Союз этих людей вообще казался довольно необычным. Разговорчивый, открытый Ханс, который трудился как пчелка, обеспечивал связь их союза с миром в лице городка, и своим оптимизмом и непоседливостью способный заставить захотеть жить даже глубокого мертвеца. И Рудспокойная, зрящая в корень, владеющая редким медицинским ремеслом. Миролюбивая, но обладающая острым языком и цепким взглядом. Их пара составляла единое целое со всеми качествами, необходимыми для идеального взаимодействия с миром.
Тем временем троица болтала, Хана рассказала о плане их путешествия, но умолчала, что главная его цельне развлекательная. Ханс и Руд давали организационные советы, так как в зрелом возрасте изрядно поездили по миру. Между тем тарелки почти опустели, а в дверь постучали.
Это, верно, за вами, милая леди, поднял указательный палец Ханс, а Руд пошла открывать.
На пороге показалась Уна, холодно-вежливо улыбнувшись и поприветствовав чаевничающих.
Прежде чем отпустить вашу подругу, мне необходимо заглянуть в кабинет. Прошу позавтракать с нами, пригласила Руд.
Благодарю, очень жаль отказывать, но Хану все заждались, волнуются, да и кони рвутся в путь, сегодня нам нужно преодолеть немалое расстояние до следующего ночлега.
Ох уж эти кони. Не стоило бы Хане пока садиться на этих норовистых животных, оглянулась Руд на Хану, ждите меня здесь.
Хана поперхнулась хлебом. После происшествия ее из рук в руки передал доктору Калле, обрисовав случившееся за дверью кабинета, пока девочка распласталась на кушетке. Хана метнула взгляд в Уну, та незаметно подмигнула. Можно продолжать есть.
В кухню вернулась Руд с башенкой их двух высоких склянок, прижатых к груди, на которую, проходя мимо шкафчика со стеклянными дверьми, водрузила третью с густым оранжевым содержимымочевидно, мандариновым. Для обработки ран не кожных, а душевных.
Четверо вышли на крыльцо, и шатающееся строение из баночек было водружено в руки Ханы. Руд принялась объяснять тонкости и порядок обработок, смотря преимущественно на Уну. На всех она производила впечатление организованной, ответственной, первой. Обведенные черной линией внимательные глаза и сведенные в напряжении губы и так круглого рта настраивали собеседника на ее деловой лад.
Хана обнялась с обоими старичками, и те с крыльца с улыбкой махали разбавившим их однообразные, но уютные дни девушкам. Уна косилась на Хану с ее тутанхомоновой шапочкой.
Что под бинтами, все очень плохо? Тоже зашивали?
Нет, там просто обработка, но Руд сбрила существенную часть волос с темени.
Дьявол! помолчав минуту, добавила, стянув красную шапку: держи, давно хотела избавиться от привычки носить ее. Голова у меня гигантскаявоздушный шар, так что думаю, она без проблем налезет и на повязку, если не хочешь блистать забинтованной макушкой.
Спасибо.
И так как Хана удерживала склянки, Уна заткнула шапку ей за пояс.
Девочке-мумии не хотелось первой задавать вопросы, которые сейчас неизбежно требовали обсуждения. Сковал страх снова услышать о том, как она, неопытный лопух, упала с лошади. Но тут вступила Уна:
Все верят тебе. А теперь и Марс, после того, как увидел картину целиком. Для меня и Калле это стало не шоком, но неожиданностью. Нас с Гисли воспитывали вместе, и мы видели, как он растет.
Девушки шагали к храму вдоль самой кромки воды, результаты слабых волнений озера подступали к ногам Ханы, стараясь лизнуть сапоги. Стояло пасмурное утро, и темно-серое низкое небо отражалось в водной глади, делая ее цвет не таким насыщенным.
Дело в том, продолжила Уна, что маленькие детине ангелочки. Онискорее пустые сосуды, которые нужно наполнять содержимым. Там еще никого нет, и взрослые, взаимодействуя и безусловно любя этот сосуд, создают из него человека.
И Уна поведала Хане историю взросления Гисли.
Глава 16
Мальчик-сорванец рос в детском приюте Тахиярви. Улыбаться не любил, милым и очаровательным взрослым не казался. Чернявый ребенок с грубоватыми чертами лица, но хитрыми живыми глазами. Взрослые готовы душу и жизнь отдавать за ангелочков с круглыми наивными глазами, румяными щечками. Их сознательность и заботливость просто взрываются при виде милых мордашек. Накормить, обогреть, защитить, научить. Волны любви и опеки обрушиваются на таких детей, даже если те лишились родителей. И излишки любви, которые нужны больше тем, кто ее проявляет, чем тем, кто ей подвергается. Одним словом, нарушение равновесия в будущем пройдется холодным ржавым оружием по всем. То самое обилие любви как компенсация пустоты существования взрослых перетечет к капризной или дерганной суетливой смене. Но страшные последствия не заставят себя ждать и в лице тех самых забытых маленьких волчат.
Гисли до двух лет жил в крохотном доме с любящими родителями, а после их гибели на одном из итальянских заданий перебрался в приют. Позже привыкший к внимательности трехлетний мальчик, развитый не по годам, стал подходить к опекунам с проницательными вопросами.
В их глазах ребенок, не липнущий и не ластящийся пухлощекий ангел, а крысенок с быстрыми карими глазами, торчащими от худобы скулами, взъерошенными во все стороны волосами и незнакомыми чуждыми вопросами, вызывал не прилив материнских чувств, а отторжение и раздражение.
Долли и Анника, единственные воспитательницы приюта были совестливыми и благородными. И тем стыднее было им признаться не то что друг другу, но даже самим себе в брезгливом отношении к маленькому Гисли. Каждая подозревала и винила себя в такой несправедливости, а потому пребывала в уверенности в компетентном обращении напарницы.
Так Гисли подходил к новым мамам за ответами на вопросы космической важности, а на самом деле за любовью и пониманием того, кто он. А в глазах Долли и Анники встречал незнакомое выражение, но суть уловил правильно и подходить перестал. Ребенок не получал похвалы, да и наказаний толком тоже, так как наказывать поводов по началу не имелось. Не понимал, почему он хороший и в чем, и о плохих поступках ему вроде бы не сообщали. Дитя стал писаться, а уже в четыре года появились трудности с засыпанием. Его душа превращалась в метущийся ком, который не понимал, что он такое. Любовь родителей перестала существовать в слишком раннем возрасте, и мальчик забыл о ней. Какая-то далекая сказка смутно припоминалась, но стала слишком расплывчатой и нереалистичной. Теперь, если чего-то хотелось, Гисли действовал сам и сразу, или терпел мокрые штанишки, безделье и скуку.
Малыш, как любое живое существо, выбирал жить. Несколько детей, являвшихся соседями, не могли стать друзьями. Их общение происходило на языке инопланетян. Все они жили в приюте с рождения и в любви опекунш. Каждый раз, наблюдая за ними, Гисли не понимал, как можно самому отдать игрушку другому. Если мальчику нужна была игрушка, он подходил и брал. Если ее требовали вернуть, после толчка или затрещины, эти трепетные создания надувались как шарики и поливали окружающие предметы соленой жидкостью, а желаемое оставалось в его руках. Сделав так раз, Гисли поразился элементарности метода. Первая устойчивая тропинка к поощрению была протоптана, а в процессе взросления укреплялась камнями и глиной и к концу стала многополосной бетонной дорогой. Обман, физическая сила (если возможно избежать наказания в каждом конкретном случае), манипуляция, игра в сопереживание.
С годами мальчик, похожий на крысенка превратился в молодого человека со жгучей восточной внешностью: мягкие карие глаза с поволокой, сладкая улыбка, загорелая сияющая кожа. Непослушные торчащие пряди он трансформировал в классическую укладку набок, а также бросалась в глаза черная сережка в правом ухе, что подчеркивало экзотичную внешность.
Конечно, Гисли постоянно наблюдал за сверстниками и стал профессиональным эмоциональным хамелеоном. У него было много лет, чтобы обучиться механическим актерским навыкам в совершенстве. А потому при желании юноша ничем не отличался от остальных людей и тонко чувствовал тех, с кем можно дать себе волю.
А Долли и Аннике уже казалось, что этот обаятельный парень всегда был их любимцем. Они лебезили и смущались перед ним. Для многих Гисли олицетворял идеал: яркая харизма, безупречность в точных науках, умение жить сегодняшним днем и всегда идти к цели. Устойчивость к печали и хандре, юноша никогда не проявлял слабости.
В отличие от детства, теперь позитивные оценки градом сыпались на Гисли, что безусловно льстило ему, но внутри происходили немного иные вещи. Он привык выживать и действовать по ситуации, при возникновении тут же реагировал, но это было свидетельством не находчивости, а суеты и страха, являвшегося лучшим стимулом. В любой ситуации мгновенная реакция «помоги себе сам».
А впервые увидев, как одна его соседка плачет на плече у подруги о несчастной любви, и у второй тоже начинают слезиться глаза, Гисли будто смотрел мультфильм. Полная нереалистичность, полное непонимание обеих девочек. Если бы у них вместо этого выросли зеленые щупальца за спиной, или у одной на пустой ладони появилась горсть шоколадных конфет, это показалось бы ему более похожим на правду. Года отрезали путь к печали и сожалению за их бесполезностью. И люди, предававшиеся унынию, виделись молодому человеку бесполезнее клочка бумажки, гонимого ветром.
А сочувствие и вовсе казалось неведомым зверем. Кто поможет и посочувствует, если ты лишишься всяких располагающих к тому атрибутов вроде ангельской внешности или жалких щенячьих повадок? Путь к сердцу восстановлению не подлежал и Гисли управлялся лишь инстинктами.
Глава 17
Благородный Буэнос, забыв о породистости и степенности, щелкал зубами и мотал головой, чтобы отогнать надоедливый, следующий по пятам гнус. Колонна, состоявшая теперь из шести лошадей и одного сенбернара, возобновила свой мерный ход. Всадникам пришлось пересечь тихую реку, едва достававшую коням до животов, оттого и стали их преследовать кровососущие. Вступив на болотистую почву на другом берегу, настроение окружающей природы моментально переменилось. К кровососам добавился душный, затхлый воздух, земля под копытами противно чмокала, а растения, обступившие едва заметную тропу, тянулись лысоватыми вездесущими ветками к путникам, задевая одежду и пугая лошадей.
У каждого на уме вертелось пока только утреннее происшествие. По очереди всадники подъезжали к Хане и какое-то время ехали рядом, завязывая беззаботную светскую беседу, стараясь отвлечь и поддержать, а также прощупать состояние девочки. Все, кроме Марса.
Хана поддерживала диалог автоматически, будучи на деле где-то далеко. Выслушав историю Гисли, она не испытывала злости. Хана, может, и рада бы порыдать, потопать ногами, затребовать возмездия. Но сейчас все ее руины ее чувств будто сравняли с землей. Безжизненная пустыня, наполненная глубокой усталостью и равнодушием. Девочка смеялась шуткам Кьярваля и Калле, внимала болтовне Линн. И смеялась искренне, но когда смех распространялся по организмупытался подойти к сердцуи тут же словно проваливался в черную дыру, не достигнув цели. Неполноценная способность чувствовать, одна тридцатая от обычной силы.
Особенно хотелось разозлиться на Марса. Надавать по щекам, спросить, как мог он не поверить в такой момент, а потом в сердцах обнять и все забыть. Мальчик плелся в конце цепочки, опустив голову и рассматривая гриву своего коня.
Зато Хана вспомнила истинную цель похода: Берге и прочие страдающие жители Гардасхольма. Ее будто облили ведром ледяной воды, и звенящие в голове слова «приключения», «дружба», «любовь» испарились с горячей головы. Никаких гарантий, что все это существует, а вот больная мать в морящем подземелье существует точно.
Рядом после шутливых и заглядывающих в глаза Калле и Кьярваля, наконец, оказалась Линн. Девушке слишком знакомо было выражение лица Ханы, точнее, его отсутствие. Она с семнадцати лет жила в комнатке ядроскреба, пребывая в идентичном состоянии первые годы после потери родителей. Они слыли лучшими надземными исследователями и добытчиками, а также обучали этому детей, включая Хану. Именно этот факт заставил Линн так быстро адаптироваться к неблагоприятным факторам поверхности.
Мне смутно знакомо, что ты чувствуешь. Конечно, травма каждого индивидуальна и неподвластна чужому пониманию, но мы с тобой, как люди науки, должны знать, что механизм борьбы с ней во всех организмах похож. Сейчас ты чувствуешь свою неполноценность, развлечения отвлекают, но не в полной мере, осадок еще долго будет лежать и регулярно взбудораживаться. Но чем больше ты позволишь окружающим позаботиться о тебе, тем быстрее тяжесть осадка будет уменьшаться незаметно для тебя, тем полнее станут эмоции, пока не наберут прежнюю силу. Штрудхарт, а в нем ты, помогли справиться мне, даже не подозревая об этом. А теперь, когда я все осознала, не могу не прояснить ситуацию тебе. Быть может со знанием того, что с тобой происходит, дело пойдет быстрее.
Благодарю тебя, Линн, и не устану это делать. Пусть сейчас я и вполовину не воспринимаю благоприятных прогнозов, но я буду верить. Если бы мне поверил Марс, ситуация ограничилась бы парой царапин от пропавшего психа.
Хана покачивалась в ритме шагов Буэноса, вцепившись в седло, на последних словах голос задрожал. Девушки разговаривали, специально отстав и оказавшись в конце шеренги, и в поле зрения как раз оказался ссутулившийся силуэт мальчика. Из-за совокупности сырости, летающих насекомых и неприятных тем постоянно казалось, что по коже кто-то ползает, хотелось чесаться.
Нет, нет, тысячу раз нет. Тебя обидел Гисли, поверь, Марспросто испугавшийся и не успевший мгновенно подстроиться под ситуацию ребенок. Онтот, кто первый пришел на помощь и, вероятно, спугнул это чудовище. Онне предатель, а спаситель и друг. Ятвоя подруга, и сейчас буду стоять за тебя горой, но не могу поддержать в очернении настоящих друзей.
Дело в том, что Марс стал для меня необъятным авторитетом. Он объяснял, что я чувствую, и только после это чувство действительно расцветало для меня пышными цветами. С каждой нашей беседой выводил из тумана слишком сильных, но непонятных тревог и переживаний. В ежедневной дороге к конюшне пересказывал мне свои рассказы, и его фантазия заставляет хотеть жить, возрождает чувства, которые до этого спали. Марс мог прочитать мои мысли, как он объяснял, по тысячам маленьких частичек, которые я начинаю излучать и окутывать его. Это не запах и не выражение лица, а нечто более тонкое. Качество, которое почти во всех людях присутствует в зачатке, а Марс вырастил и гипертрофировал.
За девушками завершала колонну Уна. После этих слов она не выдержала и подвела коня к Буэносу с другой стороны от Линн.
Дорогая, я знаю мальчика всю жизнь. Он одарен и очень чувствителен, но тоже человек. Почему сейчас ты рассказываешь все это подруге, а не ему? Откуда он знает, что ты так ценишь в нем какие-то качества? Что он столько значит для тебя? Да может он и не подозревает о своей уникальности. Не умнее ли рассказать ему, за что ты его ценишь и почему тем больнее тебе стало от его недоверия?
Хана рассеянно отпустила поводья и надулась. Что-то в ней не давало поверить в простоту, и темно-серое упрямство заполнило существо. Уна пожала плечами, хмыкнула и обогнала девочек.
Прямо по курсу водоем! Объявляю привал, послышался спереди голос Калле.
Компания заняла половину берега лесного озерца, поросшего лилиями и кувшинками, по размеру более напоминавшего пруд. Путешественники занялись поиском камней для кострища и хоть сколько-нибудь сухие ветки. Кьярваль захватил разработанное в лабораториях Штрудхарта устройство для очистки воды и двинулся к озеру. Изобретение напоминало бутыль, но с горлышками с обеих сторон, завинченными пробками. Посередине сосуд делился перегородкой на две половины. Перегородка представляла собой трехслойный диск, краями прилегавший к стенкам. Два слоя напоминали вату, а посерединесамый толстый, около полутора сантиметров, являл мешанину из песка, сухих листьев и корней разнообразных растений.
Захвати с собой палку покрепче, здесь не твердая земля! успел Калле ухватить взглядом направившегося к воде брата.
Но охваченный азартом ученый предпочел не вслушиваться в предостережение. Дочмокав подошвами до хлипкого берега, Кьярваль опустился на колени и принялся возиться с устройством, впервые испытывая его вне лаборатории. Калле, поглядев некоторое время на брата, махнул рукой и взялся за помощь младшим спутникам. Коней оставили на островке твердой почвы, где росла хоть какая-то жидковатая полупрозрачная трава, а сами пристроились с краю. Невысокая растительность склонилась над ними, подслушивая. Кровососы счастливы были не гнаться в изнеможении за пищей, постоянно меняющей местоположение, а найти ее на уютной небольшой поляне, да еще и в непосредственной близости к водоему, в который, не теряя времени, откладывали яйца, насытившись кровью.