некоторое время после того, как я оставила Нижеград догорать дотла и бросила труп Враки на полу грязного подвала Я кое-что потеряла. Я восстанавливала в памяти свои шаги, раны, убийства, пытаясь его найти, но я даже не уверена, что именно искала. Как будто будто я где-то порезалась, глубже, чем думала, и нечто изнутри пролилось в дорожную пыль. И вместо этого нечто осталась громадная, глухая
Пустота.
И она порождала призраков.
Не настоящих, попрошу заметить. Но я не знала, как еще их назвать. Я начала видеть всякое. Людей.
Иногда меня будил Враки с иссеченной порезами грудью, проклинающий мое имя сочащимся кровью ртом. ИногдаДжинду, рыдающий в углу, пока я пыталась спать. Иногдалюди, которых я убила, которых я намеревалась убить, которые однажды убьют меня.
Иногда, в черные дни моей жизни, меня будила она.
И иногда я почти желала, чтобы она там действительно была.
Я глянула на пустое пространство рядом. Скатка для сна у меня не то чтобы роскошная. Всего лишь плотное одеяло, тонкая простыня и грязная подушка. Едва хватало для одной, не то что для двоих.
И все-таки почему-то у нас всегда получалось разместиться, у нее и у меня.
Она, разумеется, жаловаласьчто слишком холодно, что я слишком храплю, что глупо было вообще соглашаться спать на открытом воздухе со мной, вместо того, чтобы остаться в ее уютном доме в теплой постели. Она жаловалась. Бывало даже костерила мое имя. Но никогда не уходила.
Когда я просыпалась, Лиетт всегда была рядом.
Всегда приятно пахла, даже если провоняла тем же потом и дорогой, что и я. Всегда прекрасна, даже когда ее волосы слиплись и спутались. Всегда пробуждалась, так же медленно открывая глаза, медленно расплываясь в улыбке, от которой любая боль чуточку притихала.
Сегодня, впрочем, ее не было. Равно как и последние три месяца.
Сегодня меня разбудил злой холод. Сегодня все болело. Сегодня я проснуласьи меня никто не ждал.
Кроме него.
На долину опустился вечер. Сквозь разбитые окна и стены на пронизывающем ветру сочилась тьма. На втором этаже особняка не было ни огонька.
И тем не менее я ощущала, как он пялится.
О, чудненько, зазвенел медным хрипом голос из мрака, из-под моих пальцев. Ты все еще жива.
Онто, что не давало мне соскользнуть в ту пустоту внутри. Онтот, кто видел сквозь призраков. Онтот, кто звал меня обратно.
Где-то, не знаю, в какой момент, он прекратил быть оружием и стал компаньоном.
И я это ненавидела.
Давай-ка без драмы. Прилегла на минутку отдохнуть всего-то, пробормотала я, растирая сведенную судорогой шею. Не будем забывать, кому из нас только что пришлось убить сраного скитальца.
Застрели ты ее просто-напросто, вместо того чтобы предаваться иллюзиям о бытии честным, порядочным человеком, то ощущала бы себя куда бодрее.
Приму к сведению, когда испытаю нужду принимать советы от говорящего револьвера, махнула я на него рукой. У нас есть определенный уклад. Кодекс скитальцев требует от меня
Фраза окончилась долгим шипением. Ладонь вдруг обожгло жаром, куда глубже, чем выходило у Кассы, и куда злее. Какофония горел в темноте. Я даже издалека чувствовала, как он тянется.
В меня.
Не забывай нашу сделку, прошептал он жгучим голосом. Не забывай, что я тебе дал. И не смей забывать, кто я такой.
Я стиснула зубы, сдерживая боль, злость, крик. Я отказывалась доставлять ему такое удовольствие. Шрам полон таких, как он, людейтех, кто питается болью, упивается криками, жиреет на страданиях. Я знала, как иметь с ними дело.
Большую часть времени, по крайней мере.
Такие люди жрали, чтобы утолить голод, который никогда не уйдет. Полагаю, Какофониятоже, в каком-то смысле. Однако, помимо того, он питался для иной причины. Он питался, чтобы расти.
Боль медленно отступила. Жар сошел на нет, уступая место вечерней стылости. А вот голос все еще звенел в ушах.
Я чую, она ускользает, прошептал он. Отнеси меня к ее телу.
Я поморщиласьно не от боли.
С тех пор, как я заявилась в Шрам, я повидала кучу дерьма: убийц на горах трупов, чудищ, которые раздирали целые деревни, магов, способных расколоть небеса. Со временем к такому привыкаешь, становится проще.
А к следующей частиникогда.
Сквозь его рукоять доносилась слабая пульсация, отдающаяся эхом в латуни. Медленный, ровный ритм, подрагивающий в такт моим шагам, пока мы шлирука об рукоятьпо коридору к черной двери.
Как будто билось горящее, латунное сердце.
Я толкнула дверь. Там нас ждал труп Кассы, еще теплый. Я уложила ее на стол, облекла в красивые одежды, которые нашла в подвале, и зажгла свечу, что до сих пор тихонько истекала воском рядом с ней.
Дерьмовые похороны. Куда дерьмовей, чем заслуживал такой человек. Но она заслуживала хоть что-то.
Что-то куда лучше, чем я намеревалась сделать.
Да. ДА, возбужденно взвизгнул Какофония; мы оглядели ее тело, и пульсация ускорилась. Я чую ее силу, ее магию. О Всевышняя, как же она пылает. Дай попробовать на вкус. Дай напиться. Дай мне ПИЩУ.
Я ненавидела, когда он делался вот таким. Кто бы мог подумать, что говорящий револьвер способен стать еще более жутким, но Какофония как-то находил способ.
Я подняла его. Он покинул мою руку, завис в воздухе над телом. Латунь дрогнула, сотряслась, засияв. Труп Кассы, прежде бледный, опустелый, тоже налился свечением.
Я отвела взгляд. Только это не помогло.
Свет оставил ее. Ярко-фиолетовое свечение полилось дымчатыми щупами из глаз, рта, кожи и из раны, которую я в ней прорезала. Они заплясали над телом, эти огни, бесцельно паря, словно сбитые с толку, что́ они забыли тут, снаружи. Однако все это продлилось лишь мгновение.
А потом Какофония принялся есть.
Свет хлынул в него, весь до капли исчезая в латуни. Его собственное свечение стало ярче, жаргорячее, смехгромче, пока он жадно впитывал все до последней капли. Они пропали беззвучно. Но если бы могли, знаю, они бы кричали.
Не скажу, сколько все продлилосьникогда не замечала, но в какой-то момент, как и в другие разы, все оказалось кончено. Свечение латуни померкло. В комнате воцарилась темнота. И Какофония с тяжелым глухим стуком рухнул на пол.
Я подошла, уставилась сверху вниз, шмыгнула носом.
Ну? поинтересовалась я.
В ответ его латунь пошла мелкой дрожью. Даже рябью, словно жидкость. Она вытянулась, съежилась, изогнулась. Я чувствовала, как он напряжен, как нечто давит в металл изнутри. При свече я видела, как это нечто рвется на волю. Затем к нему присоединилось еще одно нечто. И еще. Пока из ствола не показались пять маленьких выступов.
Кончики пальцев.
Пять кончиков пальцев. Которые силились дотянуться наружу.
Комнату заполнило злое рычание. Пальцы втянулись обратно в латунь. Металл снова перестроился, стал как прежде цельным, твердым. Какофония снова стал просто револьвером.
ПРОКЛЯТЬЕ!
Говорящим револьвером.
Недостаточно. НЕДОСТАТОЧНО. Я был уверен, что вот оно. Я был так близок. Я чувствовал, чувствовал пальцами воздух я мог я мне НУЖНО больше.
Больше нет, ответила я, пожав плечами. По крайней мере, магов. Пожалуй, если хочешь, я могла бы притащить сюда мальчишек Кассы, проверить, вытащишь ли ты что-нибудь из них. Ну, то есть если от них вообще что-то осталось после
ЕЩЕ.
Голос Какофонии зазвенел у меня в коже единственной жгучей нотой, что пронеслась по венам и окутала всю меня огнем. Я не сдержала крик и рухнула на колени; тело забыло, как стоять, как дышать, как делать что-либо, кроме как ощущать ту боль, выжигающую изнутри. Боль затопила звуки сердцебиения, моих попыток вдохнуть, всех мыслей, кроме одной.
«Бля. На этот раз он и правда меня прикончит».
Не знаю, как долго продолжалась пытка или насколько близко к краю я подошла, но спустя мгновение темнота в глазах начала медленно отступать. Жар схлынул, вены остыли. Воздух вернулся в легкие рваными вздохами. Я каким-то чудом заставила ноги вспомнить, как стоять.
Батюшки, как-то грубовато с моей стороны вышло, да? Прими же мои извинения, дорогая.
Я не шутила, когда говорила, что он револьвер.
Оноружие. Разрушительная сила. Та, которую я не осознавала, когда он впервые со мной заговорил, и когда я заключила с ним сделку. Та, которую я не понимаю до сих пор, даже спустя все годы.
Но сделка сделку я понимаю.
Какофония чем бы он ни был привязан к этому облику, к этой обжигающей латуни. И он хочет наружу. Питаясь всякий раз, Какофония становится чуть ближе к свободе. Не знаю, что явится, когда у него наконец получится, как не знаю и то, что после этого случится. Но взамен?..
Он дает мне каждое имя из моего списка.
Каждого, кто меня предал.
Каждого бывшего союзника, который подарил шрам, что горит у меня на груди.
Сделкавот, что я вспоминаю, когда он делается таким. Сделкавот, что я вспоминаю, когда просыпаюсь. В конце концов
Больше ничего у меня не осталось.
Ничего, кроме его обжигающей ухмылки и голоса в темноте.
К делу?
Я вздохнула, подняла его и вернула в кобуру на поясе. Дошла до своего спального места, скрутила спальник, закинула его на плечо вместе с ножнами. И мы с Какофонией вернулись по коридору в гостиную особняка, обернувшуюся кладбищем.
Револьвер как будто стал тяжелее, чем когда мы только пришли сюда.
Что ж, прискорбно, что наша подруга Касса оказалась столь необщительна. Впрочем, рассчитываю, что следующая зацепка таки приведет нас ближе к твоей желаемой жертве.
Речь Какофонии прервал шипящий смешок. И если думаешь, что говорящий револьверновшество, заверяю, что все очарование сего сходит на нет, когда он в настроении потрепаться.
Однако же, пожалуй, до того времени ты окажешься мертва? Я следил, как ты ринулась в ту битву очертя голову, едва ли защищая себя. Будь твои враги не столь никудышны, твоей мертвечиной бы уже питались птицы. Но с другой стороны быть может, это и есть цель, хм-м?
Развлекать его у меня не было желания. Каждый шаг по ступенькам давался мне с новой вспышкой боли. Я была слишком изранена, чтобы идти прямо, что уж говорить о том, чтобы потакать говорящему револьверу.
Я была слишком изранена.
Но не настолько, чтобы не понятьпозади меня кто-то стоит.
Я преодолела половину гостиной, прежде чем ощутила, что мне в спину, словно нож, нацелился взгляд. И в тот холодный вечер между нами воцарилась тишина еще холоднее. Из темноты донесся медленный вздох.
«Спокойно, сказала я себе. Очередной призрак. Очередное видение. Нереальное так?»
Я глянула на Какофонию. Он лежал в кобуре, стылый и неподвижный. Что означало
Блядь.
Не знаю, что ты преследуешь, произнесла я, не оборачиваясь. Если богатство, то не на ту девчонку нацелился. Если славу, то оно тебе не нужно. Если месть, я помедлила, можешь попытаться. Обнажи клинок, я тоже обнажу свой, и посмотрим, что выйдет.
Никакого ответа. Ни сталью, ни чем-то иным.
Но если ты преследуешь меня, тогда ты меня знаешь, продолжила я, и ты знаешь, что происходит, когда я обнажаю металл. Что ни случится, хорошим оно не кончится. Ни для кого из нас. А теперь можешь принять самое разумное решение в своей жизни и оставить клинок в ножнах. Я последую примеру
Моя ладонь легла на эфес.
Но если очень хочешь, заключила я, только скажи.
Я знала, что незнакомец все еще там. Чувствовала его дыхание, слышала, как он переступает с одной ноги на другую. И долгое время казалось, будто вздохи и шорохиэто все, что он мне даст.
Потом раздался шаг вперед.
Скрип кожи.
Я стиснула эфес, понимая, что должна ощущать страх, злость, отчаяниечто угодно, кроме страстной жажды обнажить меч.
Что и начала делать, когда онили онанаконец заговорил.
Ну блядь!
Все-таки «он».
Была у меня отменная броская речь, которую я собирался произнести, как только ты сойдешь со ступенек, но начинаю думать, что после вот этого она прозвучит малость убого.
Никакой стали. Никакого клинка. Однако я чуяла его усмешку столь же остро. Развернувшись, я первым делом увидела эту его улыбку-нож, белозубую, яркую в темноте.
Но, с другой стороны, чего я еще мог ожидать от Сэл Какофонии?
Высокий, тощий, порядком потрепанный, он походил на трость, которая повидала слишком много миль и слишком мало закатов. Спутанная копна каштановых волос обрамляла лицо и шею, несмотря на отчаянные попытки заплетенной косы их сдерживать. Он стоял со слишком небрежной сутулостью и слишком дерзко скрещенными руками для красующегося на нем военного мундира. И пусть темные круги под глазами и трехдневная щетина сообща пытались все скрыть, я даже в темноте видела, что он красив.
Правда, не могла понять, это он просто такой мужественный красавчик или красавчик из категории «сейчас он откроет рот и выдаст то, из-за чего я двину ему по роже».
Грань между ними иногда до боли тонка.
Я тебя не знаю, сказала я больше самой себе, чем ему.
Дерьмовым я был бы профессионалом, если бы знала, отозвался он. Я из тех, что промышляет незаметностью, какой бы сферы она ни касалась. Темные глаза вспыхнули в полумраке. Иногда я охотник, иногдавор, а иногда просто бродяга, сменяющий имена и зовущий тени другом.
Ну.
Пожалуй, все-таки по роже.
Но или я все хуже скрывала презрение, или ему частенько давали по этой самой роже, потому как он сразу же хмыкнул и миролюбиво поднял ладонь.
Сегодня, правда, я всего лишь простой курьер с простым сообщением, произнес он. Я тебя знаю. Знает тебя и мой наниматель. Но для легкости общения
Он шагнул ближе. Луна высветила его лицо отчетливей, обличив выражение глаз, слишком юных для такого мужчины.
Не стесняйся звать меня Джеро.
В моем ремесле, если можно его так назвать, человек, которому можно доверять, выглядит несколько иначе, чем ты думаешь. Тот, кто пригибается, когда к нему подходишь, кто вздрагивает, когда поднимаешь ладонь, кто рычит, когда с ним заговариваешьэтим доверять можно. Они не умеют скрывать свои проблемы за ухмылками и милыми голосками.
А голос Джеро был весьма мил.
Потому-то я и не пожала его протянутую руку.
Разумеется, произнес он, опустив ее, и неловко пожал плечами. Доверяй ты так быстро, вряд ли о тебе ходила бы такая молва, верно?
Верно, пожалуй, отозвалась я. И уж конечно, молва о том, что странным мужикам заявляться в задницу мира в глухой ночиэто хорошая мысль, тоже не ходит. Я уставилась на него сверху внизнасколько могла, правда, ведь он был примерно моего роста. Как ты меня нашел?
Джеро мигнул, окинул взглядом обугленные останки ребят Кассы, потом снова посмотрел на меня.
Серьезно? спросил он. Ты оставила шесть деревень в состоянии, которое меняется от умеренно до капитально всратого. До этого я следовал за слухами о революционном дезертире по имени Кэврик Гордый.
Я сощурилась. Жар Какофонии призвал опустить ладонь на его рукоять.
Кэврик, резко произнесла я, это имя, о котором и тебе, и мне стоит помалкивать. Он оставил Революцию для лучшей жизни, и если ты сотворил с ним хоть что-то
Заканчивать угрозу не было нужды. Об этом мне сказало вытянувшееся лицо Джеро. И я знаю, мы только встретились, но надеюсь, ты не сочтешь меня мразью, ведь то, как я по-прежнему могла потрясти кого-то до печенок лишь горсткой слов, вызвало у меня холодную, злую улыбку.