Уна, кружа по периметру поляны, рвала ветки, формируя из них веникединственное средство против досаждающих болотных насекомых, перевязывая рукоятку резинкой для волос, которыми запаслась в Тахиярви. Все уже обмахивались пышными орудиями, кроме Кьярваля, копошившегося у озера, и ее самой. Хана и Линн помешивали высушенные кусочки рыбы, рис и лавровый лист в котелке, а Калле с Марсом рыскали по окружающему лесу в поисках дров для поддержания нестабильного огня.
Все боролись с тягучим, сонным состоянием, болото будто забирало энергию и энтузиазм. Время замедлилось, и копошение путников на поляне выглядело для сидевших на ветках птиц с отличным ракурсом обзора как бесцельный, медленный, но непрекращающийся предсмертный полет мух. А птицы здесь, как ни странно, были бодры и голосисты, и пели как-то даже слишком громко, словно встревожено.
Гром свернулся калачиком у костра, носом в сторону дымящегося котелка, как это бывает у собакна всякий случай, и иногда поскуливал на выдохе, привлекая внимание. Быт растянулся, поглотил всех, кроме Кьярваля. Тот, наигравшись, наконец, с изобретением и получив даже немного кристально чистой воды во втором делении из мутной болотной субстанции в первом, обрадовавшись и подняв сокровище над головой, собрался вприпрыжку бежать к друзьям. Все услышали только всплеск, обернулись на звук. В луже рядом с озером ходили по поверхности круги, Кьярваль скрылся с головой.
Глава 18
Кьярваль открыл глаза. Он чувствовал себя легким, а пространство вокруг было тягучим и замедленнымученый находился под водой. Точнее, в мутной зеленоватой субстанции, пару сотен лет назад бывшей озерной водой. Продолговатые листья водорослей окружали его, они, словно змеи, убегали вниз, в донную черноту, и поднимались к светлеющей поверхности, до которой, на глаз, было около сорока-пятидесяти метров. С дыханием проблем не чувствовалось, в нем будто отпала необходимость, а вот уши нещадно болели, на макушку давила многотонная масса воды над головой.
Подняв взгляд к неясно мутному свету наверху, мужчина увидел, как к нему, создавая водоворот, по спирали приближаются четыре существа. Похожие на рукастых рыбин, они окружили Кьярваля, и одна приблизилась к нему. Ничего подобного ученый не встречал. Существо представляло собой очеловеченную рыбу, отдаленно напоминавшую мифических ундин и русалок. Но людского было в них куда меньше. На Кьярваля глядели огромные миндалевидные светло-серые глаза. Губы отсутствовали, а все лицо к носу сужалось и как бы подавалось вперед. Границы чешуи и кожи трудно было различить, хвост она покрывала полностью, а вот на туловище и неестественно длинных тонких руках появлялись островки кожи, словно существа линяли в людей. На лице поверхность кожи выделялась больше всего, чешуя оставалась лишь по бокам лба, спускалась на виски и оканчивалась на острых скулах. Длинные седые волосы спускались длинными волнами и покачивались в воде, иногда соприкасаясь с кончиком хвоста.
Длинным ногтем в половину пальца существо провело по плечу Кьярваля и произнесло:
Добрый, добрый гость. Как мы не любим добрых гостей, прозвучал низкий голос, после чего раздался леденящий смех.
Сложно было отличить такой смех от рыданий, надрывный звук на выдохе напоминал крик младенца. Но глаза ученого сузились и стали переливаться стальными оттенками, сканируя ундин внимательным взором, благодаря чему Кьярваль и распознал эмоцию.
Но не прийти ты не мог, мы знаем обо всем. И помогать по доброте мы не намерены. Трудно действовать из побуждений, которых нет, вступило подплывшее слева второе существо.
И вновь почти после каждой фразы раздавался приглушенный водой смеющийся крик. Второе существо оказалось идентичным первому.
Выходит, им известно, зачем он здесь, и какая помощь ему требуется. А вот Кьярваль не имеет и малейшего понятия, но он решил, что объявлять это вовсе не обязательно.
Насколько я понял, выбор в данной ситуации не предусмотрен. С удовольствием помогу вам чем смогу.
Облик полурыб был ужасающ, и при этомзахватывающе красив своими непривычными чертами. На седых волосах покоилось украшениецепочка со спускающимися до переносицы ромбовидными красными кристаллами. Четыре камня, расположенные так, что четыре маленькие четырехгранные фигуры составляли ромб побольше, подчеркивавший резкие линии лица. Смех после каждой фразы вводил в недоумение, но Кьярваль слишком хорошо познакомился с этой особенностью в подростковом возрасте, ибо и его преследовала подобная привычка. Стеснение поедало робкого мальчика, и каждая его реплика сопровождалась нарастанием неловкости, которую он непроизвольно разряжал нелепыми смешками. Привычка, от которой избавляться оказалось трудно и долго. Теперь в смехе существ жуткие младенческие вскрики оборачивались для него попыткой усилить пугающий эффект. А с пониманием эффект уже не работает.
Вся внешность ундин не пугала его. В силу рода деятельности и склада ума в любом иррациональном и необычном Кьярваль искал рациональное зерно, из-за чего волшебство обращалось в пепел пошлости и выдумок. И пока ему всегда это удавалось. Ученый считал, что если откопать корни явлений, кажущихся волшебными и необъяснимыми, восхищение может возрасти в сотни раз. Ибо наука предполагает куда больше чудес, чем поверхностные, притянутые за уши выдумки. А все пугающее можно вскрыть и разложить на части, и от страшной оболочки не останется и следа.
Тем временем Кьярваль заметил, как вместе с кружащими вокруг него по часовой стрелке ундинами погружается на дно благодаря создаваемому их движением мягкому водовороту. Толща воды с постепенным движением вниз оставляла всё меньше частичек солнечных лучей, погружая ученого во мрак. Кристаллы на диадемах разгорались рубиновым светом, с приближением ко дну усиливая яркость. Выдающиеся вперед лица, отдаленно напоминавшие морды рыб, и контрастировавшие с ними человеческие, более человеческие и проницательные, чем у людей, глаза выглядели сюрреалистично.
Полурыбы погрузились до самого дна, до своего места. Их жилище представляло собой участок грунта около бурной поросли водорослей. Растения склонялись над домом ундин и обнимали его с обеих сторон, создавая иллюзию просторной пещеры. По мягким стенам ходили растительные волны в ритме движения водорослей под действием мельчайших подводных течений. Вода в жилище была заметно холодней. Под сводом импровизированного потолка болтались крупные, сплетенные из мягких продолговатых листьев чаши. Одна из ундин, видимо, не собираясь участвовать в разговоре, подплыла к своей и свернулась в ней клубком как в колыбели, из-за чего та потеряла половину высоты и осталась витать на уровне глаз.
Повсеместно из стены вытягивались стебли с полураскрывшимися бутонами белых кувшинок, очевидно, выуженные ундинами с поверхности. На тонких палках, воткнутых в глинистую землю, сидели восемь человеческих черепов, в которых сновали стайки рыбок, игриво вплывая и выплывая через глазницы. «Утонувшие, свалившиеся в болото» с тоской подумал Кьярваль.
На одном из черепов, а также на небольшой коллекции позеленевших весел спешили по своим делам несколько улиток, самая крупнаяразмеров с голову младенца. Раковины их были разрисованы яркими абстрактными узорами и цветами. К одной из полурыб при их появлении подплыла стайка крохотных черепашек, не больше фаланги пальца каждая. Они сделали несколько приветственных кругов вокруг ее хвоста по спирали и сели на широкий плавник.
Кьярваль сел на дно, чем взбаламутил не то песок, не то глину, и вслушался.
Наши предки жили в образе рыб веками, только изредка обращаясь к воздуху за глотком кислорода. Каждому виду хочется большего, и времени вне воды каждое следующее поколение проводило все больше, незначительно видоизменяясь, а теперь ты смотришь на нас.
Слишком частые, лишенные необходимости глотки иссушили и без того тонкие губы. А легкий ветерок слизывал с показывавшейся кожи чешую, на месте которой оставалась нежнейшая белая кожа, вторая полурыба провела подушечками пальцев по лицу.
Все, что мы можем сделать, чтобы приблизиться к облагораживающей силеэто лежать спиной на поверхности, поддерживая себя в болотной воде движениями хвоста. Именно наиболее высвеченные солнцем островки чешуи и сменились кожей.
Но поднять голову из воды равносильно самоубийству. Наша жизненная сила заключена в волосах, которые всегда должны оставаться мокрыми, притомобильно, так, чтобы вода стекала ручейком. По мере высыхания волос, мы высыхаем и изнутри, что ведет к гибели, подала голос и свернувшаяся в чаше полурыба.
Природа мудра и не устает напоминать нам об истинном происхождении. Не выпускает из создавшей нас среды. Так и лежим на воде, обратив лица к солнцу, и следим за его коротким ходом. Из-за деревьев, окружающих озеро, мы видим наше божество лишь с полудня и до шести часов после.
Каждая из ундин по очереди раскрывала небольшую часть истории, негласно передавая слово следующей. Они оставались с четырех сторон от Кьярваля на одинаковом расстоянии. И всякий раз при смене говорящей он поворачивался всем телом, чтобы отчасти читать по губам, так как в воде его ушей достигали не все слова. И в процессе ученый стал замечать, насколько обманчиво первое впечатление об их идентичности. С каждым новым кругом особенности каждой полурыбы проступали все ярче, и их индивидуальность становилась все очевиднее. Но ундины, конечно, не изменялись, просто Кьярваль следил во все глаза и проникал все глубже. Одна из них говорила с чувством, приподнятыми бровями. Часто улыбалась Кьярвалю, а когда улыбка сходила, губы очерчивали мимические морщинки. Высокий лоб выделялся среди прочих черт.
Вторая тараторила, быстро, эмоционально, метая глазами молниеносные проблески. Острые скулы едва ли не прорезали щеки. Третья отличалась самой мягкой, пышной фигурой и бледной, призрачной кожей. Говорила она медленно, делая длинные паузы между предложениями и постоянно теряя нить повествования. Верхние веки в расслабленности были полуопущены и прикрывали половину глаз. От облика же четвертой веяло печальюнизко сидящие угрюмые брови и опущенные уголки рта. Двигалась она неловко и порывисто. А говорила тихо-тихо, так что во время ее реплик Кьярваль полагался исключительно на чтение по губам.
Так чем же я могу вам помочь? слова ученого пузырьками поднялись куда-то к свету.
Помоги нам увидеть, как встает и куда уходит спать Солнце. Иногда в пасмурные дни незадолго до наступления темноты тучи приобретают розовые, сиреневые оттенки, и в направлении ухода светила они все ярче. Что же за феерия творится там, за деревьями? И кто знает, как она может повлиять на нас, если даже пара дневных лучей так возвышает и облагораживает, глаза самой экспрессивной ундины болезненно, страдальчески заблестели.
Ваша просьба очень сложна, но так светла и достойна, что я рад бы подумать над ней и без вознаграждения. Для меня такое желание свято, я и сам держу путь из-за схожего. И надеюсь, что разговор с вами не означает конец этого пути. А какое поле для научного азарта! у Кьярваля действительно зашевелилось что-то в животе от предвкушения. Но от своего царства, от источника могуществалаборатории, я только отдаляюсь. И не смогу вернуться, пока не сделаю желаемое, пока не помогу друзьям и самому себе, Кьярваль замолчал.
Полурыбы безмолвно дрейфовали вокруг него, подрагивая широкими хвостовыми плавниками. Решающая, напряженная пауза давила на каждого в виде тысяч кубометров воды над головой.
Я мог бы дать вам торжественное слово ученого. Слово человека науки, придерживающегося честности, этики, прогресса.
Мы уповаем на твои слова и чувствуем их значительный вес. Но под нашей кожей еще не теплая полноценная кровь, а значит, и не полная способность к доверию. А потому, чтобы показать то, зачем ты погрузился, и отпустить, даровав жизнь, мы подвергнем тебя нашему, древнему обычаю клятвы, и вновь остужающий кровь хохот, ставший уже привычным.
Ундина скрылась за пудрово-розовой, поросшей водорослями старинной ширмой и вернулась с фарфоровой шкатулкой в руках. Перед Кьярвалем она картинно подняла крышку и вместе с ученым зачем-то склонила голову над содержимым. Внутри поблескивал металлический шприц со стеклянным цилиндром. Игла, на удавление незаржавевшая и острая, лежала рядом.
Ты должен разбавить свою горячую кровь, от которой теплом обдает даже нас, кровью ундины. В случае, если клятва не будет выполнена, тебя постепенно, но неудержимо потянет к воде. Что произойдет дальше, лучше не знать, но от науки ты станешь далек. Достаточно одного шприца.
Но ведь здесь, в воде, точнее даже, в болоте, вместе с вашей кровью я могу влить себе нечто пострашнее жидкой любви к воде. К примеру, инфекцию, которая прикончит меня за несколько дней.
Пока совершается древнее таинство, можешь не бояться. Ничего не случится, ты защищен его правилами.
Конечно, конечно, даже не сомневаюсь, Кьярваль приподнял брови и скептически оглядел иглу. Позвольте мне провести ритуал, постараюсь причинить минимальное количество боли.
На то и мы и рассчитывали, и полурыба вытянула руки со шкатулкой навстречу ученому. Тот взял шприц и иглу и надел канюлю.
Плохо представляю, как кровеносная система рыбы преобразуется у получеловека, поэтому буду набирать кровь из шеи. Перед жабрами должны проходить самые крупные поверхностные сосуды с венозной кровью.
Первая ундина склонила шею под рукой ученого, и Кьярваль нажал пальцем левой руки на место между жаброй и кожей. За несколько секунд взбухли целых три сосуда, и мужчина мягко погрузил иглу в средний. Ундина издала громкий звук боли, похожий на «урррр» и содрогнулась всем телом. До сих пор Кьярваль не мог определиться и метался из стороны в сторону от ощущений общения то ли с животным, то ли с человеком. На диалоге с ними это никак не отражалось. Но где-то в глубине очень хотелось бы склониться к одному мнению, чего не давала сделать противоречивая природа этих существ. Повадки и простота, непосредственность животных и такое наболевшее стремление к прояснению мира. Физиология рыбы, чешуя и плавники, резкие дикие удары хвоста в водяной толще. И островки белой кожи, печальные глаза, отражающие их несбыточные многолетние желания, плавные движения рук. Кожа оказалась тончайшей, нежнее человеческой, а неприятная при проколе двуногих прослойка жира отсутствовала. Кьярваль оторвал палец левой руки от шеи и потянул за поршень. В шприц интенсивно вливалась, бурля, темная жидкость. Набрав четверть цилиндра, ученый попросил руку ундины и поднес ее к игле. Вытащил иглу и прижал подушечку пальца полудевушки к проколу. За секунду между двумя этими действиями наружу просочилась капля крови и раздулась дымчатым облачком, расширяясь и исчезая, поглощаемая зеленоватой водой.
То же ученый проделал и с другими полурыбами, кровь у них оказалась различных оттенков. У ундины с высоким лбоминтенсивно-красная, несмотря на венозное происхождение, у обладательницы глаз с болезненным блескомтемно-бордовая с зеленым, болотным отливом. У пышечкиочень жидкая, полупрозрачная, а у угрюмой полурыбыпочти черная. После Кьярваль попросил найти нечто вроде веревки или гибкого, плотного стебля, чтобы пережать сосуд на руке. С вливанием странной леденящей крови ученый расправился в два счета и с удивлением отметил, как явно чувствуется продвижение холодной, жгущей сосуды жидкости. Через несколько секунд она смешалась с кровью Кьярваля и по телу разлилась прохлада.
Мужчина поднял глаза на ближайшую из полурыб, и та кивнула ему медленным смежением век. Во взгляде убыло горечи и появилось некое подобие властности и спокойного знания.
Она подплыла и взяла его за руку, с противоположной стороны приблизилась другая и сделала то же самое.
Теперь наша очередь, ты сможешь проследовать вместе с нами и узнать то, зачем спустился, вкрадчиво произнесла оставшаяся напротив ундина.
Два существа, оставшихся свободными, резво взмахнули плавниками и поплыли в неопределенном направлении. Другие, держа его за обе руки, заскользили за ними чуть медленнее. Но сила и скорость пока еще полурыб поражала: Кьярваль преодолевал сопротивление воды легко, как во сне, почему-то захотелось смеяться. Сначала он пытался двигать ногами в такт движениям плавников, чтобы облегчить усилия ундин, но понял бесполезность действия и расслабился, принявшись разглядывать подводный мир. Вода ласково обтекала его тело, лавировавшее при поворотах и смене глубины. Вокруг всё сгущалась поросль тех длинных водорослей взвивавшихся до самого верха. В мутной болотной воде видимость не превышала пяти метров.