- Ага. Как и все. Но слушайте, играться с кубиком - вовсе не то. Это чепуха. Для меня "Неограниченные Приключения" - вся жизнь, администратор. Я вдыхал Приключения и выдыхал, едва стал достаточно взрослым, чтобы управиться с плеером, пусть для записей "второй руки". Прежде чем стать актером, был студентом актерской Школы. Прежде чем стать студентом, был фаном. Настоящим фаном. Вы хоть понимаете, что это значит? Что значит быть фаном?
- Ну, едва ли...
- Фан - это фанатик. Поняли? Для меня это не хобби. Не карьерный путь. Это моя гребаная религия.
- Религия. - Печеночная гузка изрыгает слово, словно кусок дерьма.
Ты позволяешь страсти окрасить голос: освободившие сердце железные оковы стали красными, потом белыми; они плавятся и пропадают. - Когда вы фанатик, это сжирает вашу жизнь. Для вас больше нет ничего, поняли? Администратор, все, что я знаю, пришло из Приключений... дерьмо, я научился читать лишь потому, что находил мало хороших Приключений и стал читать романы - ту дрянь, на которой основаны сценарии Приключений - и, и я так и не остановился. Только об этом и думал. До сих пор думаю.
Ты поднимаешь лицо вверх, туда, где потолок слоновой кости встречается с зеленой стеной, но видишь нечто невидимое обычными глазами.
- В двенадцать лет я уже дрался на ножах со старшими. У нас были лишь самодельные заточки, понимаете? Я даже не боялся: я ведь кубировал "Белое Пламя, Черную Сталь" раз двадцать, и я позволял им полосовать меня по ребрам, знал, что это больно, но не смертельно, а я бил их в бедро - прямо как Джонатан Мкембе. Понятно? И убегал. Иисусе Христе, администратор, когда я потерял чертову невинность, знаете, о чем думал? Думал, что мы с ней хорошие трахеры, сделали все путем, если учесть, что мы не актеры; и я работал профессионально, знаете, ведь уже ублажил семьдесят или восемьдесят женщин вприглядку, а она и того больше... Самое крутое, что было в жизни? Когда мне было десять или одиннадцать, я встретил Натана Маста. Знаете, кто это был?
Коллберг качает головой. - Не понимаю, куда вы клоните, Майклсон.
- Не важно. Он привык к славе, еще когда я не родился. Был одним из партнеров Мкембе. Я о том, что он жил в районе Миссии Сострадания, в ночлежке для холостяков. Сломленный старик, лицо - сплошные шрамы.
- Жалкое зрелище.
- Не для меня. Это был величайший день в жизни. Это был мудак, но не обычный мудак. Понимаете? Он не был богом. Суперменом. Он был похож на других оборванцев из ночлежки. Еще один неудачник.
- И?
- И он был подобен мне.
Коллберг щурится. - А.
- Ага.
- И тогда...
- В тот день я понял, что гожусь. И готовился серьезно. Не хотел, чтобы все пошло на хрен.
- Чудесно. Весьма рад был выслушать. Ну, гарнизоном Северного Рендхинга командует рыцарь-капитан по имени Пуртин Хлейлок...
- Администратор, вы слушаете и не слышите. Вот что я стараюсь донести - не примите за неуважение - я знаю об здешнем дерьме больше вашего. Больше, чем вы могли бы узнать. Ничего обидного, администратор. Для вас это лишь работа. А для меня - вся жизнь. Ни о чем в жизни не забочусь больше, чем об истории. Ни о чем больше не знаю, чем о различии между историей хорошей и плохой. Вы ставите мою жизнь и свое будущее на следующие два дня. Давайте повысим ставки и устроим, мать их, Самое Лучшее Шоу в Поднебесье. Давайте, администратор. Что скажете?
Губы Коллберга снова сложились гузкой. - Пытаетесь сказать, что у вас есть идея получше?
Ты глубоко, не спеша вдыхаешь воздух. Слово "вдохновение" никогда не было более, многослойно кстати, ибо с воздухом ты набираешься духа. Силы.
Моей Силы.
- Я пытаюсь сказать, что Кейн не может сбежать.
- Эхм?
- Знаю, вы потрудились, устраивая бегство, и ценю...
- Это было не бегство, Майклсон. Это было спасение. Вот почему вы не выйдете в эфир, пока не встретите хриллианцев...
- Да, сэр. Но если вы смогли вызвать хриллианцев, сможете заставить их доехать до города. Верно? Так зачем мне уходить?
- Простите?
- Что, если... вместо того, чтобы ползти от вертикального города, я заползу под город? Глубоко вниз?
- Не улавливаю.
- Совершенно согласен в вами: никому не интересно правдоподобие. Вы глубоко правы. К черту логику. Это фантазия; кто заметит ошибочки, пока в трусах горячо? Верно? Итак: что, если я уполз туда, скажем, где Черные Ножи сложили наше оружие ...
Опять ты понижаешь голос, будто любовник. - Подумайте, администратор - представьте Кейна одного во тьме, в окружении огриллонов, он вытаскивает штыри - потом находит секущий жезл...
Глаза Коллберга загораются. - Как вижу. Как вижу!
- Еще парочка полезных штучек может найтись в вещах, верно? Вы ведь сможете такое устроить? Еще магическое оружие или два, настоящая Целительная мазь вместо чепуховой... Вещи, которые никто не показывал остальным. А теперь все они достаются Кейну.
- Верно... верно... - Коллберг хмурится. - Нет, стойте, не сработает - Черные Ножи уже поделили ваши пожитки. Они в лагере.
Ты качаешь головой в вежливом недовольстве. Ты заполучил его, и сам знаешь: битва выиграна. Остается, как ты полюбишь говорить, лишь зачистка.
- Ничего не меняет. Смотрите, мы ведь искали Слезу Панчаселла, верно? Другие тоже могли ее искать - и я приполз к ней, раздвигая кости ловцов удачи, погибших сотни лет назад. Неужели вы не доставите туда немного пыльных костей? Теперь я вооружен. Дерьмо, с вашими сканерами вы могли бы найти и саму Слезу!
Коллберг то ли кивает, то ли дергает плечами - вполне понятный знак.
- Ох. - Твои губы могли бы улыбаться, не будь они столь тонкими, прижатыми к зубам. - Уже нашли.
- Ну...
- Она действительно там? Это не сказка?
Коллберг вздыхает. - Она действительно там.
- Круто. Вы могли бы сбросить меня прямо на верхушку - как, драматично выйдет? В полуобмороке я заползаю внутрь и теряю сознание рядом с легендарным сокровищем, за которое мы отдали жизни?
Нижняя губа Коллберга втягивается между зубов. - Это... неплохо...
- Итак, я лежу среди костей рядом со Слезой Панчаселла... с адски опасным магическим оружием или еще чем, что даст мне преимущество. Могу двигаться даже раненый, но если найду Мараду, получу Исцеление. Или бросьте какую-нибудь целительную дрянь среди костей - что найдется под рукой, не важно. Я заставлю его работать. Что реально нужно, это точное положение каждого - вы найдете их по точкам обзора - а сканер Уинстона сможет дать мне схему стоянки, где стража и так далее. Нужно узнать, где главные самки, и кто захватил проклятый жезл... детали уточним по ходу. Если что понадобится, сможете подбросить туда, где я с удивлением это найду... как раз, когда есть необходимость...
Коллберг кивает твоим словам, взгляд углубленный, он уже видит картины воображаемого Приключения. - Зрители, - шепчет он. - Зрители. Мы будем продавать кубики, но нужны кабины прямого подключения...
- Вот почему я хочу позвонить Марку Вило.
Глаза Коллберга прячутся в складках плоти. - Э?
- Бизнесмен Вило знает кого нужно, администратор. Разных людей. Людей с, так сказать, экзотическими вкусами.
- Не понимаю, о чем вы.
- Вы ведь о нем слышали? Хм? Знаете, чем он зарабатывает на жизнь?
- Ну... "Вило Интерконтинентал"...
- Прикрытие организованной, мать ее, преступности, администратор. Думаю, он заполнит ваши кабины "первой руки" своими же ребятами.
- Правда? - И снова свет в глазах Коллберга угасает, лоб кривится. - Ну... это будет восхитительно, уверен, но вряд ли спасение, даже в прямом подключении, можно назвать экзоти...
- Спасение? - Твой смех мрачен, как ночь над крестом. - В жопу спасение. Эти люди умерли, сдав экзамены.
- Майклсон, ну что ... - Коллберг старается держать неодобрительную гримасу, но улыбка сражается за контроль над лицом. - Что, даже Мараду? Ваши обещания...
- Парни много чего говорят, когда твердеет член.
Рот Коллберга открывается. И снова закрывается.
- Здесь я многое узнал о себе. Понял, что не таков, каким считал себя. Не таков, каким хотел быть.
Губы ползут, показывая зубы. - Тот, кто я есть - он лучше.
Коллберг моргает: - Майклсон...
- Вот вопрос, администратор. Хотя отвечать не обязательно. Не отвечайте. Просто подумайте. Какая часть вашей души пожелала вытащить меня? Дать мне шанс? От чего у вас отвердел член?
Губы Коллберга почти пропадают, как и глаза.
- Спорим, я смогу отмести всё лишнее? Вас не взволновало, когда я толкал ту речь - как войти в легенды. Не волновало, когда я продавал им чушь о смерти в бою. Даже когда я вышел один и побил парня с копьем. Вовсе не эта геройская чепуха.
- Героизм продается, Майклсон...
- Разумеется. Пекло, я тоже люблю героев. А что же мне не нравится? В нашем бизнесе нельзя поссать, не обдав струей героя. - Твои зубы все больше. - Но ведь вы не прыскаете кипятком от клипов Марады?
Коллберг задумчив.
- Я не из тех хороших парней, администратор. Я тот, кто я есть.
- Это... - Коллберг еще раздумывает. - ... не обязательно проблема.
- О чем я пытаюсь вам сказать.
- Думаю, - мурлычет он, - я начал понимать.
- Вот где беда всей вашей штуки с бегством-и-вызволением. Вытащить друзей, спасти жизни, бла-бла. Чушь с добрыми ребятами.
- А вы?
- Мне плевать, выживут они или нет. И плевать, если сам я погибну.
Коллберг улыбается, почти веря. - Что же вам важно?
- Мне важна история. - Жар в груди вскипает, пар идет в горло, голос становится низким и хриплым.
Ибо это твой голос. Уже не Хэри Майклсона.
- Помните, что я сказал об истории? Я научу этих гниложопых крысят настоящей истории!
- Ах?
- Когда дерешь плохого парня, помни... - Истинная твоя улыбка разворачивается, как нож-бабочка, - плохой парень отдерет тебя самого.
И Я, как раньше, как сейчас и вовеки, говорю...
Да, Моя Любовь. Да.
Дери их всех.
"Отступление из Бодекена", отрывок
Вы Кейн (актер-исполнитель профл. Хэри Майклсон)
Не для перепродажи. Незаконное распространение преследуется.
2187 год. Корпорация "Неограниченные Приключения". Все права защищены
Я не жалею времени, разматывая проволоку с рукояти кинжала, разглаживая каждую неровность. Хорошая проволока, медная, наверное. Гибкая, футов восемь в длину. Я складываю ее вдвое, оба конца туго обматываю вокруг лезвия у гарды. Готово.
Пора идти.
Я встаю с Трона Воителя. Распрямленные ноги присылают сигнал, алое рычание от покрытых коркой ран в лодыжках. Мне смешно.
Я весь какой-то синеватый от грязи, засохшей грязи, но я начинаю соскребать ее лезвием кинжала, с рук и груди и с плеч, и словно сбриваю при этом страхи, сомнения и память о боли.
Нет нужды проверять перевязь или вещи, что я собрал среди древних костей. Каждая вещь на месте, и я на своем месте.
Грязь спадает и лезвие касается шрамов.
Вот этот - от топора, получен в Коре.
Этот - от стрелы на Теранезских равнинах.
Вот от штыря с креста, а вот ожог от бога Драной Короны.
Этот - от ножа в переулке, дома, этот оставил кирпич, а этот - кулак отца. Есть еще шрамы, лезвием не дотянуться, и не надо. Те, что снаружи, показывают всем, кто я такой.
Я силен. Я неутомим. Я непобедим.
Я наклоняюсь и подбираю среди костей штыри, которыми меня приколотили к кресту. На них кровь и грязь. В бледно-розовом свечении Слезы Панчаселла я взвешиваю их в руке. И кладу в пояс.
Усмехаюсь покрытому рунами диаманту размером с голову, на золотом пьедестале, и расползшиеся по пещере тени отражают мое хихиканье. - Думаешь, ты самая большая слеза в мире?
Возвращаю на плечо кинжал с петлей. - Скоро это изменится.
>>Ускоренная перемотка>>
Он отходит от спутников и бредет по темному закоулку. В тупике кладет копье в угол, чтобы обеими руками развязать ремень и присесть.
Огриллоны и люди не так уж отличаются. Они охотятся стаями, мы любим нападать один на другого... но эволюция наша шла похожими путями. Например, и мы и они любим уединяться, чтобы посрать.
Думаю, дело в диете, полной белка и ароматических жиров. Эволюция научила нас использовать мерзкие запахи, чтобы пометить территорию. Как бы говорим: мы здесь, идите восвояси.
Громко говорим.
Для охотящихся носами огриллонов этот язык убедительнее, чем для коротконосых хумансов.
Парок от жалкой кучки поднимается в воздух, в косые лучи луны. Вот почему бедняга не знает, что я скольжу вдоль разрушенной стены. Он опирается на свое копье, кряхтит, крутит задом, стараясь выложить еще. Бедный ублюдок словно рожает алмазы. Слишком много жирной пищи.
Но, знаете, я уже готов ему помочь.
Я скольжу по краю стены, босые ноги ощупывают каждый шаг, прежде чем я прыгну.
Есть два разных типа гарроты. Более популярный похож на струну для резки сыра: полоса гибкой проволоки на рукоятках. Прощает даже глупые ошибки. Режет яремные вены, трахею, при минимальном навыке вам почти не приходится напрягаться. Есть и плохая сторона: упорный противник может сопротивляться долго, пока мозг не израсходует кислород, и если вы расслабитесь за его спиной, он может убить вас, прежде чем сам истечет кровью. А если проволока слишком тонка, она может пересечь трахею, не раздавив. Вот тогда вас ожидает жестокая драка.
Поэтому я предпочитаю "петлю душителя".
Сев, он оказывается ростом мне по грудь; петля скользит по его глазам и рылу, над бивнями - она достаточно широкая; если застрянет не там, я мертвец. И в лунном свете он ее не замечает. Узнает о ее наличии лишь когда я обеими руками тяну петлю, затягивая под подбородком. Он резко встает, и я за ним, поджимая колени, повисаю у него на плечах.
- Тысяча раз.
Мой вес лишает его равновесия, мы пошатнулись назад. Он бросает копье и цепляется за горло, но крик о помощи не становится даже сипением.
- Тысяча два.
Он шагает назад, тесня меня к разрушенной стене. Спотыкается и падает назад спиной. Тяжесть придавливает меня к камням, в голове блестят искры, но мне все равно.
- Тысяча три.
Он бьет ногами и машет руками, извивается, пытаясь завести руки назад, зацепить меня боевыми когтями, но мешает массивная мускулатура; руки огриллонов так не выгибаются.
- Тысяча четыре.
Сейчас он вспоминает о копье, оставшемся рядом с духовитой кучей, падает на колени и ползет через стену.
- Тысяча пять.
Он встает на одну ногу, но мой вес роняет его на колени. Он продолжает попытки - ублюдок не трус - но в том-то и дело с петлей душителя: правильно наложенная, она не режет вены, но сдавливает их, не трогая сонные артерии. То есть: кровь продолжает идти вам в мозг, но не выходит обратно.
Итогом будет массивное церебральное кровоизлияние. Ффу, проще устроить, чем выговорить.
Он добирается до копья в семь секунд, но рука уже не смыкается на древке. Восемь секунд, и он уже не владеет телом. Падает, дергается.
Так продолжается еще малое время. Хотя он практически помер. Сфинктеры не дадут соврать. Бедный ублюдок.
Я снимаю проволоку, а потом обдираю кожу. Оставив лишь на голове, кроме мускусных желез под челюстью. На них у меня свои планы.
Напоследок, уходя, я вынимаю из пояса один из штырей с креста. Рукоятью кинжала забиваю ему в лоб.
Потому что они охотятся носами. Потому что хочу дать знать.
Кейн здесь.
Кейн идет за ними.
Я Дымная Охота
Я проснулся со вкусом сырой человечины, еще свежей и кроваво-сочной на языке.
Перекатился на спину и начал тереть лицо рукой, а другой искал графин на столике. Смочил рот несвежей водой, скорчил рожу и сплюнул на пол. Треклятая вода была на вкус хуже крови.
Отхаркал густую мокроту из глотки и пробурчал: - Вот это вечеринка...
Налил воды в мелкий терракотовый тазик и побрызгал на лицо, смягчив сонную слизь в уголках глаз, прежде чем соскрести ее ногтем. Заря ослабила свечки звезд, видимые в окне мансарды. Я вздохнул и начал прыгать, пока не зазвенело в ушах. До завтрака наверняка еще час. И кофе не достать.
Затем я впал в уныние, припомнив, что велел Пратту убираться из города.
Голова не держалась на плечах. Я зажал ее руками. - Ох, ради всего дрянного!
Достал из-под кровати ночной горшок, открыл крышку, молясь, чтобы хоть кто-то на проклятой планете изобрел круглосуточное обслуживание в номерах. А когда примостился задом на холодный стальной ободок, понял, что смогу прожить без гостиничного сервиса. Что реально нужно Дому, так пара миллионов сантехников. Даже с профсоюзом.
Пластиковые, черт дери, туалеты. С обогревателями.
Я застыл, рассматривая руки. Мягкие и розовые, и мелкие. Слишком маленькие: гибкие ногти, ими едва ли блоху раздавишь. Предплечья гладкие и голые, особенно там, где смутно ощущались боевые когти. И чистые. Слишком чистые. Ни корки подсохшей крови, ни кусков рваной хумансовой плоти... Наверное, это был сон.
Наверняка сон. Точно. Возможно.
Закончив дела на горшке, я закрыл его и вынес за дверь. Дневной уборщик заберет. Если он еще остался. Я сел на койку и завязал брюки. Оставшийся в кобуре автомат промял спину. Я собирался вынуть его и бросить на кровать, но остановился с рукой на прикладе.