Но интереса Миры мой нелестный отзыв не умерил.
А много ли он за волка получил?
Не знаю. Ирах сказал, что расчета не даст, пока не получит шкуру, я болезненно сглотнула. Сейчас душегуб как раз этим и занимается.
Глаза подруги алчно вспыхнули. Ну еще бы: недавняя битва на пограничных землях с крэгглами поубавила желающих пересечь межу враждующих королевств, стало быть, путники в трактир почти не захаживалис кого Мире брать деньги? Деревенским-то мужикам деньжата карманы не оттягивают, а прижимистые жены зорко бдят, чтобы лишний медяк не ушел из семьи вслед за взыгравшей похотью мужей. Знаю, что Мире нередко приходится работать в долг, как и трактирщику Ираху, как и многим из нас. Да только вот кое-кто из своих может и позабыть вернуть должок, а кушать молодой девушке хочется всегда. Тут поневоле начнешь тосковать по мирным временам, когда в Три Холма рекой текли путники и торговцы из дальних городовэти почти всегда были при деньгах, и кровать Миры в те дни редко пустовала.
Вот что я тебе скажу, Илва: этот волк умер не зря! Его смерть послужит доброму делу: пополнит мой кошель. Когда чужак вернется, мимо меня не пройдет, она довольно хихикнула и покружилась по комнате, а уж как соберу деньжат, куплю себе новое платье. В воскресенье ярмарка, пойдешь со мной?
Я лишь вздохнула. У меня тоже была мечта: купить красивую толстую книгу обо всех хворях, что есть на белом свете, и обо всех снадобьях, которыми можно их лечить. Иногда ее привозил на ярмарку старьевщик из соседней деревнина нее еще старая Ульва засматривалась, хоть и неграмотная была. Старьевщик говаривал, что попала к нему книга от столичного лекаря, которого сожгли на костре за колдовствоперед смертью бедняга хотел сохранить ее как великую ценность, чтобы не сгорела вместе с ним. Иногда старьевщик позволял мне полистать пожелтевшие страницы, и я с замиранием сердца рассматривала картинки, на которых нарисовано было человеческое тело вместе со всем нутром, жадно запоминала мудреные названия и разные увечья, которые мог получить человек. Я понимала, почему того лекаря предали смерти: в книге сказано было, что из человека можно вынуть хворые внутренности, положенные ему для бытия Создателем, и после этого действакоторое в книге называлось «операцией»тот все равно сможет жить, и даже стать здоровее, чем прежде. Не иначе как колдовство Так сочли те глупые люди, что обвинили лекаря в ереси и богохульстве. Но я-то в Создателя не верилаот Ульвы переняла уважение к старым духам.
Страсть как дорого стоила та книга, но я не теряла надежды и упорно копила на нее медяки. Воскресная ярмарка могла принести еще одну встречу с моей потаенной мечтой.
Пойду, кивнула в ответ, но не за платьем. Картошки надо прикупить на зиму да зерна для кур
Фу, ты как старая бабка, Илва! Мира смешно наморщила точеный вздернутый носик. Картошка, куры! Ты посмотри на себя, глянь только на свои руки!
Смотреть было не на чтои без того ясно, что руки мозолистые и шершавые, загрубевшие от тяжелой работы. Не сравнить с руками Миры, белыми и холеными, не знавшими иного труда, кроме постельных утех.
Мне пора, вздохнула я и вновь натянула платок.
Идем вместе, провожу тебя. Страсть как охота на чужака твоего поглазеть.
Он не мой.
И то правдамой будет, рассмеялась Мира.
Глиняный кувшин со свежим молоком дожидался меня на стойке у Ираха. Подхватив его, я распрощалась с подругой и вышла во двор.
Эй, Илва! услышала позади себя, едва дошла до калитки.
Не надо было оборачиваться, чтобы понять, кто зовет меняконечно же, Хакон.
Чего тебе?
Э-э-э я хотел
Ну, чего? Говори быстрей, я тороплюсь.
Кузнец все не оставлял надежду добиться моей благосклонности. Но разговоры разговаривать у него всегда получалось плохо, а могучие мышцы, которыми он так любил похвалиться, не производили на меня должного впечатления. В моей памяти сохранились лишь последние пять лет жизни, но их хватило на то, чтобы помнить, как он обошелся со мной в тот первый год. Он и его подельники.
До сих пор содрогаюсь, когда вижу кого-то из них. Тех, что решили посмеяться над блаженной доверчивой сиротой без роду и племени. Хакон тогда притворился, что хочет стать моим женихом, говорил мне красивые слова, подарил оловянное кольцо, которое сам смастерил. Влюбленно смотрел мне в глаза, так сладко целовал мои губы
«Пойдешь за меня замуж?»шептал нежно, а я млела от любви.
«Пойду», говорила.
Глупая дурища.
Так и разыграли они меня, себе на потеху. Хакон велел ничего не говорить Ульве, но нарядиться в свое лучшее платье и прийти вечером к заброшенному алтарю, где он возьмет меня в жены перед лицом старых духов; а оттуда, сказал, поведет меня в церковь, приносить брачные обеты перед Создателем. Там, у алтаря, они и окружили меня: он и его дружки. Хохоча, накинули на меня грязный мешок из рогожки вместо вышитого свадебного платка; каждый из них, издеваясь, произнес надо мной свадебную клятву, получая у старых духов ложное право меня обесчестить
Уж не знаю, как о том прознала Ульва, но подоспела она вовремя. Ее-то они боялись, хоть и немощная была, всего лишь старая женщина. Ведьмой слыла в Трех Холмах, ведьмой и сказалась насильникам, пригрозив, что если не оставят меня в покое, то превратит каждого из них в лягушку, изловит и пустит на свои колдовские снадобья.
Ну а мне после того случая наказала сидеть в доме тихо и без нужды носа в деревню не казать. Объяснила мне, глупой, что на таких, как я, безродных сиротах парни из хороших семей не женятся.
Хакон после просил у меня прощения. Долго потом за мной ходил, говорил, что полюбил теперь по-настоящему. Что ему все равно, кто я есть, что возьмет меня в жены и без благословения родителей.
Я, конечно, простила, но забытьне смогла. И слова пустые больше на веру не принимала. Может, его чувства ко мне и изменились, но нутронет.
Хотя было время, когда я Хакона даже жалела: отец его слег с тяжкой хворью, с которой и Ульва не смогла справиться, да вскоре и отправился к духам забвения. А мать, истратившая почти все сбережения, чтобы спасти кормильца, не смогла уплатить ежегодную подать. Ее отхлестали плетьми и отправили на каменоломни, где она и сгинула навеки. Хакон, бедняга, остался на свете совсем один.
Да только зря я его пожалела: минувшим летом глупость его перешла все границы. Он нарочно распорол себе бок гнутым гвоздем от старой подковы, притворился, что истекает кровью, и послал за мной. Чтобы лечила его. А все для того, чтобы щегольнуть передо мною голым торсом.
Я-то, наивная, ему поначалу поверила. А потом все снова могло закончиться для меня очень плохо, если бы не помог старый шорник, случайно заглянувший в кузницу. Силища-то у кузнеца была такая, что подковы мог гнуть голыми руками!
Старые духи справедливы: его рана потом в самом деле загноилась, и мне пришлось лечить его по-настоящему. И уж я постаралась на славу: его шрам теперь уродливей, чем его поступки, и желания покрасоваться голышом перед девицами у него поубавилось.
Жаль только, что не поубавилось наглости все еще заговаривать со мной.
Тувин Оглобля в будущую седмицу женится.
Пусть счастлив будет. А мне что с того?
Не хочешь пойти на свадьбу?
Я?! Ты рехнулся? Кто ведьму на свадьбу кличет?
Случались все-таки моменты, когда дурная ведьминская слава была мне на руку.
Если ты пойдешь со мной
И не думай.
Илва
Я прищелкнула языком и покачала головой.
И не проси меня наколдовать тебе мозгов. Все, чем духи тебя наделили, у тебя в мышцы ушло. Вот ими и хвались, да не передо мной.
Илва
Его прервало злобное конское ржание, и я испуганно отступила за край ворот. Лошадь у трактира была лишь однатого самого лохматого драчуна, который убил вожака волков и теперь свежует его где-то на окраине.
Настроение окончательно испортилось, я махнула рукой Хакону и поспешила домой.
День и так выдался слишком долгим.
Глава 2. Вторжение
А если бы он вернулся опять,
Что ему я сказать бы могла?
Что я ждала, я хотела ждать,
Пока не умерла.
А если бы он спросил, почему
Ваш дом опустел теперь?
Погасший очаг покажите ему,
Открытую настежь дверь.
А если бы он вернулся опять,
Что б ему я сказать могла?
Что я ждала, я хотела ждать,
Пока не умерла.
Пока не умерла.
Пока не умерла.
Група «Мельница», «А если бы он»
Шла домой, перебирая в памяти все, что случилось сегодня. Утро началось как обычно: прибралась в доме, ежась от холода, но печь не стала топить: следовало беречь дрова. Покормила кур, собрала яйца, смела с крыльца припорошившую землю снежную крошку. До обеда бродила по лесу, собирая оставшуюся на кустиках высохшую чернику и свежий хворост.
А в обед прибежал ко мне мальчик из деревни, средний сын нашего пекаря. Его жена давно уж на сносях была, и сегодня собралась наконец разродиться четвертым ребенком. Повитухи-то у нас нет, все привыкли к ведьме Ульве за любой помощью обращаться. Хорошо, что она успела научить меня кое-каким премудростям, а людская молва легко сделала «ведьму Илву» ее преемницей.
К вечеру пекарь получил себе четвертого сына, а я, хоть и замучилась порядком, но осталась довольна работой: роженица счастливо разрешилась от бремени и спокойно заснула.
Домой я вернулась уже затемно, едва переставляя ногитолько лишь для того, чтобы взять травы да лесные дары для продажи, и снова потащилась в деревню.
С Ирахом мы славно ладили: я носила ему припасенные за лето ароматные зелья для стряпни, сушеные грибы и ягоды, а он платил звонкой монетой и в довесок наливал кувшин молока.
Когда-то была и у нас корова, да задрали ее волки. Уже после смерти Ульвы завела я козу: с животиной веселей было одиночество коротать; да волки и ее утащили. Кур тоже таскалиесли не волки, то лисы или куницы, пока я не придумала, как укрепить понадежней сарай. К этому времени у меня остались лишь четыре несушки да горластый петух.
На монеты, выторгованные у Ираха, можно было покупать овощи. Кормиться с огорода я не могла: дом старой Ульвы, доставшийся мне в наследство, стоял особняком от деревни, в тенистой лесной глуши, а лесная почва, почти не видавшая солнечных лучей, совсем не годилась для земледелия.
Отчего Ульва жила в стороне от людей, я так и не узнала ответа. Может быть, потому в Трех Холмах не нашлось ей места, что боялись ее, считая ведьмой. Людям палец в рот не клади: оклевещутне отмоешься. А у Ульвы из колдовства всего-то и было, что знания о целебных травах да о хвори всякой. За лечением к ней ходить не гнушались, но почему-то забывали ее добросердие, когда за глаза проклинали.
А еще она живность всякую любила и жалела. Волков Ульва не боялась. Волки, говорила она, меня к ней привели, а значит, и мне бояться их не следует. Велела уважать их законы. Много присказок она мне поведала о волчьей братии, научила понимать их язык и повадки, да и правда в том была: никогда они нас не трогали. Трактирщица Руна верно говорила: при Ульве волки не позволяли себе вольностей в Трех Холмах, умела она их отвадить подальше в лесную чащу.
Но скотину нашу все же задрали. Сильные это звери и своевольные. Хоть и с добром ты к ним, но потребности стаи им ближе.
До ушей вновь донесся печальный волчий хор, и я тяжело вздохнула, припоминая прикосновение к холодной шерсти убитого вожака. Вот и отбегал зверюга но стая еще долго не успокоится, а то и мстить начнет людям. И принесла же нелегкая этого латника в наши края!
Я невольно задумалась о нем. Кто таков? Яснее ясного, что не чужак, а выходец из Трех Холмов. О матери спрашивалда только кем была его мать? За те пять лет, что я прожила здесь, уж много народу выехало или померлоподи знай, из чьей он семьи? И почему его ублюдком кличут, почему не обрадовались сородичу, а гнать стали взашей?
Так, в раздумьях, и добрела до дома.
На пороге остановилась как вкопанная: что-то было не так. Не сразу сообразила, что именно, но когда взгляд зацепился за сваленные у лежанки седельные сумки, меня обдало холодом, а затем окатило жаром: я все поняла.
Этот приезжий, учинивший бучу в харчевне, был сыном старой Ульвы.
Духи лесные прошептала я вслух и вцепилась себе в волосы, что же мне делать теперь?
«Мы не дадим тебя в обиду», всплыли в голове речи трактирщика Ираха. На словах-то оно так, да кто на деле будет ведьмину приблуду от обидчика защищать? Кому сдалась несчастная молчаливая Илва?
На трясущихся ногах подошла к печи, обходя стороной чужие вещи, и бездумно развела огонь: слишком уж остыла изба за целый день, а у меня самой от холода зуб на зуб не попадал. Так же, не думая, зачерпнула из деревянной бочки воды, плеснула в котелок, положила в посудину несколько нечищеных картофелин: пора было позаботиться об ужине. Отстраненно отметила, что воды в бочке осталось совсем чуть, закуталась потеплей и поплелась из избы на улицуносить воду из колодца.
Что мне делать? бормотали неустанно губы, а разум от бесконечного повторения уже отказывался понимать смысл этих слов.
Если Турили как его там звалине пожелает уйти, как велели ему люди, то куда мне податься? Из односельчан никто меня не примет, пустых изб у нас нет: переселившись в новые, люди дочиста разбирали старые жилища на дрова. Просить Ланвэ поставить одну для меня? Да он со смеху лопнет: никогда сироте не расплатиться за такую работу
Хоть в напарницы к Мире подавайся.
Вокруг сердца от тревоги словно сжималось железное кольцо, я искала выход и не находила его. Но прошел час, за ним и другой. Картофелины давным-давно сварились, парочка из них наполнила сытостью мой желудок, и меня стало клонить в сон.
Никого не было.
Утомившийся сонный рассудок решил, что нежданный хозяин дома уже не появится. Что, может быть, его уже вытолкали взашей из деревни, приправив проводы тумаками, да так, что он позабыл о своих вещах.
Так, прямо в тяжелом суконном платье, подобрав под себя ноги в теплых шерстяных чулках, я накрылась одеялом и уснула мертвым сном.
***
Жуткий грохот заставил меня подскочить на постели с бешено бьющимся сердцем.
Дерьмо Создателя! сотряс темноту рокочущий мужской голос. Понаставили тут
Меня будто ветром сдуло с лежанки. Трясущимися от ужаса руками нащупала заслонку печивнутри еще теплились угли, впопыхах зажгла лучину и, не бросая заслонку, а держа ее перед собой вроде щита, развернулась лицом к неприятелю.
Чего вылупилась?! заорало чудовище, растянувшееся грудой железа на полу и безуспешно пытавшееся подняться. Помоги встать, глупая баба
«Да он пьян», мелькнуло понимание. Ну конечно вот почему его не было так долго! Небось, волка-то освежевал и закопал, как велел трактирщик, плату свою получил, да тут же, в харчевне, ее и спустил на то, чтобы упиться дрянным местным пойлом!
Уходи, писклявый от страха голос казался чужим, тебе тут не место.
Поговори еще, дура! язык захватчика заплетался, он все еще силился встать, но его качало из стороны в сторону от хмеля и тяжести доспехов. Здесь мне самое место, это мой дом!
После долгих натужных усилий ему все-таки удалось подняться и сесть на полу, прислонившись спиной к пустой лежанке, на которой прежде спала Ульва.
«Его мать», поправила я себя, и мое сердце вновь болезненно сжалось.
Тур икнул и попытался убрать волосы со лба. У него не получилось. Громко выругавшись, он с трудом стащил с себя обе латные перчатки. Непослушными пальцами потянулся к застежкам доспехов, снова выругался и бессильно уронил руки на пол.
Я не выдержала. Вздохнув, отложила в сторону заслонку, зажгла лучиной свечу и подошла к нарушителю моего покоя. Он злобно зыркнул на меня темными глазами с пляшущими в них искрамиотражением свечи, но ничего не сказал, лишь в глубине его груди все еще клокотало приглушенное рычание. Меня обдало хмельным зловониемстарые духи, сколько же он выдул этого пойла? но я пересилила отвращение и попыталась расстегнуть застежки брони на широких плечах.
Это оказалось непростоснимать с мужчины доспехи. Однако я справилась, и в конце концов он остался лишь в рваном кожаном подлатнике поверх несвежей рубахи да в латаных кожаных штанах, заправленных в высокие изрядно поношенные сапоги. Запах хмеля теперь смешался с крепким запахом потамужского и лошадиного. Превозмогая дурноту, я помогла ему подняться и сесть на лежанку матери.